скачать книгу бесплатно
Скажу по правде, я был настолько малодушен, что у меня мелькнула мысль просить его о защите. Мою честь спасла лишь поспешность хозяина. «Да-с, все шалопуты получат по заслугам, – провозгласил он, не дожидаясь ответа, и с шумом поставил опорожненный кубок на подставку, инкрустированную мавританскими узорами. – Наш девиз – строгость и справедливость!» – тут я сумел побороть свой страх. После такого позора можно не жить. Нет, только не это.
Когда, пошатываясь от новостей и немного от выпитого, я вышел из дворцовых дверей, то увидел своего неразлучного спутника, сидевшего на самой нижней ступени и делавшего вид, что спит. «А, сеньор, доброй ночи!» – он метнулся ко мне. Значит, промелькнуло в голове, ему наказали не отходить от меня ни на шаг, чтобы в последний момент не упустить. Плохо дело. Но я уже достаточно овладел собой и сухо бросил: «Пойдем», – после чего сразу же, не оглядываясь, зашагал по улице. Он едва успел запалить факел у привратника.
Убить его? Глупее некуда, это меня не спасет, хотя обидно, конечно, злость берет. Он от меня видел достаточно добра, и вот… Захотелось хоть как-нибудь отомстить. И здесь я вспомнил, что он чертовски боится кладбищ. Даже днем, когда я его пару раз для какой-то надобности посылал на чужие похороны, он шел туда с неохотой, кропился святой водой, обвешивался талисманами с ног до головы. А ночью… «Ну-ка, давай за мной!» – и я опять свернул на короткую дорогу. Он сразу же прилип ко мне, не забывая, впрочем, в ужасе оглядываться по сторонам. Но не скулил, как обычно – ох, что с людьми делают деньги. Или все-таки страх? Интересно, его сначала купили, а потом запугали? Или наоборот?
Вдруг я ощутил жалобное прикосновение. «Сеньор… – ага, мною овладело удовлетворение, заскулил, собака. – Сеньор, давайте возьмем чуть левее, – я недовольно дернул головой. – Ведь вон там, – он вывернул шею по ходу нашего движения, – похоронен покойный граф Гонсало…»
«Конечно, он – “покойный”, дурак! – воскликнул я. – Живых не хоронят!» – и только в наказание за все про все хотел протащить его прямо через склеп, как вспомнил, что на статуе нет головы. Почему-то мысль об этом была мне неприятна. Я буркнул неразборчиво и недовольно, но сделал два шага в сторону, а на следующем повороте забрал влево и чуть не попал в свежую могилу. Он шарахнулся, зацепился за вывернутый из земли камень, выронил факел, завопил… Я был по-прежнему раздражен и не протянул шпаги, чтобы помочь ему подняться. Когда мы выбрались с кладбища, то долго шли в темноте. Потом у какого-то трактира нам удалось зажечь факел, и тут я заметил, что он все еще испуган, белее белого. Мне стало его жалко, сразу прошла вся злость и желание уничтожить предателя. Нет, не он мой враг и не в его смерти мое избавление.
Ночью мне снова стало страшно. Я лежал с открытыми глазами. Сна не было – может быть, это последняя моя ночь на свободе. Бежать бессмысленно и позорно. Побег – это признание вины. Хотя никакой доказанной вины им не требуется, не станем себя обманывать.
С другой стороны, начал мечтать я, список этот безусловно тайный, оглашению и даже пересылке не подлежит, и если забраться куда-нибудь подальше, в колонии или хотя бы во Фландрию, поближе к действующей армии, то меня могут и не достать. Только если узнают, что в ночь перед побегом я навещал старинного приятеля, задачей которого было как раз… Да, у него могут случиться серьезные неприятности. Это было бы с моей стороны не очень благородно. Не очень.
Ох, если бы я мог исчезнуть для них для всех. Пропасть, испариться. Нет, такое может произойти только в арабской сказке. Там, где бывают джинны, шапки-невидимки, ковры-самолеты, уносящие своих владельцев за тридевять земель, окаменевшие люди… Правда, в наших романсах тоже совершаются чудеса, пусть не такие красочные. Только и они мне помочь не могли.
Вдруг я понял, что со мной должно случиться. И кто это должен увидеть собственными глазами. Но как его убедить? Как заставить поверить? Голова кружилась. Мысли мерцали шальными звездами. Неожиданно я сразу нашел ответ и на этот вопрос. Словно магический жезл раздвинул окружавшую меня пелену и указал единственную дорогу к спасению. Я резко привстал на постели. Не может быть! Нет, все сходилось. Как в старинной легенде, повествующей о сокровище, спрятанном в волшебной пещере за тремя окованными железом дверьми. Чьим-то попечением у меня в руках оказалось ровно три отмычки – впору для каждой. Все было так просто и изящно, что заслуживало быть названным плодом вдохновения. Мелкие детали мгновенно нарисовались одна за другой. Оставалось исполнение.
Вот только бы отложили… Не сейчас… Нужен хотя бы день. Возможно, приятель не позволит схватить меня прямо назавтра после дружеского обеда – ведь это в каком-то смысле будет для него унизительно. К тому же он будет выглядеть не слишком хорошо – только приехал в город и сразу пригласил к себе… Но, тут же понял я, это легче легкого. Скажет, что в столице до него дошли неприятные слухи, и он хотел по старой дружбе меня вразумить. А списка назначенных в производство по делу он еще не видел и не мог предположить… Все равно, вдруг попытается оттянуть арест, выдвинет какие-нибудь формальные возражения, затребует дополнительные сведения. Боже, помоги! Здесь я неожиданно заснул.
Наутро мой паршивец придумал какие-то покупки – конечно, ему требовалось пойти с донесением, сообщить, где я провел вечер. Подтвердить вчерашние сведения – ишь, какого ревностного работника они из него сделали. Но я тянул, и под разными предлогами не давал ему выйти. Наконец, уже после полудня, когда воздух необыкновенно раскалился, а улицы опустели, я небрежно махнул рукой. Мне нужно было быть точно уверенным, что за мной не следит кто-нибудь еще. С них станется.
Нет, слежки не было. До самой окраины мне не встретилось ни души. Рамос, владелец бродячего балагана, ютившегося неподалеку от городских ворот, внимательно выслушал мои объяснения и спрятал расчерченный мною в спешке листок бумаги. Теперь он гладил перекочевавший в его руки кошелек с задатком и почтительно смотрел вниз. Мы были немного знакомы, и мое появление, сопровожденное необычной просьбой, не вызвало у него никакого изумления.
Последние несколько недель я почему-то зачастил на представления этой труппы, обосновавшейся в городе еще прошлым летом и пользовавшейся все большим успехом. Не ради какой-нибудь актриски – они все были одинаково маленькие, смуглые, вертлявые и интереса не вызывали. Я даже не мог толком запомнить их имена. Нет, тут было притяжение иного рода, не уверен, что смогу его точно определить.
Вы будете смеяться, но в зрительской толпе меня охватывало странное чувство и хотелось отдаться ему снова и снова. Как будто курившееся по углам снадобье дурманило мою кровь. Я припадал к прокопченному дешевыми свечами залу, словно пьяница к бочке. Мне почему-то нравилось быть одним из них, пахнущих вином, потом и жарким небом, гордо носивших свои жалкие украшения. Даже сохраняя отстраненное высокомерное молчание, слушать их «ахи» и «охи», свист и смех, улюлюканье и топот ног.
Рамос везде играл одинаковые роли: справедливого короля, седобородого патриарха, отважного полководца, согбенного под грузом лет, но все равно одолевающего коварных мавров. В мистерии о сотворении мира он был Богом-Отцом, на Рождество – Иосифом. «Это все – только шутка, – сказал я ему на прощание, – но мне чертовски хочется, чтобы она удалась». Он понимающе кивнул.
Давно я не бегал так быстро. Еще через два часа на противоположном краю города меня ждала выносливая на вид лошадь. Эх, суметь бы поутру до нее добраться. Теперь к каменщику, лучше – из самого дальнего предместья, снова несколько слов, еще один кошелек, а потом на кладбище. Веревку я захватил еще утром. Здесь меня ждало разочарование. Да, ее можно было продеть и завязать так, как я задумал, но толку от этого выходило на грош. Замаскировать нехитрое устройство не получалось. Все оставалось на виду, и я сразу понял полную беспомощность моего волшебного плана. Действительно, сказка. Верить в чудо – есть ли самообман глупее этого? Как я мог надеяться? Захотелось немедленно все бросить, уйти куда глаза глядят. А там – будь, что будет. Но я взял себя в руки. Всегда надо доводить до конца то, что начал. В любом случае, это лучше, чем сидеть дома и ждать развязки. Я проверил – веревка держалась крепко. Что ж, спасибо и на том.
Если у двери я увижу стражу, то все пропало. Нет, никого. Он уже вернулся и громыхал на кухне. Вот дурень, опять подумал я, как легко его вывести на чистую воду. Да и любого изменника: когда человек начинает делать странности, значит, он тебя предал. Эту мысль я никогда не забывал, в дальнейшем она мне не раз помогала. На войне я раньше всех видел, кого из наемников недавно перекупил неприятель, и не раз поражал командиров и сослуживцев своей прозорливостью.
«Сними сапоги, бездельник!» – заорал я, и почему-то почувствовал надвигающийся восторг. Он бросился ко мне со всех ног.
Вечером я долго таскал его по городу – было бы подозрительно сразу идти на кладбище. Но и кромешная темнота меня тоже не устраивала. Одна книжная лавка, другая, затем аптекарь… Аптекарь мне был нужен. Лабиринты темных склянок убегали во все стороны, приглашая заблудиться в пряно пахнувшем подвале. Но даже там я не смог растянуть вязкое время и нашел все необходимое за несколько минут.
Ловить момент – самое тяжелое, что бывает в жизни. Ни один тяжелый труд не сравнится с ожиданием. И ни разу я не работал так, как в тот день. Через полчаса после того как начало смеркаться, я приблизился к месту моей вчерашней трапезы, а потом, как бы раздумывая, остановился на перекрестке. «Знаешь, я, кажется, проголодался. Обед-то готов? – он что-то залепетал в ответ. – Еще даже не ставил? Ох, получишь ты у меня. Ну, тогда пойдем напрямик», – и, не слушая его причитаний, я решительно направился в сторону кладбища.
В былое время он дозволял себе со мной спорить и в таком случае мог бы упереться, не пойти, даже сбежать, чтобы назавтра приползти за парой тумаков. Но сейчас он чувствовал вину, знал о моей грядущей судьбе, возможно, испытывал угрызения совести. И еще был обязан за мной следить. Пристально. Наверно, это все-таки главное. Потому старался не отставать, несмотря на бившую его крупную дрожь. Не прошло и четверти часа, как мы оказались в том же месте, где вчера повернули налево. Он что-то невразумительно простонал. Я приостановился и небрежно посмотрел через плечо. Мне нужно было, чтобы он сам все сказал.
«Граф Гонсало…» – у него не осталось слов и даже звуков. Нет, он все-таки мог приглушенно выть, прикрывая рот рукой.
«Что? – мои брови должны были взлететь до самой макушки, но в темноте от этого мало толку, поэтому приходилось работать голосом. – Не мели ерунду!»
Я двинулся напролом. Через две минуты мы оказались у склепа.
«Ну, – я повернулся к нему, – гляди, где тут твой “покойный граф Гонсало”. Видишь?» – он, пряча лицо, пролепетал что-то неразборчивое. Действительно, у страха глаза велики.
«Хе-хе, трусишка, – я дружески похлопал его по плечу, – а вот смотри, как я поздороваюсь с твоим графом». – Он уцепился мне за руку, но я стряхнул его, и одним махом перескочил через ограду: «Здравствуйте, сеньор! Рад вас видеть!»
О, черт, где же эта веревка? Вот! И камень действительно заскрежетал – еле слышно. Но по его скулежу я заключил, что этого было достаточно.
«Хм, – продолжал я, как бы сам с собою. – Не знаю, может быть, мне почудилось, но, кажется, почтенный граф в ответ на мою вежливую речь несколько повернул голову. А ты как считаешь?»
Взвизгнув, он метнулся ко мне, зацепился за ограду и свалился, прижавшись к моему сапогу: «Пойдемте отсюда, сеньор, заклинаю вас… Всеми святыми!.. Умоляю, не трогайте его!»
«Сколько раз я тебе говорил, Хоакин, – я не без удовольствия дернул ногой, – бояться нужно тех ближних, кто еще ходит на своих двоих. А у этого… Вот, гляди. Добрый граф, – я повернулся к статуе, – вам здесь, наверно, одиноко. Знаете что, не соблаговолите ли пожаловать сегодня ко мне на обед? Этот оболтус нам все и приготовит, часика, скажем, через два-три. Повар из него посредственный, зато у меня есть припасенная бутылочка бордосского, так что не откажите».
Я наконец-то отпихнул его и опять дернул за веревку. Снова раздался скрежет. Только бы не упала голова. «Хм, интересно, – мой голос должен был обозначать легкое изумление и вместе с тем полное отсутствие озабоченности, – он кивнул. Значит, согласен, придет. Забавно. Давай, пошевеливайся, теперь тебе придется постараться. Надеюсь, в этот раз ты не испортишь соус», – я схватил царапавшего землю Хоакина под мышки и с удивившей меня самого легкостью перебросил через ограду. Он подскочил и бросился в темноту. Я едва успел снять веревку и пристроить голову у подножия статуи – не хватало, чтобы после такого блистательного спектакля она разбилась.
Я продирался через кусты и повторял: «Неужели, неужели…» Невероятность удачного обмана взбадривала и пьянила кровь. Еще бы каплю везения, и я могу выкрутиться… Кто знает? У задуманной мною пьесы оставалось еще два акта, но успех их от меня почти не зависел.
Поверить невозможно, но и дальше все сработало, как задумано – без сучка и задоринки. Хотя упусти я его по дороге с кладбища, весь план пошел бы насмарку. Но я сообразил, учуял – в такие моменты мое сознание отличается особой остротой – и выудил Хоакина из плотных зарослей, куда он в отчаянии забрался, сбившись с пути уже в двух шагах от улицы. Дотащил до дома, запер дверь и приказал идти на кухню, для убедительности помахав незаряженным пистолетом. Он затравленно на меня посмотрел и не говоря ни слова побрел к жаровне.
Теперь уже я за ним следил: ускользни он, и все пропало. Невзначай я проверил оконные задвижки, откупорил бутылку дешевого вина и разрешил ему пригубить. Сознание его постепенно притуплялось, он уже почти не верил в то, что увидел на кладбище, и немного успокоился. Но руки тряслись все равно. Хотя бы не порезался, идиот! Кровь мне была совсем не нужна. Я все время ходил на кухню из столовой, чтобы не оставлять его одного. И правильно делал: он то не мог запалить огонь, то развел в очаге чадящий костер. Пришлось даже ненадолго открыть окно. Задвижка ходила туго, и я прочистил петли.
Загубить куренка я тоже не дал и подумал, что мог бы запросто обходиться без слуги, так у меня сегодня все хорошо получалось. Хоакин был готов во веки вечные обжаривать бедную птицу с одного бока. Как бы то ни было, хотя бы поем с толком.
С окончательным наступлением темноты он стал снова томиться, а я, потеряв всякую жалость, начал выказывать признаки нетерпения, не такого уж искусственного, и, наконец, вполголоса проговорил: «Чтой-то нашего гостя не видно, – и уже громче: – Накрывай, ждать не будем!»
Хоакин вдруг стряхнул оцепенение, повеселел, забегал, гремя подносами, в кухню и обратно. Конечно, никто уже не придет, и придти не может.
Не прошло и пяти минут после того, как я вонзил свои зубы в цыплячью грудку, как Рамос постучал в дверь. Твердо и размеренно, зажав в руке камень, в точности, как было договорено. Вот тут я, наконец, поверил, что с прошлой моей жизнью покончено навсегда. С прошлой, а не со всей, как думал за день до этого.
II
Дальнейшее оказалось до удивления просто. Открыв Рамосу дверь и увидев его облачение, Хоакин икнул и упал без чувств. К тому же я подмешал ему в вино африканской травы, от которой его воображение должно было немного разыграться. Похоже, аптекарь не обманул. Я поблагодарил Рамоса, расплатился, а взамен забрал у него маску с лицом покойника. Какой молодец – сварганил ее из подручной бутафории точь-в-точь по моему рисунку. Неплохая работа, но я не верил, что он сможет с ней расстаться. Актеры обычно скаредны, а таких следов лучше не оставлять. Я таскал чудесное изделие несколько дней, пока, улучив момент, не бросил его в придорожный костер.
Запалив по углам несколько щепоток серы, я, терзаясь от вони, допил бордосское. Вылил на пол остатки дешевого вина. Потом разбил несколько блюд, разбросал бутылки. Перенес находившегося в глубоком обмороке Хоакина из прихожей в столовую и положил в самом центре комнаты. Надо было сделать так, чтобы пробуждение особенно запечатлелось у него в памяти. Тут мне в голову пришла еще одна шальная мысль, и я кинжалом разрезал на нем штаны, оголил зад, а потом выбрался на улицу через кухонное окно. Кроме оружия и носильной одежды со мной ничего не было. Кошелек в кармане – и все. Нет, я не удержался и захватил пару книг – самых любимых, старых. Авось не заметят. Хоакин им, во всяком случае, в составлении описи помочь не мог. Читать он, кажется, не умел, а протирать книги от пыли считал ненужным. Больше брать было нельзя – исчезать, так по-настоящему. Окно само захлопнулось снаружи – я расценил это как доброе предзнаменование и поспешил по ночным мостовым на встречу с новой судьбой. Лошадь у придорожного трактира дождалась своего седока. Так я покинул любимый город, ставший для меня почти родным, на двадцать с лишним лет. В молодости о таких сроках не думаешь. Тогда казалось, что я буду отсутствовать год-другой, не более, пока все не успокоится, не перемелется, не засохнет.
Пробираясь на рассвете через толпу поденных рабочих, заполнивших городские ворота, я еще не знал, выполнит ли каменщик обещанное. Если да, то искать меня никто не будет. Теперь, когда комедия удалась как нельзя лучше, я был в этом уверен. Если везет, то уже до конца. И с каждым спокойно прожитым днем я убеждался, что старый мастер меня не обманул. Да, среди простецов бывают и честные – обычно это те, кто работает, а не служит. Вот денщики, действительно, – вор на воре, а подавальщики в харчевнях – их родные братья. Хоакин еще был не из худших, я это скоро понял. Не предай он меня – лучшего слуги не найти. Потом я долго о нем жалел. И сейчас жалею. Надо было ему лучше платить.
