Основы логики и метафизики

скачать книгу бесплатно

Основы логики и метафизики
Иоганн Эрдман

Первой части Логики Эрдманн согласен с Гегелем. Различия, установленные Эрдманом в отношении количественных отношений, хотя и совпадают с теми, которые были установлены в «Большой логике» Гегеля, но являются более конкретными, чем те, которые даны в «Малой логике». Следует обратить внимание на использование Эрдманом понятия «модус» как третьей категории бытия, синтеза качества и количества. У Гегеля это понятие «меры». Для Эрдмана, мера – это разновидность модуса.

Основы логики и метафизики

Иоганн Эрдман

Переводчик Валерий Алексеевич Антонов

© Иоганн Эрдман, 2024

© Валерий Алексеевич Антонов, перевод, 2024

ISBN 978-5-0064-1941-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Предисловие

В любом дискурсе, или вербальном выражении мысли, помимо терминов, обозначающих простые объекты, группы или классы объектов, регулярно встречаются термины, обозначающие общие понятия, возникающие внутри, а не извне, предикаты и отношения, под которыми для ума стоят предметы или которыми они определяются, то есть так называемые категории мысли. Такими терминами являются, например, бытие, количество, сущность, причина, актуальность, конец, истина, с их примитивами или производными. Общие понятия, обозначаемые этими терминами, имеют очень большое значение и интерес не только как образующие основание определенной связи, в сознании, между предметами, но и как вместе составляющие мир реальностей самих по себе.

То, что эти понятия имеют необходимую реальность и значение в опыте, а значит, являются возможным предметом настоящей науки, практически очевидно из того, что они необходимы для мышления и дискурса как такового, для объективной или фиксированной согласованности между идеями, для знания или науки: сами формы языка неизбежно предполагают их, и по этой причине, если не по какой-либо другой, они, поскольку язык – это лишь воплощение и инструмент мысли вообще, необходимы для самой мысли; а науки, как воплощение идей определенных и необходимых связей между объектами, постоянно предполагают их, так что можно с полной правдой сказать, что любая наука действительно и по-настоящему является наукой пропорционально тому (косвенному) признанию, которое получают в ней категории. И если уж на то пошло – стоит заметить, что продукты простой фантазии не могут существовать без определенной основы в категориях.

Теоретическое доказательство необходимости, реальности и огромного значения категорий должно быть дано специальной наукой, которая берет именно их в качестве своего предмета. Признание, которое науки в целом дают категориям, по большей части является лишь практическим и косвенным, а не теоретическим и прямым. Даже науки о дискурсе – грамматика, филология, риторика, формальная логика – хотя и содержат весьма отчетливые представления о категориях как о чем-то отличимом от данного материала, в который они, грубо говоря, погружены, и доводят до ясного сознания необходимость изучения категорий самих по себе, не берутся их изучать, исследовать их (логическое) происхождение, необходимость, обоснованность, органические связи и группировки – короче говоря, «критиковать» категории как таковые. В еще меньшей степени это исследование проводится науками, предметом которых является внешний мир, а не дискурс или мышление как таковое. Такое изучение, исследование, критика – это, повторим, задача отдельной науки, науки, по сути, науки как таковой, а именно философии и, в частности, ее фундаментальной части, логики.

Полное понимание природы Логики, разумеется, невозможно с порога этой науки, оно должно быть получено в ходе ее изучения во всей полноте. Но некоторое предварительное представление о ней необходимо и может быть здесь изложено. Итак, пусть Логика будет условно определена как, par excellence, критика категорий. Критика может быть двоякого рода: она может быть только или главным образом аналитической, ограничительной, отрицательной, формальной; или она может быть синтетической, развивающей, положительной, реальной. Критика первого рода довольствуется тем, что принимает свой объект как данность, изолирует, тщательно исследует его только для того, чтобы обнаружить его ограничения, не всегда позитивно и непосредственно предлагая надлежащее дополнение для преодоления этих ограничений; и вместо того, чтобы позволить своему объекту определяться для мысли его естественными отношениями, она склонна судить его по стандарту, лежащему слишком далеко за пределами себя, и, следовательно, быть формальной, а не реальной. Такова, например, кантовская критика категорий, несмотря на поиск синтетической истины, которым эта критика была мотивирована. Эта критика в значительной степени была попыткой предотвратить (неправильное) применение категорий за пределами ограниченной сферы, чтобы удержать «человеческую» мысль в определенных безопасных границах. Она принимала категории как логические факты, анализировала их, рассматривая как отдельные и противоположные некоторые из них, которые имели реальное значение и истину только в органической связи друг с другом, и в результате пришла к принципиально негативному результату, что «человеческая мысль» фатально самопротиворечива в отношении конечной реальности, что существует или может существовать сфера, недоступная для мысли, непознаваемая «вещь в себе», и что законы мысли по отношению к ней носят лишь регулятивный характер. Но критика, чтобы быть адекватной своему объекту, должна быть чем-то большим, чем кантовская критика или любая другая в этом роде. Категории должны рассматриваться в органическом отношении друг к другу и ко всей возможной или мыслимой материи мысли.

Открытие ограниченности категорий, взятых по отдельности или как группы, должно быть также открытием того, что дополняет их; каждая категория, вместо того чтобы приниматься как данность, должна быть известна в своем происхождении в логически предшествующей и переходе в логически последующую, а категории в совокупности должны рассматриваться как система предикатов в органическом отношении к предмету, к которому они применяются и дают определение и смысл. Истинная критика категорий – это их самокритика, их спонтанное самоограничение и самопогружение в высшую истину, их эволюция в ряду или системе. Таким образом, это утверждение и отрицание категорий; критика, правда, содержащая в себе определенную долю догматизма. Таков общий характер логической критики категорий. От нее следует строго отличать «психологическую» критику, которая занимается определением временного порядка, в котором и при каких обстоятельствах они входят в индивидуальное сознание как таковое в его отношениях со средой. Значение категории в себе и по отношению к другим категориям как таковым не тождественно ее значению в и для чисто индивидуального сознания. Логика, таким образом, есть решение проблемы эволюции категорий – она сама является этой эволюцией. Это решение, имеющее отношение исключительно к деятельности или объектам чистой мысли, само является произведением чистой мысли и, естественно, происходит в соответствии с методом того, что определяется изнутри, а не извне, или самоопределяется. Начав с низшей, простейшей, абстрактной формы мысли, она постепенно переходит к высшей, сложнейшей, конкретной, открывая тем самым или, скорее, развивая ряд или систему чистых форм мысли, или категорий. (См. ниже §20.)

И наука как работа наблюдения, эксперимента и формального умозаключения должна, чтобы сохранить свой интерес и реальные притязания на разум человека в его полной целостности, стать отчетливо конгруэнтной и выражающей сущность чистой, самоактивной мысли. Окончательная интерпретация и оценка результатов, достигнутых в науке, невозможна в рамках естественных наук как таковых, но должна зависеть от сотрудничества с наукой о мышлении как таковой. Ни один глубоко интеллигентный приверженец науки, которого так обычно называют, не считает науку о мышлении пустой и безжизненной; он знает лучше, и, насколько позволяют его ограниченные возможности, он заимствует и

возможности, он заимствует и применяет ее идеальные и идеализирующие истины, чтобы придать результатам своих работ глубину и стабильность для внутреннего сознания. Чтобы проиллюстрировать истинность вышесказанного на конкретном примере, возьмем самую интересную и плодотворную из выдвинутых и применяемых «наукой» в наш век теорий, а именно «эволюцию». Самая ясная демонстрация природы эволюции, как представляется, должна быть найдена в процессе, посредством которого (как показано в настоящей работе) мысль в силу присущей ей естественной тенденции разворачивается из зародыша, который сам по себе является простотой до высшей степени сложности или конкретности. Действительно, концепция развивающейся деятельности, деятельности, непрерывно повторяющейся в последовательных высших силах, каждая из которых сохраняет в себе существенное достоинство предыдущей, является идеальным, а не эмпирическим понятием, объектом чистой, умозрительной мысли, а не чем-то, что можно найти (кроме как «положенным туда») во внешнем мире как таковом. Поэтому кажется, что естествознание, чтобы завершить свою работу, обеспечить свою полную эволюцию, должно вобрать в себя, или, скорее, сублимироваться в науку о мышлении; в результате получается не чистая наука о мышлении или логика, а философия в конкретной форме. Опять же – возьмем другой конкретный случай – естественная наука, по крайней мере в том виде, в каком она культивируется в настоящее время, предполагает или склонна предполагать, что она верна своему идеалу и идеалу вообще в той мере, в какой она способна объяснить мир внешних существований в математических терминах; поэтому она пытается свести динамическую, химическую и даже биологическую истину к механической и тем самым к математической истине. Теперь, каким бы ни было удобство в возможности применять математический расчет к химическим и биологическим явлениям, для изучающего категории как таковые несомненно, что в таком применении, если рассматривать его как конечное объяснение, есть некая неистина. В чистом мышлении, или в чистой науке, ибо такова Логика, механические категории столь же несомненно неполны и относительны и столь же несомненно сублимируются в химические и органические категории в качестве их высшей истины, как, скажем, камень падает на землю, потому что его абсолютный центр тяжести находится в земле, а не в нем самом. Короче говоря, естествознанию как таковому не хватает понимания относительной ценности категорий, которыми ему удобно пользоваться, и оно должно зависеть от науки о категориях как таковых, или Логики, для исправления своего недостатка в этом случае.

Но есть еще одно соображение, которое можно привести, чтобы показать природу и необходимость логической точки зрения, – соображение субъективное и формальное, поскольку психологическое. Оно заключается в следующем: разум в деятельности чувственного восприятия, чувственного воображения и концепции чувствует побуждение, вызванное необходимостью, которую, находясь на этих стадиях своей работы, он еще не понимает, двигаться дальше, к стадии мысли как таковой, на которой, как дома со своей сущностью, он комфортно отдыхает. На самом деле, признанные низшие стадии сами по себе противоречивы и неполны. Мир восприятия – это слишком большая сфера простой множественности, простой инаковости; мир абстрактного понимания, или понимания, которое игнорирует индивидуальное ради воображаемого всеобщего, обладает единством, которое сковывает и отталкивает разум. Требуется, чтобы чувство и абстрактное понимание были гармонизированы в определенном конкретном единстве, чтобы реальное и (так называемое) идеальное, явления и закон, объект и субъект были видны или, по крайней мере, отчетливо ощущались как один и тот же факт. Систематическое развитие кратко изложенных здесь соображений образует необходимую психологическую пропедевтику к изучению логики (см. ниже, §25), Из этого не следует делать вывод, что логика не является высшей формой мышления как такового, но лишь то, что для умов, неопытных в логическом размышлении, необходима определенная подготовка, определенное устранение, так сказать, психологических функций, которые, естественно, будут оказывать возмущающее влияние на функцию чистого мышления.

Труд «Логика» (в вышеуказанном смысле), русский перевод которого предлагается в настоящем издании, по краткости изложения, относительной простоте изложения и систематическому характеру своей формы особенно хорошо приспособлен для использования в качестве вводного трактата по предмету, который он берется охватить, и по этой причине был переведен. Его автор уже более полувека является выдающимся философским автором и редактором, а также университетским преподавателем. Настоящий перевод выполнен с четвертого издания оригинальной работы. Для сравнения мы приводим здесь несколько замечаний о сходствах и различиях между этой версией гегелевской логики и другими. В своем делении Первой части Логики Эрдманн согласен с Гегелем, который в этом отношении единообразен с самим собой, в больших, малых и пропедевтических трактатах; но отличается от Мишле, чье деление несколько своеобразно. Мишле разделяет следующим образом: Бытие как таковое (или неопределенное бытие), бытие-в-себе (или определенное бытие) и бытие-для-себя (синтез двух). Для него количество и способ (или, как он предпочитает, мера), вместе с идеальностью, подпадают под бытие-для-себя, как его главные моменты, в то время как качество является подчиненным моментом бытия-в-себе. Общее развитие бытия, которое дает Мишле, от начала до перехода к сущности, в сущности, то же самое, что и у Эрдмана; различаются лишь узловые точки или кризисы в этом развитии. Различия, установленные Эрдманом в отношении количественных отношений, хотя и совпадают с теми, которые были установлены в «Большой логике» Гегеля, но являются более конкретными, чем те, которые даны в «Малой логике» или в работе Мишле. Следует обратить внимание на использование Эрдманом понятия «модус» как третьей категории бытия, синтеза качества и количества. Гегель, Мишле и другие используют здесь вместо этого понятие «меры». Для Эрдмана, замечает читатель, мера – это разновидность модуса. Эрдманн использует термин modus в популярном, а не философском смысле; ведь благодаря очень сильному примеру и влиянию Спинозы modus в философской дискуссии обычно имеет значение, которое заставляет его обозначать категорию значительно более высокого порядка, чем та, которую он обозначает в трактовке Эрдманна, а именно категорию сущности, а не бытия. Мишле так и использует его, превращая в подкатегорию абсолюта. Трактовка актуальности у Эрдмана, хотя и совпадает по сути с гегелевской, данной в «Малой логике», расходится с трактовкой, данной в «Большой логике» и с трактовкой Мишле, и фактически кажется незавершенной. Во взаимодействии как таковом момент множественности все еще перевешивает момент единства; чтобы довести актуальность до ее истинного завершения, необходимо, по-видимому, представить ее как тотальность, которая есть множественность, возвращенная в единство. Это и делается в концепции абсолюта. Во исполнение этой идеи Мишле (Logik, § §82, 83, 84, 85) дает в качестве деления актуальности следующее: (1) актуальность как таковая (охватывающая возможность, случайность и необходимость), (2) актуальность как необходимое отношение (охватывающая субстанциальность, причинность, взаимность или взаимодействие), (3) актуальность как абсолют (охватывающая экспликацию абсолюта, относительность, модус).

В Абсолюте сфера опосредования полностью смыкается и в то же время становится касательной к сфере субъективности. Абсолют – это обратная сторона субъективности. Симметричное деление суждений и силлогизма Эрдмана, в соответствии с трехчастностью диалектического метода, расходится с приведенными Гегелем и Мишле следующими: (1) суждения качества, сущности, отражения, необходимости; (2) силлогизмы бытия, [и количества, Мишле] отражения (H.), или сущности (?.), необходимости. Розенкранц также дает четырехчастное деление суждений. Вместо развития объективности, которое дает Эрдманн, у Гегеля и Мишле мы находим: механизм, химизм или динамизм, телеологию. Розенкранц и другие полностью переносят категории объективности в натурфилософию. Вместо великих делений логики, данных в настоящей работе, а также у Гегеля и Мишле, у Розенкранца мы находим учение о бытии (включая сущность, а также собственно бытие), учение о понятии, учение об идеях. (См. «Логика» Розенкранца, или «Моя реформа гегелевской философии»).

По-видимому, необходимо пояснить, почему во всем тексте используется термин» концепт» в качестве перевода Begriff, а не термин «понятие», который так долго был в моде в том же употреблении. Концепт был выбран по трем причинам. Во-первых, это этимологический эквивалент Begriff. Во-вторых, его использование необходимо для последовательности в логической терминологии; если суждение и силлогизм обязательно используются в доктрине субъективности, понятие должно быть предпочтительнее понятия. Поскольку три термина, понятие, суждение и силлогизм, регулярно встречаются вместе как в психологических, так и в логических дискуссиях, обозначая три последовательные стадии (абстрактного) мышления и его продуктов, то, по-видимому, нет более веских причин для отказа от понятия и использования вместо него понятия, чем для отказа от суждения и силлогизма, одного или обоих, и постановки на их место других. В-третьих, использование понятия, как в объективном, так и в субъективном смысле, дает благотворный толчок и вызов мысли, слишком склонной к субъективности и односторонности, и помогает поднять ее на подлинно философский уровень. К вышесказанному можно добавить, что понятие в его обычном смысле слишком субъективно – более субъективно, чем даже концепт, поскольку оно может обозначать то, что просто произвольно воображается, или предполагается, или предполагается, вместо того чтобы быть определенно представленным в любой форме мысли, конкретной или абстрактной.

B. К. Бурт, доктор философии (1896).

Предисловие автора

Сказать, что побудило меня опубликовать этот «Grundriss» и как я хотел бы, чтобы его оценили, значило бы повторить то, что я предпослал своему «Grundriss der Psychologie» (Leipzig bei Vogel. 1840. p.111-V.). Однако если бы я так поступил, это вряд ли защитило бы меня от упреков, к которым, причем с совершенно разных сторон, этот набросок должен быть более открытым, чем тот. Ибо противники гегелевской философии, особенно если они следуют распространенному обычаю читать только оглавление, увидят в нем лишь повторение сказанного Гегелем и сочтут opus supererogatorium, коль скоро гегельянец, желая, чтобы гегелевской логики было более чем достаточно, предпримет его написание. В какой мере я заслуживаю этого сектантского названия, а в какой – нет, признаюсь, до сих пор волновало меня меньше всего. Но, несмотря на то, что создается впечатление, будто скоро причисление к ней будет более пугающим, чем причисление к еретикам и безбожникам, я открыто признаюсь, что не боюсь этого. Мне было бы так же безразлично, если бы мне доказали, что все, что содержится в этом сборнике, уже есть в Гегеле. Возможно, они даже окажут мне услугу.

Вряд ли эту услугу окажут мне те, кого данное изложение должно страшить обратным величием. Я имею в виду некоторых из тех, кто исповедует себя последователями Гегеля. Они, возможно, сочтут обидным, что я недостаточно внимательно следил за ним. При нынешнем положении дел в гегелевской школе я должен быть готов к этому. Знаменитое ныне разделение на левых, правых и центр полностью затухло, ситуация внутри нее такова, что в историческом изложении гегелевской логики можно навязывать ей вещи, о которых она и мечтать не может, более того, о которых она утверждает прямо противоположное, не теряя при этом имени строгого гегельянца, в то время как отклонение в одной точке воспринимается с общим криком упрека. На этот риск я должен заявить, что не считаю себя опровергнутым ни по одному вопросу, пока против меня выдвигается только авторитет Гегеля и утверждения из его трудов. Я не стану оспаривать тот факт, что там, где я отклонился от его изложения, это произошло потому, что я не проник в его действительный смысл. С другой стороны, вы должны признать, что поэтому я был вдвойне обязан связать свои лекции с основным конспектом, который, как я точно знаю, мне понятен.

Я желаю, чтобы у этого изложения были благосклонные рецензенты, не спрашивающие, относится ли оно тем или иным образом к философии Гегеля, но лишь о том, верно ли то, что в нем содержится, и последовательно ли изложение. Я сам убежден, что в изложении самой сложной философской дисциплины можно найти множество ошибок; я хотел бы, чтобы подтверждалось только то, что я действительно сказал; я могу принять выводы только в том случае, если я сам их сделал. Есть еще один момент, на который я хотел бы обратить внимание взыскательного читателя, а именно то, как часто я обращался к языку при разработке замысла. Не только потому, что на этимологизацию в философских работах, похоже, наложено проклятие: эти апелляции редко возвращаются к этимологии и гораздо чаще направлены на использование языка, но и потому, что последний показывает, как ум пришел к мысли, а язык показывает, какой сокровищницей мыслей обладает народ, чьим языком он владеет. Показать соответствие между развитым понятием и тем, что язык обозначает определенным словом, значит всегда осознавать единство с общим сознанием своего народа. Но выразить это научно – одна из главных задач философии.

При этом я часто приводил термины других, особенно более древних философских систем и показывал, как наше развитие оправдывает их использование. Это тоже было сделано не без умысла; если философия в наше время сделала одной из своих задач вместить в момент все то, что мыслящий разум завоевал для себя в более ранних системах, а система постигает мысль только тогда, когда находит для нее определенную точку опоры, то и в развивающейся терминологии это не будет (как многие, кажется, полагают) простой путаницей языка, но разум должен будет быть продемонстрирован. Очень часто смена терминологии в различных системах – достаточно вспомнить термины «субъект», «субъективное» и т. д. – похожа на крики различных лесных птиц наперебой; научившись воспринимать их, человек часто слышит в этом шуме вполне разумный взаимообмен. Но какая философская дисциплина имеет большее призвание открыть это понимание, чем логика, задача которой по большей части состоит только в том, чтобы научить значению каждого философского термина?

Пусть не говорят, что это означает низкую ценность логики. Знать, что говоришь, – в этом нет ничего простого: говорить только то, что знаешь. И то, и другое встречается так редко, что я пожелал бы себе удачи, если бы смог сделать их более частыми с помощью этого конспекта и следующих за ним лекций.

Галле, 12-й Февр. 1841.

Введение

§1.

Поскольку объединение логики и физики все еще должно быть названо чем-то новым по отношению к долгому периоду, в течение которого эти две дисциплины рассматривались отдельно, вводные замечания должны пролить свет не только на возражения, выдвигаемые обычно против каждой из этих двух дисциплин, но и на те, каковые выдвигаются против их объединения.

§2.

Старая логика, которую обычно рассматривали как описание [1 - Отец логики, Аристотель, вел себя «как описатель природы».]правильного мышления или даже как инструкцию [2 - Отсюда в Средние века возник вопрос о том, является ли логика искусством или наукой. Он основан на кантовском различии между «Каноном» и «Органоном».]к нему, утратила уважение, которым она пользовалась в течение двух тысячелетий, так как было признано, что она не только бесполезна, поскольку учит только тому, что каждый и так может делать, но даже вредна, поскольку, если ее правилам (которые, однако, верны только для конечного мышления)][3 - Конечная мысль – это мысль о законченном предмете; такие мысли выражаются в пропозициях, и Аристотель выводит первые логические определения из анализа пропозиции.] следовать в высших областях знания, это приведет к абстрактно-рассудочному отношению [4 - Время, когда разум был так унижен, было, следовательно, враждебно и логике.]к философии. Общую потребность в реформе философии можно было удовлетворить не путем оснащения ее инородными[5 - Объединение психологии с логикой, например, вносит в последнюю такой чужеродный элемент.] элементами, а только путем выдвижения логики как науки, которая должна была не столько отвергнуть, сколько осмыслить правила старой логики, и если последняя принимала в расчет только конечное мышление, то она должна была учитывать и свободное или абсолютное мышление.[6 - Такова задача, которую поставил перед собой Гегель в своей реформе логики.]

§3.

Метафизика – названная так лишь случайно вместо раннего обозначения ????? ????????? – как учение о бытии или также о сущности вещей (отсюда также онтология), могла рассматриваться как фактический центр философии, действительно могла существовать только до тех пор, пока признавалась познаваемость сущности вещей. Следствием канонической реформы философии стало то, что метафизика оказалась чем-то невозможным. На чем основываются возражения против нее и, следовательно, какова их сила, должна исследовать сама логика (см. §40.). Правда, эти возражения приобрели большую силу, став общераспространенными идеями времени, но прежде чем они будут доказаны, их следует рассматривать как простые предрассудки ума, и в первую очередь уверению, что метафизика невозможна, противостоит уверение, что она возможна.

§4.

Наконец, связь логики и метафизики, поскольку первая имеет своим предметом мышление, а вторая – бытие, представляется недопустимой из-за противопоставления субъективного и объективного. Сама эта оппозиция действительно окажется неистинной, но только в рамках самой логики. Поэтому, поскольку оно овладело воспаленным воображением всех образованных людей, особенно в наше время, его следует на время устранить, показав, как это самое воображение не позволяет считать его неоспоримой аксиомой, как он сам думает. Это доказательство, конечно, не является доказательством истины, но, кроме того, призвано лишь обезвредить один предрассудок за счет другого.

§5.

Если мы задумаемся над тем, что такое мышление, к которому, как предполагается, имеет отношение логика, то поймем под ним деятельность разума, которая имеет своим продуктом общее. Размышление или вдумчивое созерцание предмета, таким образом, обобщает его, то есть изменяет. Тем не менее, мы считаем, что через размышление мы постигаем сущность вещи, осознаем саму вещь.

Почему для осознания сущности предмета необходимо произвести такое изменение, станет ясно позже, когда мы будем обсуждать сущность в целом.

§6

Поскольку, однако, то, что мы постигаем посредством мышления, не может быть ничем иным, как мыслью, т. е. чем-то субъективным, но в то же время мы думаем, что посредством мышления мы постигаем вещь должным образом, вещь в ее истине, т. е. нечто объективное, то, следовательно, в нашем обычном сознании заложено, что существуют определения, которые являются как субъективными мыслями, так и объективными отношениями действительности.[7 - Таким образом, простое размышление над знакомыми нам всем идеями показывает, что противопоставление субъективного и объективного не является абсолютным.] Эти субъективные и объективные мысли, в отличие от просто субъективных мыслей или идей, мы называем категориями.[8 - Вместо категории можно также взять слово мысль как простое единственное число.] и понимаем под ними, вместе с Кантом, не просто так называемое Кантовское понятие, но и отношения происхождения, под которыми мы снова подходим к аристотелевскому понятию категорий. (Совокупность категорий образует, как мы увидим позже, систему разума или идею).

§7.

Если теперь можно показать, что и логика, и метафизика имеют отношение к рассмотрению категорий, то тем самым доказывается и то, что их можно не только рассматривать вместе, но и то, что их разделение – это насильственная абстракция, которая может иметь свою благую цель,[9 - Целесообразность отделения формально логического от метафизического является педагогической для субъекта. Точно так же слово разрывается на буквы.] не будучи необходимой в силу объективного существования обеих дисциплин. Но поскольку научное созерцание может учитывать только последнюю, то наука о категориях (или об идее)][10 - Слово идея есть сначала только имя; что такое идея, открывается во всей логике, т. е. только в конце ее.] будет только одна. Эта логика носит соответствующее название, поскольку это название в равной мере указывает как на объективный, так и на субъективный характер ее содержания.[11 - Аналогично соотношению.]

§8.

Внутренняя трудность логики заключается в том, что, поскольку человек постоянно пользуется категориями, для того чтобы сделать себя предметом созерцания, необходима абстракция. Большая часть того, что называют непостижимостью логики, имеет своей причиной привычку рассматривать то, что кажется наиболее знакомым, и вместо того, чтобы сосредоточить свое внимание на предметах, о которых иначе размышляют с помощью категорий, сосредоточиться на самих этих предметах. Эта непривычность всегда заставляет нас желать, чтобы мы могли, как мы привыкли, мыслить о чем-то (о чем-то другом, а именно о предмете) с помощью категорий, вместо того чтобы просто мыслить их.

§9.

Однако то, что составляет ее трудность, в не меньшей степени заключается в важности или так называемой полезности логического исследования. Как научная критика категорий, применяемых в мышлении, логика учит нас отличать истинные категории от неистинных,[12 - Категория может быть неистинной сама по себе, и когда такая категория применяется, результат рассуждения должен быть ложным.] а также распознавать, в каких областях знания те или иные категории действительны, а в каких нет.[13 - Если, например, применить категории, верные в естественном мире, к духовному, то результат будет неверным.] Как привыкание к работе с простыми категориями, изучение логики является тренировкой для ума и служит пропедевтикой для субъекта, который обращается к философии; в обоих отношениях логика является фактическим основанием философии или составляет первую часть системы философии.

§10.

Последнее выражение указывает, насколько это можно сделать при его обсуждении, на отношение логики к другим философским дисциплинам. Она имеет отношение не только к формам истины, но и к самой истине, к категориям как «душам реальности»; в то же время, однако, это всего лишь души, и поэтому логика вводит нас в «теневое царство». Таким образом, логика – это не вся наука, а лишь ее фундамент.

В изложении есть два подводных камня, которых следует опасаться: первый – это то, что логика воспринимается лишь формально и превращается в безжизненную абстракцию. С другой стороны, логика содержит всю истину в своем зародыше. И тогда предмету становится настолько уютно в этом теневом царстве, что он больше не желает живительной крови более конкретных частей философии. Здесь говорится, что логика представляет собой лишь зародыш истины.

§11

Если логика – это наука (§2) о категориях или о мышлении, то то, что верно для науки в целом, верно и для нее. Поскольку из сформированного понятия изначально известно только то, что в нем заложено, оно подлежит осмыслению. К науке как системе известных вещей,[14 - Слово образовано по аналогии с ландшафтом, рыцарством и т. д. и указывает на самодостаточное тело.] а не просто совокупности, придется применить то, что относится к знанию вообще, – что она не должна довольствоваться признанием того, что нечто ведет себя тем или иным образом, но имеет дело с необходимостью этого положения[15 - Различение Аристотелем ??? и ????? правильно подчеркивает существенный характер знания.]. Поэтому наше представление о необходимости должно быть проанализировано и из него должны быть сделаны выводы:

§12.

Поскольку, как показывает этот анализ, о необходимости можно говорить только там, где две вещи (например, основание и сущее) неразрывно связаны или тождественны[16 - Тождество есть нераздельное единство, а не единообразие.], и только это составляет необходимость, то для того, чтобы познать нечто в его необходимости, поскольку оно необходимо, мы должны сначала постичь его в его фиксированной определенности и единстве с самим собой. Созерцание, подчеркивающее этот момент, есть разумное созерцание;[17 - Интеллигибельный момент является существенным в философском созерцании, когда он отступает, все растворяется в туманной неопределенности.] утверждаемое односторонне, оно порождает мнение, называемое догматизмом.[18 - В качестве характерной черты догматизма справедливо отмечается, что он цепляется за абсолют в интересах определенности. Разлагая все на фиксированные простые детерминации, догматизм имеет абстрактный характер. В так называемой рациональной метафизике вольфовской школы этот момент проявляется в наибольшей степени односторонне.]

§13.

Во-вторых, однако, необходимое содержит в себе некритические определения (эта двойственность §12.), поскольку оно содержит в себе лишь тем самым движение, которое мы называем необходимым. Поэтому умного созерцания недостаточно, необходимо указать на противоречие в предмете, а также на его невозмутимую определенность. В этом и состоит задача рефлексии[19 - Момент, который подчеркивает рефлексия, Гегель называет диалектическим или негативно-рациональным.], которая односторонне утверждает диаметральную противоположность. Вместе с догматизмом существует скептицизм.[20 - Если догматизм утверждает, что объект есть и поэтому не противоречит себе, то скептицизм утверждает, что объект противоречит себе и поэтому не может быть.]

§14.

Но, в-третьих, необходимое есть и то и другое, оно есть и содержит в себе противоречие. В этом оно есть нечто конкретное.[21 - Абстрактное – это то, что содержит только одно, конкретное – то, что содержит несколько определений.] Таким образом, кульминационный момент является столь же существенным в рассмотрении, как и два других. Но и он может быть односторонне подчеркнут в ущерб остальным, причем это происходит как с точки зрения так называемого непосредственного знания, так и с точки зрения интеллектуального созерцания, которое «я противопоставляю рассудочному мышлению в той же мере, что и рефлексии.[22 - Едва ли прошло то время, когда философия рефлексии была самым распространенным термином злоупотребления.]

§15.

Необходимое постигается полностью только тогда, когда все эти моменты вступают в свои права, т. е. путем умозрительного наблюдения (ср. m. Grund, d. Psychologie §122.) или путем постижения. Это достигается тем, что сначала объект берется таким, каков он есть, затем таким, каким он противоречит сам себе, наконец, таким, каким он является в конкретном тождестве противоположностей.

§16.

Но если объект берется таким образом, то сначала он есть нечто иное, чем он есть впоследствии или в конце; но то, чем он является впоследствии, при ближайшем рассмотрении оказывается его действительным бытием. Поэтому постижение произойдет только в том случае, если в постигаемом объекте обнаружится противоречие между тем, чем он первоначально является, и тем, чем он является на самом деле. В этом случае будет признано, что объект воспринят правильно только в том случае, если после этого он воспринимается иначе, чем раньше. При этом, однако, говорится, что после должно быть иначе, чем до. Иными словами, осознание этого противоречия покажет, что объект должен измениться таким образом, чтобы он действительно стал тем, чем он на самом деле является. Как только это произойдет, противоречие будет разрешено. Но поскольку превращение объекта в то, чем он на самом деле является, есть развитие, то из только что приведенных рассуждений (§12—16) следует, что нечто постигается и тем самым (§15) признается необходимым только через признание этого в его развитии.

§17.

Хотя человек признает нечто необходимым, лишь постигая его в развитии, из этого не следует обратное. Временной генезис также является развитием, ибо он возникает из противоречия, подобного только что описанному,[23 - Созревший плод отделяется от дерева, потому что существует противоречие в том, что то, что созрело, т. е. фактически независимо, есть плод, т. е. бескорыстно.] но поскольку противоречие, опосредующее временной генезис объекта, может быть по меньшей мере случайным,[24 - Внешние обстоятельства могут породить противоречие, когда оно не имеет основания в самом объекте, например, ранение живого организма.] генезис объекта не признает его действительной необходимости.[25 - Это неверно оценивают те, кто хочет заменить постижение генетическим наблюдением. Происхождение состояний не имеет ничего общего с их понятием.] Это можно признать, только признав в самом объекте, совершенно независимо от внешних обстоятельств, как неотделимое от самой его сущности, то противоречие, из которого, следовательно, вытекает, т. е. вечное, развитие, установленное с понятием предмета.[26 - Понятие вечности, которое Спиноза уже правильно осмыслил, не имеет никакого отношения ко времени.] Это вечное развитие[27 - Точно так же математик говорит о том, что следует (а не берется во времени) из предыдущего, и тем самым подразумевает вечное следование.] должно быть подчеркнуто когнитивным познанием.

§18.

Свойство предмета приходить в такое вечное движение, вызванное внутренним противоречием, называется диалектической природой его, само же это вечное движение – диалектикой. Диалектическое искусство [28 - Хотя диалектика по-разному трактовалась Платоном и Кантом, оба сходятся на том, что она есть искусство находить противоречия в объекте.]или метод должен преследовать его,

и доводить его до конца, так как, хотя он и имманентен самому предмету, он тем не менее достигается здесь только путем его воспроизведения.[29 - Более подробное обсуждение природы диалектического метода см. в m. Schr. Leib und Seele p. 17—30.]

§19.

Поскольку в этом развитии каждая последующая ступень содержит в себе как разрешенное (§16) противоречие, которое не имело места в предыдущей, она содержит больше определений, чем первая. Как это единство нескольких детерминаций она, следовательно, заслоняет собой предыдущие ступени, как более богатая и конкретная – более бедную и абстрактную (§14. Примечание I.). Чем более установлены все детерминации, лежащие как зародыши в развивающейся вещи, тем более предмет соответствует своей бесконечной детерминации. В этом он проявляет себя только в своей истине, ибо раньше он был таким, каким не был в истине (собственно, §16.). Поэтому диалектический метод должен показать, как предмет поднимается от абстрактного к конкретному посредством противоречия, лежащего в нем самом, вплоть до его бесконечной судьбы, в которой все противоречия вожделенны, или же он должен проследить, как предмет развивается от своей ложности к своей истине.

Выражение, что более поздняя стадия есть истина более ранней, находит здесь свое осуществление. Ибо оно показывает, чем является предмет в истине.

§20.

Если, таким образом, наука как система возникает благодаря диалектическому методу, то логика как двуединая наука о категориях (§.6.) также должна следовать диалектическому развитию последних и создавать их систему, начиная с самой абстрактной и бедной и, обнаруживая в ней противоречие, которое движет ею дальше, методически переходить от нее к более конкретным.

§.21.

Но поскольку в рассуждениях уже должны применяться категории, впервые разрабатываемые логикой, нельзя требовать, чтобы использовались только те категории, которые уже выведены, и нельзя ожидать, что каждый пункт, когда он рассматривается, должен быть сразу же совершенно ясным. Тщательность, которая (часто только) кажется основой таких ожиданий, не должна быть оправдана, так как по упомянутой причине многие вещи могут получить свое правильное освещение только в продолжении. Этой тщательности, которая не хочет идти дальше, чем до полного понимания всего, противостоит, как противоположный утес, стремление сразу же сделать выводы, вместо того чтобы оставаться с делом, поскольку то, что следует за ним, может стать очевидным только впоследствии.

Последняя ошибка, заключающаяся в поспешности, подпитывается тем, что в логику переносятся отношения высших сфер, и речь идет о предметах, о которых логика как таковая ничего не знает, о природе, духе, Боге и т. д. Помимо того, что тем самым нарушается педагогическая цель (§.9.) логики, возникают также недоразумения в отношении значения логики, которая благодаря таким предвосхищениям легко приобретает вид всей философии (ср. §.10.).

§.22.

Началу философии вообще, а следовательно, и логики как ее первой части (§9.), противостоит то затруднение, что если она начинается с доказанной пропозиции, то она будет выведена из другой и, следовательно, не будет началом, тогда как если она начинается с недоказанной, то философский характер отрицается, поскольку это может быть утверждено только при отсутствии предпосылок.

Беспредпосылочность философии, к которой со времен Декарта более или менее стремятся все, кажется, доказывается невозможностью этой дилеммы, согласно которой начало философии должно либо основываться на гипотезе, либо само быть таковой.

§.23.

Утверждение, что философия не может ничего предполагать, не может иметь того смысла, что для нее ничего не предполагается, а только то, что для нее ничего не предполагается.[30 - Именно на этом смешении двух отношений основано, например, утверждение, что, поскольку философия возникает только в развитии истории, она предполагает историю. Конечно, история формирует свою предпосылку, будучи предпосланной возникновению философии, но она предполагает историю так же мало, как первая аксиома геометрии предполагает существование геометра.] На самом деле, однако, если она ничего не предполагает, т. е. не утверждает,[31 - Там, где философия избегает какого-либо ?????, не может быть и речи о каком-либо ????????.] то и от нее ничего не предполагается. Поэтому он освобождается от этой трудности (§22.), начиная не с утверждения, которое, конечно, было бы предположением или основывалось бы на нем, а с предположения или постулата,[32 - Когда Фихте описывает начало философии не как факт, а как акт разума, он тем самым открывает действительный философский метод, что признал и Гегель. Его недостатком было то, что он приписывал несколько таких актов.] при котором говорить о доказательстве было бы абсурдом.[33 - Если бы начало философии было теоретическим предложением, то эта дилемма была бы применима §.22. примечание, потому что тогда начало должно было бы быть аксиомой или теоремой, но теперь оно будет постулатом или предложением.] Поэтому он ниоткуда не берет того, что имеет, а производит.

§.24

То, в чем будет состоять логика, или то, в чем будет состоять этот постулат, определяется всей ее задачей. Ведь если это наука о мышлении (§6. прим. 2.), то она не нуждается ни в какой другой субстанции, кроме этой одной; поэтому она разумно должна начать с требования, чтобы была создана только эта субстанция. Иными словами, она требует, чтобы было только мышление, и, таким образом, начинается с постулата: «Думай!», а значит, «прежде всего, только решение вести себя мыслящим образом». «Это решение предполагается логикой без того, чтобы она начинала с определения мышления как своего первого ?????.

§25.

Трудность, которая возникает, с одной стороны, из-за того, что этот постулат представляется чисто произвольным, поскольку вместо него можно было бы выдвинуть один или несколько других (напр. (например, тот, на котором основано учение о науке), а с другой – тем, что неизвестно, как надо действовать, чтобы осуществить этот постулат, – это должно быть систематически устранено философской пропедевтикой, которая для субъекта [34 - Здесь имеет место упрек в адрес Гегеля, что его система имеет двойное начало.]дает начало логике;[35 - Лучшей пропедевтикой является диалектическое развитие сознания, доказывающее, что мышление – это действительная цель, на которую направлено сознание. Поэтому Габлер был прав, рассматривая феноменологию сознания как пропедевтику.] там, где такой пропедевтики не возникло, против прежней видимости следует указать, что именно в нашем сознании мышление является той функцией, которая делает человека человеком, и поэтому требование мыслить будет иметь совсем иное обоснование, чем любое другое, которое можно было бы выразить.[36 - Здесь кроется причина того, что со стороны Гассенди это простое недоразумение, когда он утверждает против Декарта, что ambulo ergo sum имеет такое же значение, как и cogito ergo sum.] На второй аргумент можно ответить, так сказать, демонстрацией того, чего требует этот постулат. И в том, и в другом случае только и можно добиться решения вести себя обдуманно.

§26.

Мышление было §5.) Актуальность обобщения. Таким образом, человек будет вести себя чисто мыслительно, если он будет скрывать себя таким образом, но при этом воздерживаться от всякой объективности, которая сделала бы мышление прикладным и не оставила бы его чистым. Но если так поступить, то в результате получится мысль, категория, но совершенно чистая, беспредметная и неопределенная, то есть самая абсурдная из всех. Как этот абсурд она будет самой неистинной (§19). Начало, как начало, есть неистинное, и его неистинность порочна тем, что оно не останавливается на нем, а идет дальше, т. е. уходит от простого начала, отрицая его.

§27.

Если бы мыслью было нечто определенное и представимое, то, помимо простого мышления, в вашей мысли все же присутствовало бы то, к чему мысль была бы применена; мысль, таким образом, была бы внутренне отчетливой; но теперь, когда есть простое мышление, мысль будет иметь вид внутренне неотчетливой. Эту неразборчивость мы называем непосредственностью, и именно категорию (или категории) непосредственности логика должна рассматривать в первую очередь.

Когда Аристотель, говоря о производных и положенных в основание пропозициях, называет это ???????? ?????? ?? ?? ????? ???? ???????, он совершенно справедливо помещает непосредственность в то, что нечто является первым (????), поскольку в качестве второго оно было бы опосредовано первым. В соответствии с двойным смыслом, который имеет для него nqt?iov, наиболее общее должно быть обозначено как непосредственное (ибо ?????? [таким образом, также ????] ?? ???????), а затем снова индивидуальное, разумное. Фактически, простое и абстрактное служит основой для конкретного и составного, или предшествует ему как низшее, так же как чувственное и природное предшествует сверхчувственному и духовному. Простая непосредственность, как будет показано далее, – это абстракция, «неистинное», которое не должно быть ее целью. Поэтому непосредственность и опосредование оказываются лишь относительными определениями, поскольку одна и та же вещь может выступать по отношению к другой как конкретная, опосредованная, и снова по отношению к другой как непосредственная. Здесь непосредственность – это простая безразборчивость.

Первая часть. Категории неопосредственности (Бытие)

§. 28.

В чем состоит особенность той или иной группы категорий, можно выяснить только тогда, когда она полностью описана и отделена от другой. Кроме того, если представить развитие категорий (§17.), но в этом развитии сначала возникнет разделение того, что развивается, то предварительное указание на то, как будут сгруппированы категории, будет не только совершенно непонятным, но даже создаст впечатление, что мы имеем дело с готовой вещью, поддающейся членению, а не с органической вещью, которая подразделяется. Поэтому вместо такого предварительного указания целесообразнее в конце каждого раздела дать краткое изложение, чтобы облегчить обзор пройденного пути. Даже общие заголовки являются бессмысленными названиями перед таким перечислением.

В лекции названия отдельных глав можно скрыть и упоминать только в конце, но в печатном конспекте без них не обойтись. В большинстве случаев делается ссылка на §, в котором обосновывается выбор того или иного названия. Теперь в номенклатуре прослеживается троякий принцип: Либо обозначают каждую группу» по первой категории, возникающей в этой группе, поскольку она содержит в себе зародыш всего (так в основном поступает Гегель), либо, поскольку представлено развитие, обозначают отдельные группы как периоды, конечные точки которых обозначены (см. Шеллинг в трансцедентальном идеализме, Фихте и др.), либо [наконец, ищут имя, характеризующее всю группу. Имя, которое указывает на характеристику всей группы. При таком принципе, которому мы будем следовать, имя перед концом такой группы оказывается самым бессмысленным.

Глава первая. Качество. (s.§. 54.)

A. Бесконечность (неопределенность), (см. §. 54.)

§.29.

a) Во-первых, вследствие принятого ранее суждения о чисто мыслительном поведении мысль (категория) предстала как безразличное отношение к самой себе. Для этой чистой непосредственности, еще не касающейся никакого более низкого уровня, у нас нет более подходящего выражения, чем само бытие 1). Бытие, как чистая непосредственность, есть первая, т. е. наиболее абстрактная категория, и поэтому с нее следует начинать» В силу этого абстрактного характера бытия его весьма трудно, более того, если угодно, невозможно постичь или осмыслить 2) (см. §.32.); на вопрос: что же тогда должно быть, нельзя отвечать как на вопрос о более близких определениях бытия, ибо это неопределенное 3), побуждает меня путем размышления о высших категориях удовлетворить интерес, лежащий в его основе 4). Бытие сначала должно быть объяснено только самим собой, ибо то, чем оно является иначе или помимо этого (см. §30.), может лишь продолжать проявлять себя. Только в детстве философии разум может оставаться с этой категорией как с высшей 5).

1) Поэтому это слово везде употребляется для обозначения того, что не выводится далее; так, в чувстве, где оно так для человека, и т. д. 2) Только то, что содержится в том, что должно быть обобщено (concipere), может быть схвачено или постигнуто. 3) Определение бытия должно было бы представить его как состоящее (из рода и различия), но это не то, чем оно должно быть. 4) Бытие принципиально отличается от существования или даже целостности. Химера, не имеющая существования, не говоря уже о реальности, – это химера, а именно: быть – это только инфинитив копулы (от лат. copula – соединение) is, это только ?????, которую Аристотель определяет как ??????????. 5) Когда разум впервые осознает значение какой-либо категории, он выражает свое торжество по поводу этого нового завоевания таким образом, что делает ее предикатом всего или Абсолюта, т. е. рассматривает ее как абсолютную категорию. С бытием так поступили элеаты, величайшие из которых не только ??, но даже ????? рассматривают как эту категорию.