скачать книгу бесплатно
Ирина Листвина
Родилась 23 апреля 1944 года в эвакуации (г. Новосибирск), через четыре месяца была доставлена родителями в после-блокадный Ленинград, где и оставалась. Окончила среднюю школу (1961), ЛИТМО (1966) и 4 курса вечернего отделения филфака ЛГУ (1970).
Работала около 20 лет техническим переводчиком в одном из ленинградских НПО. В первые годы перестройки пробовала ряд новых профессий, в том числе замещение библиотекаря в Доме творчества писателей в Комарове и рассылку финских детских Библий во все регионы РФ (плюс договорная переводческая работа).
В настоящее время живёт (отдельные месяцы) то в Санкт-Петербурге, то в г. Хайфе (Израиль) в семье сына.
В 2016–2020 годах в Санкт-Петербурге вышли книга прозы «Гербарии, открытки…»(в 2 частях) и два сборника стихов: «Прогулки вдоль горизонта» и «Предвестья». В 2019 году отрывок из книги опубликован в издательстве «Достояние» (Иерусалим). Стихи ранее опубликованы в самиздатовском ленинградском журнале «Часы» под ред. Б. И. Иванова и в журнале «Кастальский ключ» (г. Хайфа) в 2009–2011 годах.
Неоднократно печаталась в «Российском колоколе», дважды номинирована на «РосКон» (2019–2020), также номинант конкурса им. А. Грина и финалист Лондонской премии – 2020 с наградой от «РК».
Конец осени
Дождь, захлёбываясь, крошится
голышами хлеба,
тучи, пегие, как лошади,
вытоптали небо.
Сверху (гром-гремя) по улицам
бьют битюжьи ноги.
Осень просится отмучиться
на моём пороге.
В неба холст, досиня выстиранный
(сердце, имя, тело)…
слиток капель, ветром высверленный,
бился до предела.
Но ни жалобы, ни жалости
в листьях ржаво-разных.
Жизнь и смерть им – краски, кажется,
ярки и бессвязны,
в масть, как карты, мечут… Спрашивать
в хаосе ответа:
исчезать – и вправду страшно вам
на исходе лета?
Прояснилось… Солнце выглянуло
вновь, без укоризны,
в небо лёгонькое, вылинялое,
в серый круг отчизны.
Апрель
I
Апрель, и апельсин, и ломкий стук капели
так делятся легко на солнечные щели.
А в лужицах (с эмалью льда) – бензин,
и солнце бьёт полого по панели.
Луч пилит синеву, как жук-пропеллер,
но в ветках первая мелькнула акварель.
Над лужицей испуганно кружится,
из сна ли выпав, со снегу, синица.
Конец зиме, мой ветреный апрель.
II
Мой апрель-менестрель,
ледяной, продувной одуванчик.
Как в сифоне, капель
комарино звенит, то ли плачет.
За снега, за века
затаясь, что тебе то и дело,
всем кивая: «Пока!» —
улыбаться упрямо, несмело.
Прозвенела струя:
«Я другой, я не знаю, веками
только камни стоят,
оттого что из вечности – камни.
Мне так больно от холода
и от слепящего света,
ручеёк я и облако,
сам я из талого снега».
…Уходя налегке,
пробежит, не прощаясь, нечаянно
трель-капель по щеке,
дребезг ливня и трепет дыханья.
Где гостишь, с кем летишь,
мой апрель, колокольчик и мальчик?
Смехом сыплешься ль с крыш
иль горстями (безгорестно!) плача.
Баллада о елях и детстве
I
Мельчат огоньками мили,
и мысли горят воочью,
мчусь в жёлтом автомобиле
(он снят с антресолей) ночью.
А память аховой пылью
на крыльях автомобиля
порхает за тормозами,
где лак слезает – слезами.
Из-под колёс под колёса
огни неверные лезут,
вдруг что-то сверкнуло косо,
тень дерева перерезав.
Не ельничья[1 - Образовано от «ельник».] ли аллея,
летящая в сон из детства —
туда, где некуда деться?
Олень ли то в отдаленье?
«Что?.. Вам в аллею из елей?
В ту, видную еле-еле?..
Поверив искомой цели,
скорей берите левее».
II
Утро холодом веет,
снежные флаги белеют,
мой маленький джип в аллею
вплывает, дышать не смею.
«Бежит и тает, как свечка,
по улочке, бежевой речке,
иное солнце – ручное,
в оранжево-белом облаке
солн-шар[2 - Солн-шар – словообразование, как у И. Северянина, В. Шершеневича и советских поэтов С. Кирсанова и А. Вознесенского.] – печёное яблоко,
он мал, но оно сквозное.
Вот белый олень промчался,
и миг лишь до сна остался…»
Лёд тронулся – не остановишь, —
напрасно баранку ловишь,
джип, верная моя лайка,
что ось, что любая гайка
летят на север, за осень,
вслед снегу тебя заносит.
Туда, за алмазной гранью
(последней в максимализме?),
за Северный полюс жизни
или, быть может, за Южный
(такой же книжный и вьюжный)…
А грань земная – на осень
по кругу назад – и бросит.
Увы, аллея из елей
покрыта снегом забвенья
и нам видна еле-еле…
Мой город, на сон похожий,
летят огоньки и звенья,
что ж, снова я твой прохожий.
Но сонм рождественских елей
всё там же. Он не левее,
а прямо – и вверх! Правь твёрже.
«В горах моё сердце»[3 - «В горах, в горах моё сердце…» – из стихов Роберта Бёрнса в переводе С. Маршака.], Боже.
Почти верблюд
Дети, и цветы, и звери
(или проще – рай):
«Проходи – зовут, – сквозь дверь и
с нами поиграй».
Но она – всё туже-?же.
Нет, не мародёр,
не пират, я неуклюже
взрослый дромадёр.
Больше солнца, и без меры
вас любил – люблю.
Жаль, что я уж жёлто-серый
и почти верблюд.
На дворе кричит погонщик
и стоит жара.
Тащат тачку, катят бочку —
вот и вся игра.
Побреду, закинув шею,
в жар песок колюч.
Как найти мне тот волшебный
и сребристый ключ,
что, открыв в решётках струны,
прозвенит в саду,
где игрушечные луны
ждут свою звезду.
