скачать книгу бесплатно
Антонина приблизилась и застыла гипсовой статуей, не в силах вымолвить ни слова, ни полслова. Ее взгляд не знал, куда деваться, а руки не знали, что делать. Она вроде собиралась их отдернуть, но вновь вцеплялась в смятую плоть. Сквозь пальцы подымавшимся тестом выпирала белая магма. Кусочки темных окружностей подглядывали из сведенных судорогой ладоней. Напряжение от нашей разнополости росло, как чужие дети.
Я собрался принять ногу царевны для прыжка, но она оказалась не готова. Или не поняла, почему мои кисти скрестились и выдвинулись вперед. Разъедаемая нерешительностью Антонина опускала лицо все ниже.
– Хочешь, покатаю по воде? – предложил я.
Ее ресницы удивленно вскинулись:
– Как катер?
– Лучше. Ложись.
На уровне разбежавшихся волн я выставил перед собой руки открытыми ладонями кверху.
– Сюда? – насторожилась девушка.
Из-под густых бровей сквозило напряжением. На плечах подрагивали – от озноба? – ярко-желтые волосы, в темноте казавшиеся рассыпавшимся промокшим сеном.
– Животом, – подсказал я.
Антонина вспыхнула. Ее лицо бегло оглянулось, но нас не увидят; наоборот, это мы увидим, если на высокий берег выйдет кто-то подсвеченный далеким костром. А у нас для них будет темно.
Мои руки приняли чуть развернувшееся, осторожно опустившееся создание, что недоумевало, с какого дуба рухнуло, согласившись на подобную авантюру. Мои ладони и запястья просели под навалившейся, жарко обтекшей густотой. Я и сам не понимал, как предложил такое. И кому! Из пятнадцати возможных выбил, как в стрелковом тире, самое едкое, язвительное, неприятное и морально скользкое. Словно жизнь медом казалась, и захотелось проблем. А может… хотелось, но не проблем? Поздно думать.
Нет, думать никогда не поздно. Если вдуматься по-настоящему, кажущееся провокацией происходящее – вовсе не идиотский поступок, который нашептали гормоны. Имеется шанс превратить тайного противника в возможного соратника. Ради такой цели можно постараться.
– Приподними лицо. Расправь руки в стороны, ноги вытяни назад и представь, что летишь. – Я начал медленно кружиться вокруг оси.
Привычно ожидавшие от окружающих некой пакости, окаменевшие мышцы в моих руках постепенно размягчались. Застывший свинец плавился, растекался, становясь ватным, и превращался в пух – невесомый, обманчивый, заманчивый.
Впервые такое чудо происходило со мной. Впервые мои руки в невыносимо интимной обстановке держали нагое тело другого человека, не испытывая к нему чувств родства или дружбы. Впервые доверчиво выставленная роскошь не убегала от взгляда, а терзала его невообразимой ранее близостью. В стае и с Томой я чувствовал себя по-другому: легко, раскованно, беззаботно. Здесь не было и быть не могло того отбрасывающего рамки приличий упоения свободой. Какие приличия в звериной стае? Не было и недавнего будоражащего веселья прыжковой неразберихи, поразившей скоротечной открытостью и бесшабашной смелостью случившегося во тьме озера. Было другое. То, чего еще никогда не было.
Чтобы не закружиться, я стал ходить вдоль озера. Тело горело. Мороз не обжигал, а нежно ласкался. Оставленные без крови мозги готовились треснуть выкипевшим котлом.
Теперь Антонина млела. Набегавшая волна взметала ее чувства. Глаза открылись во всю ширь, забыв о вечной ехидности и ироничности. Она слилась с миром. Мир принял ее. Мир оказался прекрасен.
– Хорошо? – спросил я.
– Не то слово!
– Перевернись.
Волна неловкости сотрясла… и отступила, растворившись в раздирающих на части новых чувствах. Антонина перевернулась на спину. Дернувшиеся прикрыться руки медленно расправились, вновь превратившись в крылья. Глаза закрылись – она полностью доверилась мне. И разрешила делать все, что посчитаю нужным.
Ландшафт безмятежно распростертого тела бил по глазам не хуже, чем молот по наковальне, выковывая что-то опасное. Мысли проникали сквозь кожу сотнями игл. Они плавили не справлявшийся с ситуацией мозг, вонзались тысячами кинжалов. Я баюкал разнежившуюся Антонину, кружа то в одну, то в другую сторону. Она почти научилась лежать на воде, будучи не в состоянии предположить, что такое возможно. Что вода может быть другом. И вот – произошло.
– Чапа, ты волшебник! – счастливо вышептала она в ночь.
Я остановился, и локти с напряжением согнулись, вынимая и приподнимая царевну над успокоившейся гладью.
– Ой! – вылетело у нее, когда мир качнулся, и в нем остались лишь две надежные опоры: мои руки.
Ее открывшиеся глаза мелко моргнули, тело, вспомнившее о наготе, согнулось пополам, вздымая колени к груди, но моя хватка не ослабла, даже сделалась крепче. Антонина оказалась у меня на руках, прижатая к груди.
Она пугливо замерла на полувздохе… и медленно выпустила воздух. От былого сарказма не осталось следа. Язвительности и ехидству не нашлось места в чем-то новом, что возникло между нами. Царевна прислонилась всей ледяной поверхностью, обдавая знойно-морозной, до мурашек по коже, обволакивающей волной возбуждения. Анаконды рук оплели шею. Губы нашли свою цель, языки встретились и зашлись в шаманском танце. Неведомые образы заплясали вокруг внутреннего костра. Били бубны. Летели искры. Дым ощущений застил глаза.
Это было безумно. Бездумно. Бездонно. Я дрожал. Девушка чувствовала мою дрожь и наслаждалась этой дрожью, которую вызвала сама. Колдовство момента породило ощущение чуда: простого, но небывалого. Абсолютная нереальность. Другой мир. Параллельная Вселенная. Непонятная, но прекрасная сказка.
Словно спрут поймал добычу. Уже не я держал Антонину, а она висела на мне, оплетя холодными влажными щупальцами, и мучимый впечатлениями фитилек неудержимо превращался в факел.
«Что ты делаешь?» – вопросил меня мозг.
«Я? Я это… Так, ничего», – замялся застигнутый врасплох организм.
«Если это ничего, то я – спинной!» – обиделся и презрительно отвернулся мозг.
– А теперь – обещанный полет! – оторвавшись, объявил я и со всей силы кинул царевну через себя.
Взгляд проводил переместившееся в жидкую среду твердо-мягкое тело. Громкий шлепок, океан брызг, и ошалелое, но безмерно довольное лицо с круглыми, как у тюленя, глазами вынырнуло из пучин.
– Чапа, я летала! Нет, я летаю! – Ликующая царевна вновь бросилась ко мне.
Требовательные губы опять нашли губы, сверкнув промчавшимся от одного к другому электрическим разрядом.
– Все, – проговорил я, вновь отрывая от себя приятную на ощупь особу. – Надо идти.
– Неправда. – Она встала столбом. – Не надо.
– Пора, – переиначил я.
Девичье лицо спряталось за гривой мокрых волос.
– Если с Томой не сложится, – прошептала Антонина, делая шаг к сближению, – станешь моим невестором?
О, как. Ну и денек.
– Первым мужем? – буркнул я, машинально отступая.
Очарование момента схлынуло опорожненным бачком в унитаз.
– Потом и мужем, – невинно согласилась Антонина.
Пышный силуэт вырисовывал передо мной емкие заманчивые перспективы. Флюидами влечения можно было наполнить еще одно озеро, а разыгравшаяся фантазия накрыла берег туманом-дурманом.
– Прости. – Я взял ее за руку и повел к берегу. – На этот случай у меня очередь. Просили не занимать.
Вот так. Не получается у меня смешивать нужное с желанным, в самый неподходящий момент всегда просыпается совесть и портит обе возможности. Что обидно – потом именно она оказывается права, неоднократно обруганная и посланная в дальний пеший поход. Вопрос: чего же спала, когда все только затевалось?!
На подходе к костру, где сразу прекратились разговоры, я привычно прикрылся ладонью. Антонина, которую так и вел за руку, даже не подумала о подобном. Опаляя окружающих аурой морозной влаги, она присела, молча втиснувшись в промежуток между Любавой и Александрой. Ученицы подвинулись и, поджав губки, отвернулись.
– Не пора ли спать? – громко выдал я риторическое.
Кто хотел спать, уже легли, остались только неисправимые романтики, которые не желали тратить бесподобную ночь у костра на обычный сон.
– Как хотите, – сказал я, укладываясь с краю протянувшегося по поляне ветвяного лежака.
Благодаря его размерам сегодня не будет тесно. И холодно не будет, спасибо костру.
Замечательно. Я закрыл глаза.
Или не замечательно? – пытался оспорить вредный организм, но его глупые поползновения я задушил на корню.
Разбудили безумные ощущения. Царила ночь. Все уже спали. Почти все. Лежавшая ко мне спиной Варвара притерлась круглой мягкостью. Физиологический ответ ей передавался отлично, но, так и не ощутив радостного психологического, этого встречного движения, душевно-чувственного порыва, она грустно отодвинулась. Донесся вздох.
– Причина во мне? – вопросил едва слышный шепот. – Ты именно меня не хочешь?
– Хочу, – убито сообщил я. – Но люблю другую.
– Разве это мешает?
– Категорически. Отвергает саму мысль.
– А Антонина? Вы разве не…
– Не.
– Но вас так долго не было.
– Мы – не, – жестко повторил я. – По тому же поводу. Любить можно разными местами. Я предпочитаю сердце.
Она ничего не сказала.
– Обижаешься? – Я с дружеским сочувствием пожал ее плечо. – Не надо. Ты же ни при чем.
Варвара резко повернулась:
– Вот это и обидно.
Помолчав, она глухо прибавила:
– Прости, я не обижаюсь.
И, еще тише, практически неслышно:
– Завидую.
Она закрыла глаза. И я закрыл. Как оказалось, ненадолго.
Часть вторая
Все это произошло почти только что по меркам нормального человека. Здесь, увы, таких не водилось. Не минуло и нескольких часов, а меня распяли на земле, прижали всем, чем прижалось, и измывались, устроив пытку удовольствием. Кто бы сказал еще вчера, что такое возможно. Я бы посмеялся. Ха-ха. Думаете, не смешно?
Согласен. Совсем не смешно.
Я лежал, раскинув руки подобно человеку с рисунка Леонардо да Винчи, и принимал судьбу как есть. Она весьма странно, но приемлемо принимала меня, хотя и неприемлемо, но это уже мои заморочки, до которых захватившему власть большинству дела не было.
Варвара пресекла благие намерения Антонины и некоторых других, кто тоже выразил взглядом понимание и сопереживание.
– Мы собрались ради себя, а не ради него! – возмущенно вещала преподавательница, распрямляясь в пояснице и вновь перенося вес на мои бедра. – Наш урок – на тему брать, а не давать, к теме и вернемся. Какие можете назвать поверхностные способы?
Мысли обо мне мгновенно вылетели из головок, как попугайчики из открытой клетки, запорхали, заголосили – цветные, но схожие. Разные, но не настолько, чтоб. За кем-то повторяемое вечно выдававшие за свое.
– Главный поверхностный способ – это погладить, – блеснула эрудицией Амалия.
Глубокие умные глаза моргнули и исчезли под прядью. Амалия выглядывала из-за Майи как мышка, которая прячется от кота. Кот – это я, если что. Обалдеть.
– Потереть, – смущенно предложила Феофания другой вариант. – И… потереться.
– Полизать, – сказала и сразу скрылась за спинами Софья-Анна-или-как-ее-там.
Все-таки Софья. Анна с Ираидой и Марианной в дозоре. Марианну теперь ни с кем не спутаю, а остальные – темные лошадки без собственного мнения или столь тщательно его скрывающие, что даже разница в росте, сложении, прическе и совершенная непохожесть лиц делала их однояйцевыми близнецами серости.
– Довести до салюта, – звучно ввернула Ярослава, – всем, чем можно. Естественно, без работ на глубине.
Вот эту ни с кем не спутать. Лишь бы держалась подальше.
– Правильно, – приняла Варвара. – Сформулируем четче: поверхностная ловиласка осуществляется в основном руками, ртом и детородно-питательными органами. По тому, чем ласкают, она называется верхней, средней и нижней. Верхняя подразделяется на губную, языковую и совместно-переменную, включающую в себя абсолютно все части лица, например, нос, щеки, ресницы, подбородок… В список входят даже волосы. Средняя – ручная и корпусная. Нижняя… думаю, понятно. По качеству воздействия поверхностная делится на успокаивающую, возбуждающую и опустошающую. А кто перечислит погружные способы? Давайте вызовем самых младших, им в первую очередь нужно подтягивать знания. Клара!
Почти на год отставшая от меня в возрасте царевна привстала, прокашлялась и звонко отрапортовала:
– Вкусный, тесный и опасный!
– Умничка. Как понимаете, каждое из названий в разное время и у разных людей оказывается вовсе не тем, чем в давние времена кем-то назвалось и закрепилось в качестве термина. – Оставляя больше пространства для возможного маневра, Варвара съехала по моим ногам чуть назад. – Мы будем пользоваться ими только как терминами.
Потесненные Антонина с Ярославой сдвинулись вбок. Правильно оценив состояние пособия как не склонное к побегу, они сели рядом на корточки, их придерживающие руки остались на моих лодыжках, а лица устремились на главного героя вечера.
Хоть глаза прячь, в самом деле. Если остальные, сидевшие так же на корточках, находились позади, резко сбоку или вполоборота ко мне, то попытка расположившихся напротив Антонины и Ярославы спрятаться от меня сведением коленей потерпела провал. Я не собирался играть в стеснение, когда две дюжины глаз во имя знаний спокойно любовались моими достоинствами и считали это само собой разумеющимся. Если дозволено им, почему нельзя мне? Потому что пособие? Еще лучше. Пособие – оно. Неодушевленная вещь. Какие претензии к вещи?
Гм. А если разобьют сгоряча?
До этого момента, чтоб что-то увидеть, мне приходилось жутко коситься или вертеть головой. Теперь я успокоился и просто выбрал три мощные цели: неугомонную преподавательницу и двух «телохранителей» с боков этого полководца приключившейся битвы полов. Им тут же подыскались имена: Большой и Великолепный. Большой плюхнул мясистую плоть на соединенные коленные чашечки, что почти утонули под обрушившимся на них счастьем. Большие бедра плотно сдвинулись, но в глубине колосилась примятая рожь, и проглядывало глубокое нетерпение. Даже подозрительность и надменность на лице вечной пессимистки проигрывали другому выражению в сердитости и недовольстве миром. Насупившиеся валики щурились с угрюмостью полярника, который заждался смены. И с такой же надеждой. Неужели это – именно то, что готовит мне судьба? Судьба, ку-ку, ты, случаем, не рехнулась? Не скажу, что в сложившейся ситуации стану возражать слишком сильно, но это… неправильно. Не должно быть так. Должно быть совсем не так.
А как должно? Любой отработанный способ, прописанный сценарий или доведенный до совершенства ритуал со временем выхолащивается – когда становится навязываемым. Когда выполнять его заставляют – люди находят обходные пути. Этим путям радуются, хотя ритуал, как правило, лучше и красивее, он более наполнен всем – от смысла до накала, вызванного долгим ожиданием-переживанием, и от формы до содержания. Конечно, потом для посторонних такой ритуал можно воспроизвести как в первый раз, внутренне посмеиваясь, что обманули систему – но это будет обман себя. Человек делает выбор, и этот выбор определяет судьбу. Здесь, в невыносимо неуклюжем мире-пародии на наш, традиция навязывала такой вот урок. Но я со своим мировоззрением – я-то воспитан по-другому! Пусть желания часто опережали здравый смысл, но у меня имелись четкие установки, что такое хорошо, и что такое плохо. Если приходилось поступать плохо (это случалось исключительно по необходимости, хотя довольно регулярно), от этого мне сначала недолго было хорошо, а затем очень долго плохо. Теперь мозги заклинило: от местного церемониально-принудительного «хорошо» мне было хорошо, и для всего этого мира это тоже было хорошо; противоположности сошлись, причем в мою пользу. Очуметь. Вопрос: где подвох? Судьба просто так только забирает, но никогда ничего не дает. Чтобы получить, нужно потрудиться, иначе вступает закон синусоиды: чем лучше было, тем хуже станет. И если меня вознесло на самый пик чувственных удовольствий, невероятных и для большинства просто непредставимых – как глубоко потом падать?
Судьбу мои мнительность и щепетильность не волновали. Вместо нее откликнулся, перехватив взгляд, второй Варварин телохранитель, которого я назвал Великолепным – ведьмоглазая наяда Ярослава. Яркие белые волосы струились по телу, губы чувственно выпятились и слегка приоткрыли аналогию того, что с внимательным прищуром диверсанта взлохмаченно наблюдало за мной из тьмы в другом месте. Судьба, кукукнувшаяся с двенадцатиэтажки, ты мне и это готовишь? Пожалуй, не стоит лишний раз тебя искушать. У тебя это лучше получается. Это что же: соревнование, кто кого больше искусит? На данную минуту я продувал с разгромным счетом.
Вопрос: а хочу ли я выиграть?
***
