скачать книгу бесплатно
Слово за словом. Благотворительный сборник коротких рассказов
Ирина Владимировна Бакулина
Коллектив Инстаписателей
Сборник коротких рассказов современных авторов. В апреле 2020 года был проведен благотворительный марафон в поддержку молодой писательницы Ирины Бакулиной, которая нуждается в дорогостоящей пересадке почки. Все средства от проведения марафона и от продажи этого сборника пойдут на операцию Ирине.
Содержит нецензурную брань.
Ирина Бакулина, Коллектив Инстаписателей
Слово за словом. Благотворительный сборник коротких рассказов
Тутуся. Даша Берег
Больше всего Тутуся любит воскресенья, когда не звенят на разные лады будильники, никто не долбится в закрытую дверь туалета и не чертыхается в прихожей в поисках ложки для обуви. По воскресеньям квартира похожа на аквариум – в ней спокойно, безопасно и можно неторопливо плавать туда-сюда до самого вечера. Пахнет вчерашним ужином, солнце лениво пробивается сквозь шторы, запуская новый день.
Обычно Тутуся спит в Санькиной комнате. Тот просыпается всегда рано, но с постели встает последним. Когда у него хорошее настроение, он любит скакать по кровати, размахивая джедайским мечом, а когда плохое – с угрюмым лицом долбит пальцами по телефону, пока Мама не позовет его завтракать. Сегодня у Саньки битва с клонами и осада Звезды Смерти, значит, день будет хорошим.
У Папы по воскресеньям длинный завтрак. В будни он уходит на работу рано, приходит поздно, перекусывает всякой гадостью, поэтому в единственный выходной подходит к еде со всей серьезностью. В девять утра он пьет кофе с шоколадкой, потом жарит себе глазунью из трех-четырех яиц или шакшуку. Под «Непутевые заметки» выпивает большую чашку сладкого чая с молоком, ест бутерброды с колбасой и сыром и только потом торжественно разрезает лимонный пирог, испеченный Мамой с вечера, и медленно, растягивая удовольствие, жует его, начиная с хрустящей, засахаренной корочки. В кухню в это время никому, кроме Тутуси, заходить нельзя, потому что он устал от разговоров на работе и хочет молчать. Тутуся любит забраться под стол, прижавшись мордой к его коленям, и гадать, какое же лакомство ей сейчас перепадет.
Часов в одиннадцать возвращается с прогулки Мама – каждое воскресенье она проходит четыре километра скандинавской ходьбой. Раньше Тутуся любила ее сопровождать, распугивая счастливым лаем голубей и маленьких собак, но с годами осела под столом у Папы. Мама убирает палки для ходьбы в кладовку и идет готовить завтрак для Саньки, чаще просто хлопья с молоком. Сама Мама к еде равнодушна и съедает только яблоко, рассеянно глядя в окно и похлопывая Папу по лысине.
Еще по воскресеньям приходит Козюлина – так называет Санька старшую сестру. Та давно живет отдельно. От Козюлины всегда вкусно пахнет духами, а обувь на таких высоких каблуках, что ей приходится нагибать голову, чтобы войти в квартиру. Потом она снимает свои ходули и надевает тапки с зайцами без ушей.
Уши Тутуся им давно отгрызла.
Так повелось, что Санька – Мамин сыночек, а Козюлина – Папина дочка, поэтому полдня Мама с Санькой мастерят Тысячелетний Сокол из картона, а Козюлина гладит стрелки на Папиных брюках, потому что никто в семье, кроме нее, даже сам Папа, этого делать не умеет. Стрелки у Козюлины получаются острые, как лезвия у коньков, и вечером Санька будет долго кривляться, изображая, как брючина отрезала ему руку.
Но в последнее время Тутусю больше тянет в маленькую комнатку, где живет Бабушка. Там нет воскресений, и все дни похожи друг на друга. С утра до вечера Бабушка смотрит в окно и беззвучно шевелит губами. Пахнет лекарствами и почему-то покоем. Вся эта комната – как одно сплошное воскресенье.
– А, Тутусенька, – радуется ей Бабушка, – пришла, моя хорошая?
Речь у Бабушки невнятная – ее зубы чаще красуются в стаканчике с водой, чем у нее во рту. Бабушка не знает, какой сейчас год, и часто забывает название города, в котором живет. Но Тутусе это даже нравится, и она блаженно дремлет возле старушки, паря в безвременье этой комнаты.
– Мама! – обращается к ней Мама, потому что та ее мама. – Ты опять забыла? Тутуси уже третий год нет.
– Нет? – удивляется Бабушка. – Значит, за мной она приходит…
– Ну что ты такое говоришь! – возмущается Мама и хочет сказать что-то еще, но пучина домашних дел засасывает ее, как пылесос, и она уходит. Жизнь берет свое.
А Тутуся и Бабушка, одинаково прикрыв глаза, остаются нежиться в солнечных лучах, качаясь в своем вечном воскресенье.
Про вилки. Даша Берег
– Окей, окей, окей, – Лена всегда повторяла это слово, когда пыталась успокоиться, но оно всегда заводило ее еще больше, – окей. Давай просто представим, что этого сейчас не было. Отмотаем назад, на пять минут назад, на две минуты назад…
– У меня, блядь, вилка в руке, что тут отматывать? – цедил сквозь зубы Марк, то ли от боли, то ли от бешенства.
Из правой ладони у него действительно торчала столовая вилка.
– Надо таблетку сразу выпить, я сейчас дам. Выпиваешь и потом вытаскиваешь. Или давай я?
– Ты ее уже туда запихала, дальше я сам.
– Окей.
Лена начала судорожно рыться в аптечке. Она чувствовала себя отличницей, не успевающей решить все задания в контрольной.
– Вот, анальгин…
– Ты смеешься? – ехидно спросил Марк и, проигнорировав протянутую руку с таблеткой, резким движением вытащил вилку из ладони. Пошла кровь.
Лена заплакала. Даже странно – вот уже вроде бы и чужие, а больно от его боли до сих пор, словно они еще одно целое.
Марк промокнул ладонь салфеткой. На мгновение на ней показался забор из одинаковых лунок, а потом все снова окрасилось красным.
– Ты зачем это сделала?
– Я боялась, что ты сейчас уйдешь, – тихо проговорила Лена.
– Думаешь, вилка могла меня как-то удержать?..
– Прости…
– Может, лед приложить?
Лена сходила на кухню и с виноватым видом принесла замороженную курицу.
– У меня только – вот…
Марк вздохнул и положил ладонь курице на бедро.
– Хорошо смотритесь, – сказала Лена.
– Давай уедем, – шептала она ночью, пока Марк сжимал зубы от накатывающей боли и, не моргая, смотрел на люстру-вентилятор, шумно разбрасывающую воздух по комнате. Его ладонь пульсировала в ее ладони, словно вилка слепила их вместе, как канапе.
– Давай лучше анальгин, наверное.
– Может, еще курицу принести?
– Она уже растаяла, ее теперь только жарить… Куда ты хочешь уехать?
– Домой.
– Мы дома.
– Нет, совсем домой.
Марк усмехнулся в темноте.
– В нашу деревню?
– Не в деревню, а в маленький город. Помнишь, какими мы были, когда приехали сюда?
– Молодыми, – вздохнул Марк, – даже юными, вот и все.
– Нет, – возразила Лена, – дело не в этом. Мы любили друг друга. Я не била посуду, ты не орал, как резаный, если не мог отыскать свои носки. Мы не ссорились из-за денег и не ужинали по отдельности.
– Нам было по двадцать два года. Конечно, мы не ссорились из-за денег, у нас их просто не было.
– Послушать тебя, к тридцатнику все просто должны смириться с тем, что в отношениях наступает пиздец, и жить дальше, – начала заводиться Лена. – Окей, окей, окей.
– Послушать тебя, человека можно остановить, воткнув ему в руку вилку. Мы не сможем вернуться назад такими, какими были семь лет назад. Если что-то менять, то здесь. От смены декораций ничего не произойдет.
– Сколько мы уже пытались?
– Не помню. Помню, что сегодня должен был забрать от тебя вещи.
– Мне показалось, что, если ты уйдешь, я умру, – вдруг сказала Лена, – и я разозлилась оттого, что ты этого не понимаешь.
Она вспомнила те времена, когда казалось, что они сшиты вместе, так крепко – не разорвать. Когда даже минуты врозь были невыносимы. Когда от переизбытка чувств хотелось плакать. Когда от простого касания рукой нечем было дышать.
Куда все делось? Почему остались только горечь и упреки? И почему тогда – и это обиднее всего – боль в его руке до сих пор ее боль тоже?
– Я бы, наверное, тоже умер, если б ушел, – тихо проговорил Марк, – поэтому я остался.
– А я думала, из-за вилки.
– Дура.
Они помолчали. В приоткрытом окне шумела автострада.
– Если ты хочешь быть вместе, надо пробовать здесь, – сказал Марк, – мы не будем сбегать и не будем притворяться, что ничего плохого не было. Не будем начинать все заново.
– А как тогда?
– Будем продолжать. Не обнулять ничего. Не говорить «окей». Завтра запечем курицу, выбросим все вилки. Может, я даже схожу к врачу, потому что рука пиздец как болит…
– Я тебя люблю, – прервала его Лена, приподнявшись на локте и прислонившись лбом к его лбу, – и заткнись ты уже про эти вилки…
Революция. Даша Берег
Валек ногой толкнул дверь, для приличия присняв большие наушники, с которыми расставался разве что в душе.
– Здрасьте. Я тут компьютеры все к сети подключаю. Побуду у вас пару часов.
В тесной каморке, совсем не похожей на другие кабинеты лаборатории, светили только яркие лампы над двумя небольшими парниками. На грязном столе стоял допотопный микроскоп, валялись пробирки и прочая химическая хрень. Возле всего этого хлама деловито терся лохматый дед. На вид ему было лет двести.
– Вы компьютером-то пользуетесь вообще? Интернет, чатики? – спросил Валек, сдувая пыль с монитора.
– Я занимаюсь селекцией колорадского жука, – важно сказал дед, – это произведет революцию в сельском хозяйстве.
– Класс. Люди придумывают лекарство от рака, но разводить жуков – тоже нормально, – хмыкнул Валек. Тут в каждом кабинете сидел чудик со странной миссией, но дед-революционер был просто Биг Боссом.
– А вы знаете, что колорадские жуки несъедобны для большинства птиц из-за скопления в их телах токсичных алкалоидов солонины, содержащихся в картофеле?
– Их никто не жрет?
– Да! – обрадовался дед. – Я пытаюсь вывести вид жуков, организм которых будет вырабатывать фермент, расщепляющий алкалоиды. Увеличив число естественных врагов жука, можно значительно снизить степень обработки растений пестицидами. Вы представляете, что это значит?!
– Слабо, – признался Валек. Он не выносил лишней информации и уже готов был надеть наушники, когда дед спросил:
– Что это за армянские песнопения доносятся из вашего магнитофона?
– Моя любимая группа, «System of a down», – ответил Валек, пропустив «магнитофон» мимо ушей, – а как вы догадались? Поют-то на английском.
– А вы знаете, что каждой этнической группе свойственны…
И тут Валек все же надел наушники.
Он приходил в каморку несколько дней подряд, настраивая не нужную ни жукам, ни их жучьему богу сеть. Деда он прозвал Троцким за его грандиозные планы.
– Получается, вы создаете этих жуков для того, чтобы их съели птицы? – спрашивал Валек.
– Ученый должен быть беспристрастным, – важничал Троцкий и продолжал нежно сюсюкаться со своими жуками. Особенно он любил личинок – ласково называл их желторотиками и желал приятного аппетита, высаживая в парник.
Наверное, ради великого дела он мог бы скормить им и самого Валька.
– А когда начнется ваша полевая революция?
– Как Леонид Ильич даст отмашку, так и начнется.
– Это директор лаборатории что ли?
Троцкий задумался:
– Можно и так сказать…
Валька снова вызвали через месяц – устранить неполадки сети. На входе его остановил охранник Митрич, обедающий прямо на посту.
– Тут деньги собирают на похороны Жука, можешь тоже дать, сколько не жалко.
Валек понял, что речь идет о Троцком.
– Прикольный был дед, – грустно сказал он, – картошку хотел спасти.
– Да кому нужна его картошка, – заявил Митрич, поедая что-то из макдачного пакета, – щас все эту, гранолу, едят.
– А что это?
