Оппозиционер поневоле

Онри Инк

Оппозиционер поневоле

Оппозиционер поневоле. Часть 1.

Я, будущий, вместе с мамой, бабушкой и старшей сестрёнкой возвращался из эвакуации. Поезд постукивал колёсами, в купе пахло углём и махоркой, а взрослые, усталые, но полные надежд, шептались о будущем.

Именно в том поезде моя едва начавшаяся жизнь круто изменилась. Меня, тёпленького и запелёнатого, неосторожно уложили на газету, лежавшую на столике в купе. Всё бы ничего, но положили – прямо на передовицу, где красовался портрет усатого дяди, явно важного, судя по суровому выражению лица. Я полежал минуту-другую и внёс свои «правки» в печать.

Никто сразу не заметил моего конфуза. Но когда разобрались, в вагоне наступила мёртвая тишина. Газету спешно отправили в топку титана, где кипятили воду. Пелёнка, на которой отпечатался портрет, разделила её судьбу. Мама потом шутила, что я с пелёнок метил в диссиденты.

Так я стал оппозиционером поневоле. Судьба, видно, предначертала это мне.

С тех пор я вечно влипал в истории. Говорить я начал поздно – не говорил, а, скорее, мечтал. Когда пришло время идти в детский сад, родители надеялись, что в компании других детей я быстрее заговорю. Но там я продержался всего три дня.

В коридоре садика висел большой плакат с важными дядьками. Проходя мимо, я всегда показывал на них пальцем и выдавал:

– Гы-гы, гы-гы!

Что это значило, я до сих пор не знаю. Но директор, который, по слухам, ещё с Будённым воевал – хотя, может, и не воевал, – выглядел так, будто только что слез с коня. Он, видно, посчитал, что я издеваюсь и глумлюсь над ними. Каждый раз, встречая меня, он багровел, глаза его лезли на лоб, и он грозно махал пальцем. А я с испугом представлял его на коне – с шашкой вместо пальца.

Однажды он подошёл и сказал, что если я не прекращу, он мне что-то оторвёт. Я, на всякий случай, закрыл уши руками. Эту сцену увидели родители, но промолчали. А утром, собираясь в сад, я вдруг чётко сказал:

– Я в садик больше не пойду.

Родители принялись меня пугать – или, как говорил мой старший брат, «показывать кота». И только тогда до них дошло, что я заговорил!

На радостях папа открыл бутылку коньяка – хотя он почти не пил. А я тихо, чтобы никто не слышал, повторил:

– Сказал: «Не пойду в садик – и не пошёл».

Кстати, папа тоже не пошёл на работу – не смог.

Мой папа работал в военкомате. Ту самую бутылку армянского коньяка ему подарили за то, что он одному парню косоглазие вылечил. Я сам слышал, как сосед благодарил отца:

– Спасибо, что помог моему Федьке от армии откосить.

Но время шло, и настала пора идти в школу.

В школе я сразу отличился: на первом же уроке совершил свой первый «террористический акт». Взорвал самодельную петарду прямо в классе. Дым заполнил комнату, учительнице, кажется, стало плохо с сердцем, а директор побагровел, будто сам сейчас взорвётся. Одноклассники же визжали от радости – политинформация была сорвана!

Меня наказали: забрали портфель и сказали:

– Отдадим, когда родители придут за тобой.

Я подумал: «Вот лафа, уроки на сегодня для меня закончены!» Но родители пришли только вечером, и дома меня ждали крупные неприятности. По опыту старшего брата я знал: скорее всего, меня исключат из школы дня на три. Так и случилось.

Пока я был «в изгнании», я разглядывал свою коллекцию рогаток и думал, что пора готовиться к новым испытаниям. Старший брат, вечно подбрасывавший мне идеи, как-то притащил обрывок журнала с рецептом «настоящей дымовой шашки» – думаю, пригодится в будущем.