скачать книгу бесплатно
На сети
Ирина Ингрин
Все мы родом из детства, только детство у всех разное. История девочки Киры – яркое свидетельство того, какие глубокие психологические травмы сопровождают человека, ненужного и нелюбимого в самую раннюю пору своей жизни, в течение всего последующего пути. Нелегкое взросление, неспособность определить свое место в этом мире, проблемы с самоидентификацией – казалось бы, обычная история, которую следовало бы ожидать при таком раскладе: так судьба карты сдала, заново не вытянешь. Но все же читатель будет удивлен. Нестандартный ход повествования, круговорот событий, неожиданная развязка, а главное, глубокий психологизм переживаний главных героев – не смогут не захватить внимание, оставить равнодушным. Одна из миллионов «обычных историй» заиграет индивидуальными и неповторимыми красками, стоит только приблизиться, стать сопричастным, пусть и на короткое время. Кира выросла, повзрослела и выстояла – но какой ценой?
Ирина Ингрин
На сети
Пролог
– Из тебя никогда не выйдет ничего путного!
Женщина с лохматыми грязными волосами, в ободранном халате, держа в руках старый, местами дырявый тапок, со всей злостью лупила им по маленькому хныкающему комочку, который забился в угол и пытался руками прикрыться от ударов.
– Маленькая шмарь,– после каждого слова раздавались все новые и новые хлопки, – больше никогда не смей вылезать из этой комнаты, когда у меня гости! Чтобы я не видела твоего поганого личика с этим тупым выражением, поняла? Неблагодарная сволочь!
Ее рука уже ныла от такой непрошеной нагрузки. Женщина в сердцах плюнула, оперлась о стену, и, шатаясь, с третьей попытки надела тапок на босую ногу. Тяжело дыша, она кое-как поправила волосы и выпрямилась. Некогда ясные, голубые ее глаза были теперь блеклыми, с легкой желтизной, и, казалось, не выражали ничего. Кожа под ними давно провисла мешками, один глаз сейчас был обрамлен красной рваной раной, и под ним уже намечалась грядущая синева—спасибо Толику, ее старому знакомцу. В самый разгар совместного веселья тот ухватил за руку маленькую воришку, стащившую со стола кусочек колбасы, и сильно разозлился от такого бессмысленного расточительства хорошей закуски, а когда подруга по распитию веселящих напитков в ответ стала кричать на него и толкаться, со всего маху ударил ее по лицу.
– Бешеная же ты баба, Натка, – Толик, отскочив на пару метров, схватил со стола наполовину выпитую бутылку с прозрачной и невинной на вид жидкостью и, бормоча под нос что-то про женщин, политику и весь такой-сякой мир, поспешно покинул квартиру.
Этот день у Наташи не задался с самого начала: нутро уже с раннего утра словно полыхало огнем, и она искала облегчения везде—сходила к соседке снизу, в сотый раз пытаясь занять хоть немного денег, потом решила прогуляться до круглосуточного кафе неподалеку, где частенько собирались некоторые ее друзья, когда было что отметить – впрочем, это случалось чуть ли не ежедневно. Рано утром в кафе было еще пусто, и лишь продавщица хмуро выглядывала из-за прилавка:
– Чего тебе?
– Чего-чего, – негромко пробурчала Наташа и посильнее закуталась в свое затертое, с аккуратной заплаткой на одном локте, пальто.
Пальто было куплено еще в студенческие годы, тогда же девушка упала в гололед, поскользнувшись, и порвала один из рукавов. Мать ее, как и положено порядочной швее, зашила дыру почти незаметно, чем Наташа в то время очень гордилась. Она мечтала стать швеей, как ее мама и бабушка. Отличительными чертами членов их семьи всегда были логический ум и умелые руки.
На улице было ветрено. Женщина печально уселась на скамейку перед подъездом. Вспоминать маму не хотелось: слишком свежи были раны на сердце, слишком мало еще прошло времени – так ей казалось.
Тем временем сад, за которым мать ухаживала, уже давно покрылся сорняками, так что цветов почти не было видно среди высокой травы и пожухлых листьев.
– Да кому сдались они, эти цветы, – в сердцах воскликнула Наташа.
– Правду говоришь, Натка.
Она подняла голову и увидела Толика из второго подъезда.
– Ого, какие люди, – прохрипела женщина. – Какими судьбами?
– У сына сегодня юбилей, – с гордостью ответил радостный Толик, – тридцать лет. Вот, сходил в магазин, прикупил кой-чего, отмечу.
Внутри Наташи словно что-то щелкнуло. Она ощутила приятную, бодрящую горечь во рту, руки от волнения задрожали, на щеках появился яркий румянец неровного багрового цвета.
– Айда ко мне, стол, кресло, все удобства!
– Да ну, у тебя там малая, небось выспалась как раз, опять будет с глупыми вопросами приставать.
– Не, она еще спит, вчера легла поздно, ты ее даже не услышишь.
На том и порешили.
Однако Кира не могла проспать такой момент. Когда к матери приходили гости, в доме появлялась хоть какая-то еда, а в желудке у девочки постоянно бурчало, природа требовала пищи. Голодные ночи не прошли даром: Кира была худым и бледным ребенком. Ее одежда не отличалась чистотой, на щеках были видны разводы от грязи, пыли и слез. Девочке было восемь лет, почти пять из них она прожила со своей любимой бабушкой в маленькой квартирке на окраине города. Бабушка была стара, плохо видела и хромала на одну ногу, но все же заботилась о внучке, как могла: баловала свежими булочками с сахарной присыпкой, горячими бутербродами и лимонадом. Это было спокойное и сытное время.
Но после смерти старушки жизнь девочки кардинально изменилась: вместо хлеба и сладостей отныне она питалась лишь плохо очищенным неумелыми детскими руками недоваренным картофелем и макаронами. Продукты привозила раз в месяц тетя, она же научила Киру готовить из них хоть что-то.
«Ничего сложного. Насыпать в кипящую воду горсть макарон и помешивать пять минут на слабом огне»,– это была молитва Киры всех последних месяцев, только она помогала девочке выживать в этом суровом месте. Но макароны очень быстро заканчивались.
Когда тетя навещала племянницу в последний раз, ее живот был еще еле заметен, но теперь, скорее всего, он уже раздулся, как тыква.
– Скоро оттуда выйдет ребенок, – объясняла женщина Кире.
А может, это уже произошло, поэтому тетя уже так давно не приходит к ним в гости.
Вкусный запах сыра и колбасы прогнал последние остатки сна. Девочка выбралась из-под старого покрывала и, стараясь не издавать лишних звуков, встала и подошла к двери комнаты.
От воспоминаний о еде, о ее прошлой беззаботной жизни по щекам Киры вновь потекли слезы. Она, не всхлипывая, чтобы не выдать себя, ведь ей нельзя появляться даже в коридоре, когда к маме приходят друзья, проползла за одним из кресел в зале и неспешно протянула руку к столу. Здесь ребенка и поймал Толик.
Дальнейшее Кира помнила плохо: ее куда-то тащат, она пытается закрыть голову руками; голод, боль и страх смешиваются в один огромный горячий ком, который накрывает ее с головой…
Девочка проснулась лишь под вечер – в квартире раздавались строгие и ясные голоса. Может, тетя все-таки вспомнила про Киру и прислала кого-то из знакомых передать макароны для нее? Девочка сейчас же представила, какие они на вкус – желтые, горячие, каждый завиток ароматнее предыдущего.
Кира снова поднялась. Ее маленькая комнатка утопала в темноте, и единственным ориентиром был свет, который просачивался из прихожей в тонкую щель под дверью. Голова почему-то болела, но малышка собралась с силами и открыла дверь.
В прихожей почти сразу наступила тишина. Две женщины с аккуратно убранными волосами, в строгих пиджаках замерли посреди оживленного разговора, одна из них в растерянности прикрыла ладонью рот.
Кира поискала глазами маму. Та сидела в своем халате, с тапочками на голых ногах у стены, на табурете. Выглядела она как будто обычно, но все же в ее облике было что-то непривычное. В глубине глаз читался… страх? Кира испуганно попятилась назад.
– Нет-нет, не бойся! – поспешно произнесла та из женщин, что при виде девочки еле скрыла удивленный возглас.
Ее голос оказался на удивление мягким, а на строгом лице появилась немного растерянная улыбка. Она протянула руки:
– Ты у нас Кира, верно?
Девочка кивнула и вновь взглянула на маму. Наташа смотрела в пол, ее руки были сжаты в кулаки.
– Мы пришли за тобой. Сегодня ты пойдешь с нами, – сказала вторая женщина. – Твоя мать должна немного… – она осмотрелась вокруг с плохо скрываемым осуждением, – здесь прибраться. А мы тебе дадим чистую одежду, накормим.
Кира, только что настороженно прижимавшаяся к стене, с надеждой подалась вперед.
– Макаронами? – ее голос прозвучал тихо, но женщины все же услышали.
– Ну, если ты так хочешь, – улыбнулась та, с мягким голосом.
Кира поспешно потянулась за курткой, но резко вздрогнула от крика.
– Да какого хрена! – мать девочки ударила кулаком по двери и вскочила. – Поманили тебя едой, а ты и повелась. Никуда не пойдешь! Не для этого тебя мама мне оставила!
Она хотела уже схватить дочь, но дорогу ей преградили.
– Не вынуждайте нас вызывать подмогу, Наталья.
И мать обреченно села обратно: ее голова уже кружилась от алкоголя, который она смогла раздобыть, пока дочь спала.
Девочку обмотали теплым шарфом, сложили все документы в папку и направились к двери. Та, что показалась Кире более доброй, взяла ее за руку. Ребенок растерянно взглянул на маму.
– Мы придем послезавтра, в понедельник, подготовьтесь. И поберегите силы. Если захотите вернуть Киру, вас ждет долгий путь.
Наташа, казалось, была в ярости, на лице с нездоровым румянцем резко выделялись бледные сжатые губы. Но глаза ее уже поволоклись дымкой, она все глубже погружалась в мысли, ставшие вдруг тяжелыми и тягучими, словно морок, и уже не узнавала ни дочери с ее потерянным взглядом, ссадиной на лбу и перепачканными щечками, ни непрошенных посетительниц. В памяти женщины этот неудачный день уже медленно угасал.
Такой Кира ее и запомнила.
Едва выйдя из квартиры, девочка заплакала. Женщины наспех пытались хоть немного почистить ее лицо носовым платком, успокаивали, уверяя, что она еще вернется домой, вот только мать образумится…
Кира хотела им верить. Но с того дня они с мамой так больше никогда и не увиделись.
Если даже смерть матери не смогла вытащить Наташу из зависимости, нелюбимая дочь была не в силах этого сделать и подавно.
Глава 1
Мне бы не хотелось отнимать у вас много времени. Такая уж сейчас жизнь – каждая секунда на счету. Я понимаю.
Поэтому постараюсь быть краткой. Хоть это и тяжело, когда дело касается того, что ты действительно любишь. А я люблю этот период своей жизни. И пусть уже знаю каждую его часть наизусть, знаю, с чего все началось и к чему привело. Именно благодаря этому отрезку времени я стала той, кем являюсь сейчас.
В любой момент я могу закрыть глаза и снова оказаться там, в самых тяжелых часах, в самых приятных секундах. Я могу переместиться в самое начало, вновь вспомнить и увидеть зарождение этой истории. Это пытка, но я люблю мучить себя, и вскоре ты это поймешь, мой читатель. Это моя машина времени. Да она, в сущности, есть у каждого из нас: собранная из самых дорогих и самых ярких кусочков – наше сокровище и наше проклятье.
Та осень до сих пор стоит перед моими глазами как эталон. Я сравниваю с ней последующие осени уже долгие годы, но она – самая яркая.
Я тогда еще не задумывалась о том, кем являюсь и чего хочу в этой жизни. Как оторвавшийся от дерева лист, одинокий и погибающий, я летела в потоках судьбы, не в силах предсказать, куда она меня вынесет. Воздух был свеж и дурманил разум ароматом яблок, блистали первые лужи в еще частых лучах солнца, шумели золотом березы вдоль дорог.
В один из осенних дней меня отправили в мой новый дом.
– Удачи, Кира, – напоследок обняла меня нянечка из дома временного пребывания. Голос ее был полон тревоги, лица ее я уже не помню, но помню добрые заботливые глаза.
Сжимая в руках маленький рюкзак с вещами, я шла по длинным коридорам за незнакомыми людьми. Ладонь грела серебряная цепочка с крестиком – все, что осталось от бабушки. Маму я не видела почти месяц и уже не верила, что она случайно оставила меня в этом незнакомом, полном брошенных детей доме, и что вернется за мной.
На выходе мы остановились.
– Тебе очень повезло, что так быстро нашлись опекуны. Дом частный, с участком— это тебе не в тесной квартирке жить. Будь послушной и не позорь нас, – сурово посмотрела на меня другая женщина, ее глаза были, напротив, пытливыми и требовательными.
В доме временного пребывания она была кем-то вроде заведующей, и ее слова были правдой: восьмилетнюю одиночку в этом огромном и чужом мире обычно ждал лишь детский дом. Но по какой-то причине уже довольно большого ребенка захотели взять под опеку, при этом в семье были и собственные дети. Старшая дочь, правда, успела выйти замуж и уехала в Москву в поисках лучшей жизни, но вот младший сын был всего на три года взрослее меня. Обычно опеку берут либо бездетные пары, либо те, чьи дети уже выросли: всегда тяжело сочетается родное и чужое. И, возможно, поэтому мы с Сергеем сразу невзлюбили друг друга. От него шли волны презрения и скрытой ненависти. Пусть я и не претендовала ни на любовь его родителей, ни на его собственность – для него мы все равно были конкурентами.
Причина, по которой меня взяли в семью, ясно обозначилась довольно скоро. Мой опекун, Антонина Вадимовна, была женщиной уже довольно зрелого возраста, и, так как старшая дочь уехала из дома, у хозяйки остро возникла необходимость в помощнице. Финансово семья тоже бедствовала, но от государства опекунам была обещана денежная поддержка, так что подобный шаг вырисовывался прекрасным решением. К слову сказать, такая практика была довольно распространена по всей стране.
В первый же вечер нас с Сергеем отправили прогуляться по поселку. Это был старый и заброшенный пригород – уголок давнего прошлого, который плохо вписывался в интерьер города, поэтому его игнорировали власти и обходили стороной горожане. Раньше в местечке были свои школа и больница, теперь же повсюду стояли только покосившиеся черные дома и сломанные заборы. На въезде не было таблички «Добро пожаловать», зато висело ехидное «Счастливого пути». Здесь давно уже не было приличной работы, разнообразие вакансий ограничивалось местами в продуктовом киоске, а также на ферме или мебельной фабрике, что располагались совсем уж далеко за пределами города. Большинство, конечно, ездило на заработки в город, и многие постепенно перебирались туда на постоянное местожительство.
Дорога наша шла через главную улицу. Здесь стояли самые обстоятельные дома, было и подобие игровой площадки. Мы с новоиспеченным братом устроились на качелях и, верные обоюдной антипатии, молчали.
– Тащтан тупанче пирен щине, – бормотал еле слышно мальчик.
Он был еще по-детски пухлым, с русыми волнистыми волосами.
Моя мама была русской, таковой я считала и себя. Но отец, как мельком я слышала от бабушки, был чувашом. Безработный и безответственный, пару недель покутивший с моей матерью, он исчез однажды утром, как кот, взятый с улицы, который при первой же возможности убежал вновь на волю. Этот язык напоминал мне о нем, и мне это не нравилось.
– Если хочешь говорить, лучше скажи на русском, – недовольно тряхнула я головой.
Сергей фыркнул. Он усердно пытался раскачаться быстрее и выше меня. Я старалась не обращать на это внимания. Напротив качелей стоял двухэтажный особняк, один из самых красивых, что я видела в жизни: с резными воротами и литым узорным забором, за которым виднелась аккуратно постриженная лужайка с лежаками, а со второго этажа дома нависал козырьком большой балкон. В этот момент к особняку подъехал блестящий внедорожник, идеально черный, как казалось, без единой пылинки на нем. Я замерла, потому что не видела ранее ничего подобного, замедлился и Сергей.
Из машины показался крупный мужчина, должно быть, шофер, а из дома на улицу вышло целое семейство. Мое внимание сразу привлек самый юный из них. Сейчас смешно вспоминать его худощавым подростком, но тогда весь его вид взбудоражил мой неокрепший ум. Темноволосый, с колючим взглядом черных глаз, острыми скулами, озорной улыбкой. Ему было почти шестнадцать, и на меня, чумазую малолетку в дырявом свитере, он даже не взглянул. Что ж, в тот самый миг я подсела на этот его непреднамеренный крючок: с детства получавшая вместо любви лишь безразличие, я часто путала эти понятия.
Зато Сергею мальчик кивнул. Потом шофер открыл им двери, члены семьи разместились в машине, и та, быстро набрав скорость, скрылась за поворотом.
Впервые с момента приезда что-то действительно заинтересовало меня, я отвлеклась, рой мыслей в голове не давал сосредоточиться. Кто он? Что скрывается за его улыбкой? О ком или о чем он думает, что подумал обо мне?
Рядом послышался смешок.
– Ну и ну, ты чего, втюрилась?
Новоявленный братец начинал раздражать. Я посмотрела на него зло, но ничего не ответила. Оттолкнулась ногами от земли, снова раскачивая качели и продолжая разглядывать этот удивительный дом напротив.
– С виду они кажутся интересными, но от таких людей лучше держаться подальше, особенно от Тимура.
– Не понимаю, о чем ты, – громко ответила я. Мне и вправду мешали его слушать ветер в ушах и рой мыслей в голове. Но я услышала имя – Тимур. Ему подходит.
Мы вернулись домой под вечер, уже стемнело. Было поздно, но моя новая мать в тот первый день не сильно беспокоила меня.
– Я постелила тебе в дальней комнате, – ей было неловко общаться со мной, ведь мы обе еще не свыклись с тем, кем являемся друг для друга отныне. Резал слух ее чувашский акцент, но она с того самого первого дня и впредь всегда старалась говорить со мной исключительно на русском. – Шифоньеру кровати тоже будет твоим, разложи вещи из своего рюкзака по полкам. Но сначала помойте с Сергеем ноги, небось ходили на площадку, а там повсюду песок. И турах с хлебом на столе – для вас.
Мы наперегонки стали разливать теплую воду из бидона в тазик, каждый хотел поскорее разобраться с мытьем ног и перейти к лакомству. Но невиданная роскошь в виде хлеба в тот вечер стала для меня неожиданно болезненной: когда получаешь нечто хорошее, у тебя появляется то, с чем можно сравнить прошлое. Ад, в котором я жила ранее, сейчас же начал вылезать изо всех щелей, как ни тщательно я скрывала его от себя самой.
В тот первый вечеря долго не могла уснуть: пружины старой кровати жалобно скрипели, им вторил деревянный пол, отвлекая от сна еще сильней. Новый дом пугал: каждый шорох, каждый запах в нем напоминал – эти люди мне чужие.
Я мысленно просила помощи у бабушки, может, она поддержит меня с небес. Как бы я хотела, чтоб она была там счастлива. По щекам текли горячие слезы, но вскоре сон незаметно подкрался и убаюкал меня до утра.
Глава 2
Наш поселок не зря считался одним из самых опасных. Все знали, что по ночам поодиночке из дома лучше не выходить. Ограбления, пьяные разборки, нападения. В поселке ходят компаниями – одна подозрительнее другой, разъезжают шумно на машинах и мотоциклах. По вечерам здесь не встретишь патруль, и потому соседние районы побаиваются потерявших страх поселковых. Но своих здесь не тронут.
Узнала я об этом, когда рассказала в свой первый учебный день в новой школе, где живу. В классе сразу послышались вздохи неодобрения.
– Я недавно переехала туда, – лепетала я, словно оправдываясь и пытаясь доказать свою порядочность.
Но дух поселковых очень скоро перешел и ко мне. Через весьма непродолжительное время я научилась давать любому, кто меня тронет, сдачу – словесную, а бывало, и с применением силы.
Директор звонила опекунам, те, в свою очередь, орали на меня. Но сделать со мной уже ничего не могли: я легко пропускала мимо ушей крики и ругань, отвлекаясь на свои мысли – дар, благодаря которому и выживала.
Осень из золотой и яркой поры вскоре превратилась в серое, грязное, непонятное время года. Зима не спешила наступать: неделями стоял туман, очень рано темнело. Гулять я теперь могла недолго – лишь короткое время по дороге из школы домой. Школу же будоражили слухи: шептались, что в роще кого-то изнасиловали. Сергей был в курсе подобных разговоров, но предпочитал не обсуждать эту тему со мной, обзывая малявкой. Это было долгое и безрадостное время, но наступившая весна принесла толику надежды, а после, наконец, вернулось и лето. И главное, возвращались в свои загородные особняки их богатые владельцы, чего я очень ждала.
Но отвлечемся ненадолго от первых моих невзгод в поселке.
