Комендантский час. Книга первая. Сон Магдалены

Инна Игнаткова

Комендантский час. Книга первая. Сон Магдалены

– 1 -

Они завтракали в большой светлой гостиной. Эта комната была угловой в доме на улице Набережной и казалась пустой от обилия света и белой меблировки. Но сегодня сквозь все четыре окна падал такой жизнеутверждающий солнечный свет, что на душе становилось легко и ладно.

Магдалена сидела напротив Гавриила. Перед ними стоял их завтрак, состоящий из жидкой овсянки и оладушек. В легких фарфоровых чашках янтарно благоухал свежезаваренный цейлонский чай. На плазменном экране в полстены беззвучно менялись картинки: дети в летнем лагере, реконструкция памятника, увеличение посевных площадей, новый спектакль в театре оперетты… Шла одна из тех утренних телепередач, в которой все проблемы представляли решаемыми, а будущее рисовали в розовом свете. Незачем было даже включать звук. Гавриил предпочитал завтракать в тишине.

Накануне вечером Магладена очень обрадовалась, узнав, что они поедут на пикник. Это вселяло надежду, что в эти выходные она, наконец, увидит Сашеньку и Любаню. Это было бы просто чудесно! …Но тем солнечным субботним утром нехорошее предчувствие терзало Магдалену. И опять не подумав о последствиях, она не выдержала и сказала:

– А ты мог бы вообразить, что мир, который мы знаем, навсегда исчез?

Гавриил неопределенно взглянул на жену и спросил:

– Тебе не нравится, как устроен мир?

– Ну почему же, наоборот! В том-то и дело, что нравится, просто…

Гавриил продолжал есть, и его ложка позвякивала о тарелку. Улыбчивые лица продолжали беззвучно меняться на экране, а голос жены мелодично скрашивал пустую солнечную тишину.

– Просто мне почему-то кажется, что всего этого скоро не станет, – она осторожно, но твердо отложила свою ложку на скатерть.

– О чем ты говоришь? – спросил Гавриил, оторвавшись от еды, и посмотрел на нее в упор.

Магдалена беспомощно захлопала ресницами, будто ее застали врасплох за непотребным занятием, и вмиг потеряла остатки своей неустойчивой твердости. Она и сама себе не могла объяснить эту неловкость и неуверенность, которая всегда накатывала, когда он смотрел на нее вот так – будто обвиняя, но еще даже не зная, что она собирается сказать.

– Ты никогда не думал, – собравшись с мыслями, заговорила она, – что наш мир, все наше общество, все эти законы, понятие о добре и зле и даже Библия…

Он спокойно и внимательно смотрел на Магдалену с выражением лица «К чему ты клонишь?»

– …все эти проповеди о победе света над тьмой – это не совсем так. А что, если этот мир – всего лишь… кусочек Вселенной, который мы когда-то самонадеянно отвоевали у хаоса и попытались установить здесь свои законы? – отрывисто заговорила она. – И нам лишь до поры удается поддерживать в нем порядок, сохранять его привычный облик. А за пределами этого мира – мрак, боль и жуткие потусторонние силы, которые иногда просачиваются сюда, к нам – вроде вирусов или преступников. Но если все так, то почему они до сих пор с нами возятся? …День за днем зло наваливается по всему периметру, – понесло Магдалену, – все с большим и большим напором. И однажды… однажды оно поглотит нас!

В ее глазах мелькнул ужас – похоже, она сама испугалась того, что сказала.

– Откуда такие мысли? Я же говорил, что тебе не следует читать перед сном всякую дребедень, – недовольно пробормотал Гавриил, когда она умолкла.

– Пойми, я что-то чувствую! Я сегодня видела сон…

– Начинается! – внезапно выйдя из себя, Гавриил швырнул свою ложку на стол, забрызгав кипенно-белую скатерть. Овсянка выглядела на ее поверхности грязными серыми пятнышками.

– Ну почему ты не хочешь меня выслушать? Нам всем грозит опасность – что-то непременно будет! – отчаянно воскликнула Магдалена.

– Надоели твои предсказания, вещая Кассандра! Что может случиться плохого? Будь проклята твоя сумасшедшая покойная бабка! Это она научила тебя всякой ерунде. Осторожнее, не то окончишь свои дни, как она, – в дурдоме!

Магдалена замолчала, нервно сунув в рот ложку горячей каши. Обожженный язык усугубил душевное состояние. В глазах встали слезы.

По утрам у Магдалены всегда бывало хорошее настроение, но потом его обязательно что-нибудь портило. У нее не хватало мудрости предположить, что она портила его себе сама – так думал Гавриил. Он был старше ее на десять лет и считал себя намного мудрее. Однако его раздражало, что жена была умнее, чем ему хотелось бы. А больше всего раздражала ее чудовищная интуиция. Да что там! Она пугала его с тех пор, как два года назад Магдалена «накаркала», что его брат попадет под трамвай. Хотя и сказала-то она, проснувшись, всего лишь: «Мне приснился Вальдемар и кровь на рельсах». В тот же день беднягу перерезало пополам.

Некоторое время они ели молча. Вскоре Магдалена забылась, глядя в сторону, за окно. Утренний свет в конце концов ослепил ее до такой степени, что она перестала видеть и Гавриила, и все вокруг. Воздух стал казаться иссиня-фиолетовым. Это успокаивало и навевало неуместные размышления о том, что в белом содержатся все цвета радуги.

– Ну и что же тебе приснилось? – мягче спросил Гавриил, подливая в ее чашку сливок из белого молочника, по форме напоминающего волшебную лампу Аладдина. Ему показалось, что Магдалена обиделась, и как будто даже стало совестно за резкий тон. Как будто – потому что на самом деле ему никогда не бывало стыдно. Он ставил себя выше окружающих: настолько высоко, что даже стыдиться и расстраиваться по поводу чьих-то оскорбленных чувств обычно находил ниже своего достоинства. Так он был воспитан.

Магдалена ответила сразу же, будто только и ждала момента, чтобы выговориться. Силуэт мужа вырисовывался на ослепленной солнцем сетчатке расплывчато, словно в пылающей темноте. Она смотрела прямо на него:

– Мне снились огромные толпы народа, одержимые. Страшная давка… Голодные остервенелые люди…

– Рабочие? – предположил он, вспоминая недавние события на фамильном заводе. Может быть, какая-нибудь крупная забастовка? В последнее время в рабочем сословии действительно неспокойно.

Магдалена покачала головой, припоминая:

– Их было очень много – весь город. Нет! Весь мир словно сошел с ума! И небо было таким грозным, кроваво-черным. И… и ты среди них, – она прикрыла рот рукой, внезапно вспомнив еще один эпизод своего сна.

– Я? – Гавриилу стало не по себе. – Что же я там делал? – как можно беззаботнее поинтересовался он, отхлебнув из своей чашки.

– Ты был в той толпе. Тебя страшно давили со всех сторон. И там… растоптали ребенка, – Магдалена перешла на шепот. Теперь она словно смотрела сквозь Гавриила, не видя его.

В ослепительно-прозрачном воздухе повисла напряженная, гнетущая тишина, как будто этот воздух вот-вот свернется, как прокисшее молоко.

– Какого ребенка? – спросил Гавриил.

Она молчала.

– Какого ребенка?! – повысил он голос.

– Чужого ребенка, – сказала Магдалена ледяным голосом. Солнце зашло за перекладину оконной рамы, и на ее лицо упала тень. – Всюду стоны и плач, словно в Дантовом аду. Очень много крови. А потом…

– Что потом? – не выдержал еще одной паузы Гавриил.

– Я видела будущее тех, кто выжил. Их жизнь была совсем другой, не похожей на ту, что сейчас.

– Какой же?

– Светлой и пустой – вроде этой гостиной, – она обвела руками пространство вокруг себя. – И такое ощущение, знаешь, как будто всюду ветер сквозит, – подобрала она сравнение, покосившись на открытое в майское утро окно.

– А что делала ты в этом сне?

– Меня там не было. Я видела это твоими глазами.

С подоконника спрыгнула серая кошка. Легкий ветерок пошевелил шторку тюля, на которой были изображены белые ромашки с желтыми серединками. Промежутки между цветами заполняли переплетения бледно-зеленых с золотыми прожилками стеблей.

– Бред! – нервно пробормотал Гавриил и почувствовал, что еда встает в горле комом. Аппетит исчез – и он бы тотчас же выплюнул то, что жевал, обратно в тарелку, если бы не правила приличия, которые он впитал с молоком матери. Сделав над собой усилие, он прожевал и проглотил.

– Мне кажется, я бы не смогла принять такую жизнь. А ты? – тихо, очень осторожно спросила она.

Гавриил сидел мертвенно-бледный. Ему сделалось дурно. Но он быстро совладал с собой.

– Судя по твоему сну, нетрудно предположить, что нас не ждет ничего хорошего, – произнес он неожиданно скептически.

Магдалена удивилась. Он что, насмехается? Гавриил терпеть не мог ее, как он их называл, высокопарных монологов. Невозможно было привыкнуть к этому то и дело проскальзывающему презрению. А тон, которым он это сказал! Такие интонации были равносильны ударам хлыста.

– Ты что-то знаешь? – она взглянула на мужа пронизывающим, доставшимся в наследство от «сумасшедшей бабки» взглядом. Гавриил состоял в руководстве промышленной компании, и его не могли не беспокоить возможные волнения черни. Но он никогда ничего не рассказывал жене о том, чем занимается. Обрывки новостей о работе его предприятия можно было услышать лишь краем уха, когда к нему заходили приятели, или из газет, в которых никогда не писали правды. С этим все уже давно смирились, но все равно продолжали читать эти газеты – по привычке и просто потому, что так было принято.

– Ничего я не знаю, – холодно и насмешливо ответил Гавриил. – Но все может быть.

И снова было непонятно, серьезно он говорит либо, по своему обыкновению, злобно шутит. Гавриил часто говорил двусмысленно – так что и не угадаешь, в каком из двух смыслов следует понимать его слова. И когда он так своеобразно шутил, то даже не улыбался.

– Мя, – коротко попросила кошка, и Магдалена, наклонившись, мягко притянула ее к себе на колени.

– Сейчас некому бунтовать, – раздраженно заговорил он, теребя свою благородную рыжую бородку по последней моде. – А главное, незачем. Им не на что жаловаться!

– Ты так думаешь?

По выражению его лица она поняла, что разговор окончен.

– Устроила ты мне утро, ничего не скажешь!

Промокнув рот салфеткой, он встал.

– Прости, – тихо сказала Магдалена, опустив взгляд и созерцая оставленные на столе объедки.

– Сумасшедшая! Ненормальная! – бормотал Гавриил. Взял в прихожей пальто и шляпу и ушел, одеваясь на ходу.

Она догадалась, что пикник отменяется. Не стала даже уточнять, куда он уходит.

«Язык мой – враг мой. Но все-таки… кто же может восстать? – напряженно думала Магдалена, блуждая взглядам по столу и вплетая тонкие пальцы в шелковистую шерсть кошки, которую держала на коленях. – Когда и еды вдоволь, и босиком никто не ходит, и кров у всех есть. Люди давно осознали, что кровопролития ни к чему и что можно все решить мирным путем. Если только…»

У Магдалены не возникло даже мысли, что это мог быть ничего не значащий сон.

– 2 -

С самого утра в арт-студии «Лукреция» все изнывали от скуки и духоты. Заказов в последнее время почти не было. Кто-то из коллег слушал музыку в наушниках, кто-то раскладывал электронный пасьянс, а Магдалена искала в интранете [1] значение символа, который обнаружила на днях на одном из камней в своем аквариуме, когда меняла воду рыбкам. Эти камни они с Гавриилом год назад собрали со дна холодного ручья на краю округа. Но ни в одном из алфавитов мира не находилось ни одного похожего на этот иероглиф символа.

Внезапно у Магдалены зазвонил мобильный телефон. Взглянув на дисплей, она встала и быстро пошла к двери.

Евлампий Минин, сидящий в наушниках за своим заваленным барахлом столом, проследил за ее удаляющейся фигурой, утянутой в узкую черную юбку и белую блузку. Они не разговаривали уже неделю – последний их разговор случился в прошлый понедельник, он это точно помнил. Потом что-то пошло не так, и она стала избегать его.

Голый череп Минина поблескивал, а сросшиеся усы и темная бородка придавали лицу брутальное выражение. Когда же его зеленые глаза сверкали так, как сейчас, он напоминал восточного дракона. В довершение образа над его головой болтался бумажный китайский фонарик, подаренный каким-то заезжим путешественником.

– Мне снилось, будто бы у нас забрали все, – расслышал он, подкравшись сзади. – В наш дом на Набережной ворвались простолюдины, люди из-за периметра. Мы даже не успели взять с собой самое необходимое. Бежали через черный ход в той одежде, в которой нас застала беда, – полушепотом продолжала Магдалена, стоявшая в коридоре у окна. – Мы укрылись в каком-то амбаре или конюшне – точно не помню. Я до последнего не могла поверить, что произошло что-то действительно серьезное. Меня возмущало, почему я не могу вернуться в свой собственный дом! Дня через три, когда все уляжется. Мне говорили, что не уляжется, что это надолго. А я не верила. Мне нужна была сменная одежда. Моя одежда! Платья, что висят в моем шкафу. А книги? Я собирала свою библиотеку столько лет! Книги сейчас так трудно достать, их же больше не выпускают ради сохранения деревьев. Эти… оборванцы, – подобрала она слово, – они ведь даже читать не умеют. Зачем им книги? – голос Магдалены срывался на отчаянные интонации, отчего у Минина заходилось сердце. Он давно и откровенно восхищался этой женщиной и всем, что она делала. Даже ее странностями. И сейчас она всего лишь рассказывала свой сон – но как!

– Я не понимала, по какому праву они решили, что могут брать чужое! Не могла поверить, что кроме домашнего халата, который на мне, и стоптанных тапочек, у меня больше ничего нет, – говорила Магдалена. – Только моя жизнь и мои воспоминания.

…Минин слушал, и его лицо все больше хмурилось.

– Я тайком выбралась на пустую залитую солнцем улицу. Хотела лично убедиться, потому что отказывалась верить тому, что мне говорили. Я отказывалась принимать такую реальность. Я просто пошла к себе домой. Уж лучше смерть, чем такая жизнь! – так я думала. Пустынный квартал был оцеплен охраной. Я боялась, что меня не выпустят. Но полицейский с автоматом не стал преграждать дорогу, а просто посмотрел на меня с невыразимой тоской. Он предупредил, что снаружи небезопасно, но рано или поздно, когда по ту сторону все будет разграблено, они прорвут наше хлипкое оцепление. Боже, как это было страшно! И ты еще спрашиваешь, почему я кричала во сне!..

Магдалена беспрепятственно свернула в благоухающий цветущими кустами сирени переулок и быстрыми шагами направилась к своему дому. Страх заставлял ее озираться. Ей казалось, за ней со всех сторон наблюдают из разбитых окон оставленных хозяевами домов. Всюду царила удручающая пустота и разгром. Отдаленные крики «караул», разбойничий хохот и непотребные слова донеслись до ее слуха. Где-то насиловали женщину, которая истошно кричала. Но почему-то сейчас Магдалену это волновало меньше всего, такие вещи были уже словно в порядке вещей. А ей во что бы то ни стало нужно было пробраться к себе домой.

Захватчики будто бы еще толком не проснулись и не опохмелились, чтобы начать грабить с новой силой. Это могло означать лишь одно: никакого плана захвата у них не было, они просто дорвались до бесплатного.

Магдалена понимала, что совершает глупый и безрассудный поступок, но не желала останавливаться и уж тем более возвращаться. Там, позади, как будто ничего больше не оставалось – ничего такого, ради чего стоило бы дорожить жизнью.

Наконец-то: бело-желтый угол здания за расступившейся зеленью кустов, несколько ступеней, подъезд без консьержки… Дверь оказалась не заперта, замок – взломан. На полу всюду валялся мусор и битое стекло. Магдалена прошла в свою комнату и почувствовала непередаваемое: такое чувствуешь, когда навсегда переезжаешь из дома, с которым тебя очень многое связывало. Проведя рукой по книжной полке, с которой были сброшены на пол все ее книги, она осознала, что все это «по-настоящему» и ничего уже не будет так, как было прежде.

За окнами поблескивала в лучах солнца как будто ни о чем не подозревающая речная гладь, невозмутимая, спокойная. В гардеробной висели на местах платья, на которые пока никто не покусился, хотя все вокруг было перевернуто вверх дном. Магдалена решила взять все, что может пригодиться. Она торопилась и чувствовала себя чуть ли не воровкой собственных вещей. Она перекидывала платья через плечо, когда ее взгляд случайно упал на опрокинутый стол и откинутый угол половика, под которым был разворочен паркет и зияло отверстие, ведущее в подпол. А она и не знала, что в этой квартире есть подпол! Но некогда было отвлекаться, и Магдалена продолжала опустошать шкаф.

– Глядь, баба! – противно гаркнул кто-то совсем близко, внезапно появившись в дверях. И вскоре трое грязных мужиков подступили к ней.

Мужики были небритыми и вонючими. От них разило потом и перегаром. Один сразу же начал распускать руки, шаря по беззащитному телу Магдалены, прикрытому лишь легкой материей ситцевого халатика. Звать на помощь было некого. Она даже не стала кричать. Грязь, вши, побежавшие, как наяву, по ее телу, и бессилие вторглись в привычное безбедное существование…

– Ну и чем все закончилось? – послышался в динамике раздраженный голос Гавриила. – Я надеюсь, не тем, о чем я подумал?

Магдалена замолчала.

– Чем все закончилось? – повторил он вопрос. – Я должен знать, что там творится в твоей голове и почему ты кричишь во сне!

– Потом появился… один профессор с нашей университетской кафедры. Почему-то он стрелял из твоего пистолета, который лежит у нас дома в сейфе. Вы спасли меня. А мне удалось унести с собой охапку платьев, и я очень жалела, что не прихватила хотя бы нескольких книг. Этих мерзавцев вряд ли интересовали произведения классиков. Им нужно было другое. И ради этого другого они разворотили паркет в нашей квартире.

– Что же они там искали?

– Ты снова скажешь, что это болезненный бред, но… Трудно себе представить, что из-за этого можно было перевернуть полгорода. Они искали…

«Ну все, довольно!» – решил подслушивающий исповедь Магдалены Минин, все это время стоявший за приоткрытой дверью.

– Браво! – захлопал он в ладоши, внезапно обнаружив себя. – Неужели мы никогда не сумеем вернуть то, что у нас отняли и принадлежит нам по праву? – он картинно развел руками. – В оцепленном последними самоотверженными патрулями квартале… У нас больше нет надежд!..

– Кто это там с тобой? – раздалось из динамика.

– Дурак! – отрезала Магдалена, захлопнув складной телефон и тем самым оборвав связь на полуслове.

– Знаю, – оглядевшись, не видит ли кто, Минин подхватил ее за талию и увлек в ближайшую дверь в стене – в пустующую курилку.

– 3 –

– Ну и что сказал тебе твой… э-э… муж? – спросил он, дымя в открытое окно и время от времени пытливо поглядывая на Магдалену, стоящую рядом с тонкой дамской сигаретой и смотрящую вдаль. За окном бушевала пустая, бесплодная весна. Быть может, от нее все эти сны? Над лесом крыш и шпилей старого города, который по старинке называли мединой и где жили самые обеспеченные представители привилегированных каст[2], стелилась едва уловимая дымка далеких степных пожаров. Отливали нестерпимым золотом наклонные плоскости солнечных батарей на крышах и поблескивали серебристые емкости для дождевой воды. А на горизонте, кажущееся голубоватым из-за расстояния, виднелось здание элеватора, окруженное целым воинством ветряных генераторов.

– Я ему ничего не сказала.

Минин сквасил губы и недолго помолчал.

– Ты не хочешь ничего менять?