скачать книгу бесплатно
[Толлингерова, 1961, с. 239–240].
Известный немецкий физиолог Пфлюгер наблюдал на обезглавленной лягушке целесообразные движения лапами, в наилучшей степени позволяющие освободиться от раздражителя. В связи с этим он говорил о наличии у спинномозговых животных элементарного «сознания», позволяющего совершенно произвольно выбирать те движения, которыми лучше всего ответить на раздражение. Получалось, что животное даже после удаления головного мозга понимает, что с ним происходит, и придумывает способы, как избавиться от неприятного раздражителя. Прохазка же рассматривал спинномозговую рефлекторную деятельность как совершенно автоматическую, отрицая способность спинного мозга разумно, произвольно реагировать на внешние раздражения. Таким образом, он показал, что нервная деятельность может осуществляться не только сознательно (при наличии головного мозга и участия «души», т. е. психики), но и бессознательно.
Прохазка противопоставлял автоматическим, спонтанным движениям сознательные движения, которые делил на непроизвольные, не подчиняющиеся «душе», т. е. тоже автоматические, но осознаваемые, и произвольные, которые находятся во власти «души», управляются волей. Здесь он близок к классификации движений Декарта, который делил их на «машинные» и «разумные». Он выдвинул положение, которое в более позднее время было названо «законом силы»: ответная рефлекторная реакция всегда проявляется в размерах, соответствующих силе приложенного стимула.
Развивая концепцию о рефлекторной природе поведения, Й. Прохазка пытается преодолеть вначале механистичность, а затем и дуализм картезианства. Общим законом, по которому чувствительные раздражения переключаются на двигательные, является присущее человеку чувство самосохранения. Й. Прохазка утверждает монистическое представление о нервной системе, которая в целом относится к композиции «общего чувствилища», телесная часть которого локализуется в спинном мозге, а душевная – в головном. Причем для всех нервно-психических функций характерна одна общая закономерность: обе части «сенсориума» действуют по закону самосохранения. Необходимые для сохранения животного и его потомства способности – это душевные функции, а орган, служащий для этого, есть мозг, объему и сложности которого соответствует степень совершенства душевных функций.
Учение Й. Прохазки обогатило представление Р. Декарта о рефлекторной природе поведения понятием о биологическом (а не механическом) назначении самой структуры рефлекса, о зависимости ее усложнения от изменения характера отношений живых существ со средой, о пригодности ее для анализа всех уровней сознательной деятельности, о детерминирующем влиянии чувствования.
[Батуев, 2004, с. 8–9].
Прохазка изучал и психическую деятельность («душу»), которую отделял от нервных функций, протекающих бессознательно и автоматически. Единственным способом изучения душевных функций он считал путь опосредствованного познания, т. е. через внешние проявления психической деятельности человека. В то же время он писал, что эти психические проявления никогда не бывают настолько чисты, чтобы в них не принимала участие нервная система, выступающая орудием «души». Без содействия последней «душа» бессильна оказать свое влияние на тело.
Прохазка считал, что, несмотря на то что у человека и родственных ему животных имеются автоматические движения, ни человека, ни этих животных нельзя назвать автоматами, так как их поведение гораздо сложнее, поскольку их нервная система дополнена головным мозгом и «душой», т. е. произвольностью.
Существенное дополнение к представлениям о рефлексе сделал английский анатом и врач Чарльз Белл (1774–1842), создавший учение мышечной чувствительности и намного опередивший других ученых в представлениях о «рефлекторном кольце». Белл выдвинул положение о циклической функции нервной системы. Он показал, что между мозгом и мышцей существует замкнутый нервный круг: двигательный нерв передает возбуждение от мозга к мышце, а чувствительный – от мышцы к мозгу, сообщая о состоянии мышцы. Перерезка двигательного нерва делает невозможным движение, а перерезка чувствительного нерва делает невозможной регуляцию (коррекцию) движения, так как пропадает ощущение мышцы. Так, у женщины на одной руке была потеряна чувствительность, а на другой – способность к движениям. В результате женщина могла держать ребенка на руке, потерявшей чувствительность, до тех пор, пока она на него смотрела. Как только она отводила взор от ребенка, сразу же возникала опасность его падения на пол.
Таким образом, Ч. Беллу физиология и психология обязана возникновению представлений о внутренней проприорецептивной чувствительности и ее роли в детерминации двигательных рефлексов наряду с внешними стимулами.
Термин «рефлекторная дуга» впервые ввел в 1837 году английский врач и физиолог Маршалл Холл (1790–1857). Он трактовал рефлекс как чисто автоматическую двигательную реакцию, вызванную раздражением центростремительных нервных окончаний. При этом он отказывался называть эти окончания чувствительными и ввел свои названия для передних и задних корешков спинного мозга. Задние корешки спинного мозга состоят, по Холлу, из двух различных образований – сенсорных нервов и эксцито-моторных («эксцито» – возбуждение), передние корешки – из спонтанно-моторных и рефлексо-моторных нервов. Холл утверждал, что рефлексы вызываются возбуждением не чувствительных волокон, а независимых от них эксцито-моторных нервов, переходящих в рефлексо-моторные. Таким образом, по Холлу, для вызова врожденного рефлекса (чихания, кашля и др.) возникновение ощущения, т. е. психического компонента, не нужно, эти рефлексы ощущениями не сопровождаются. Ощущения вызывают двигательные реакции, зависящие от воли человека.
М. Холл считал, что рефлексами могут называться только такие акты, природа которых апсихологична, т. е. которые независимы от головного мозга.
С взглядами Холла был не согласен И. Мюллер. Он утверждал, что ощущения возникают и при безусловных рефлексах. Но при этом Мюллер придерживался по сути тех же взглядов на рефлекс и психику, что и Холл. Хотя Мюллер и отмечал, что ощущение может сопутствовать рефлексу, но для его вызова оно не является необходимым условием. Ощущение возникает, по Мюллеру, в головном мозге, за пределами рефлекторной дуги и может сопутствовать рефлексу, а может и не сопутствовать ему.
Точка зрения Холла и Мюллера была подвергнута критике Э. Пфлюгером. Он указывал на важную роль сенсорной функции нервной системы приспособлении живых существ к среде обитания.
В 1853 г. замечательный немецкий физиолог Э. Пфлюгер (1829–1910) экспериментально доказал несостоятельность рефлекторной концепции Холла. Он обезглавил лягушку, т. е. лишил ее органа, из которого, как предполагалось, исходят психические явления. Казалось, оставшийся фрагмент целостного организма должен вести себя как простой рефлекторный автомат. Однако реакции обезглавленной лягушки не соответствовали прогнозу, вытекавшему из учения Холла. Она производила целесообразные оборонительные реакции: стремилась освободиться от вредного раздражителя, ползая по столу, обходила препятствия и т. п. Короче, она проявляла все признаки поведения, обычно относимые на счет психических действий головного мозга.
Стало очевидным, что чисто физиологическое учение о рефлексе в его механическом варианте бессильно объяснить адаптивные реакции обезглавленного позвоночного. Следовательно, здесь участвует дополнительный фактор. Пфлюгер назвал его «сенсорной механикой», а свою работу озаглавил «О сенсорных функциях спинного мозга позвоночных» (1853). Вокруг пфлюгеровского вывода поднялась буря. Психические (сенсорные) функции, считавшиеся свойством души, оказались присущими спинному мозгу лягушки. Этот вывод был получен не в ходе теоретических рассуждений, а на лабораторном столе.
Философы-идеалисты (в Германии – Г. Лотце, в России – П. Д. Юркевич и др.) выступили против Пфлюгера, представив его сторонником мифической «спинномозговой души», хотя ни о какой душе он не говорил и пользовался термином «сенсорная функция».
[Ярошевский, 1976, с. 291–202].
К 60-м годам XIX века традиционная концепция спинномозгового рефлекса утрачивает популярность в естественно-научных кругах. Все больше становится очевидным, что не только спинной, но и головной мозг является органом отражения внешних и внутренних чувственных воздействий, вызывающих автоматические двигательные реакции. Возникает понятие «бессознательной церебрации», т. е. не осознаваемой психической деятельности мозга (Т. Лейкок). Как и Прохазка, работы которого он перевел на английский язык, Лейкок трактовал рефлекс как психофизиологический и распространил рефлекторный принцип и на работу головного мозга.
Английский врач и физиолог В. Карпентер ввел понятие об идеомоторном акте, т. е. движении, которое автоматически вызывается мысленным его выполнением. Он создал целое направление, которое назвал «психологической физиологией». Речь шла о психосоматике, т. е. влиянии психических состояний на физиологические функции.
Перед сравнительными психологами все еще стояла проблема Декарта: если они собираются делать какие-либо предположения относительно психических процессов у животных, они должны подойти к этому с некоторыми критериями психического. Какому поведению можно давать исключительно механистическое объяснение, а какое отражает психические процессы? У Декарта был простой ответ, подходивший для века разума и христианской теологии: мыслит душа, а не тело; поэтому язык, выражение мышления, является признаком психического. Но для сравнительных психологов дело обстояло значительно сложнее. Приняв эволюционную преемственность и избавившись от души, они более не считали критерий Декарта приемлемым. Было ясно, что высшие животные обладают разумом, а инфузория-туфелька – нет (хотя отдельные психологи животных и полагают, что на самом деле и простейшие обладают интеллектом очень низкого уровня), но вопрос о границе, за которой начинается разум, представляется очень сложным.
Р. Йеркс (1905) [ведущий зоопсихолог. – Е. И.] знал, что эта проблема чрезвычайно важна и для психологии человека, поскольку, оценивая, что происходит в разуме человека и животных, мы в равной степени исходим из предположений… «Человеческая психология выстоит или погибнет вместе с психологией животных. Если исследование психической жизни низших животных неправомерно, то не более правомерно и исследование человеческого сознания».
[Лихи, 2003, с. 244–245].
Эти взгляды привели к замене старого дуализма – рефлекс и сознание на новый – рефлекс и сознательно-волевые акты. Последние рассматривались как исходящие от самого субъекта. Против последней разновидности дуализма выступил И. М. Сеченов[5 - Одновременно с И. М. Сеченовым преобразованием психологии на основе рефлекторного принципа (как единстве отражения и действия) занимался в США Джеймс Раш.].
Глава 2. И. М. Сеченов и рефлекторная концепция работы мозга
Обычно, когда я спрашиваю у психологов (отнюдь не новичков в этой науке), кто такой Сеченов, получаю один и тот же ответ: физиолог. Между тем Сеченов оставил большой след в истории психологии, выступая в последние десятилетия своей жизни как психолог-теоретик. Да и большая часть «Рефлексов головного мозга» посвящена обсуждению «психологических» явлений (ощущению, восприятию, памяти), эмоциональной сфере (страстям, любви), мотивации в виде желания и хотения. Позже им написаны такие солидные работы, как «Элементы мысли», «Кому и как разрабатывать психологию», а также статьи «Впечатления и действительность», «Предметная мысль и действительность». И. М. Сеченов по существу является первым, по крайней мере в нашей стране, ученым, который из физиолога превратился в психофизиолога и психолога (затем этот путь слияния физиологического мышления с психологическим в XX веке проделали многие физиологи – А. А. Ухтомский, П. К. Анохин, Н. А. Бернштейн, П. В. Симонов, да и как его было не проделать, если поведение человека столь же физиологическое, сколь и психологическое). Поэтому И. М. Сеченова считают отцом не только русской физиологии, но и психологии (О. М. Тутунжян, 1980).
Однако, справедливости ради, следует сказать о том, что в России у Сеченова были предшественники. При этом ими высказывались мнения как за, так и против объяснения поведения человека и животных с помощью рефлексов и понимания животных как автоматов. Против представлений Декарта, отделившего психику от животных, выступал Феофан Прокопович. А. Н. Радищев считал, что чувствование и мысль являются функцией мозга. Основными же проводниками рефлекторной теории были профессора Московского университета, изучавшие медицину и физиологию, знавшие о декартовских представлениях о рефлексе и стремившиеся применить эти знания к объяснению души и ее проявлений (об этих ученых пишут Д. Г. Квасов (1966) и А. Н. Ждан (2003)). К ним относятся профессора медицины Ф. Ф. Керестури (1735–1811), М. И. Скиадан (умер в 1802 году), профессора физиологии И. Е. Дядьковский (1784–1841), Е. О. Мухин (1766–1850) и A. M. Филомафитский (1807–1849). Но особо Д. Г. Квасов выделяет работу Е. О. Мухина (1804) «О раздражителях, действующих на живое тело человека» (Muchin E. O. De stimulus corpus humanum vivum afficientibus), которая была первым выражением основных положений рефлекторной теории в русской физиологии и которая была широко известна в первой трети XIX века. «Мухин заявлял, что “сила воли в животных частях зависит от мозговых нервов”, так как “они нередко действуют и без ее власти”. Это поразительное для того времени заявление уточняется в словах, что движения животных управляются “физическим действием на узловые нервы [т. е. на стволовые и спинномозговые проводящие пути. – Д. К.] или на внецентральные – в порядке центростремительного движения…”. Мухин довольно ясно представлял структуру нервного пути, по которому движется нервный процесс в строгом соответствии с физическими законами. Даже ставший столь известным впоследствии факт слюноотделения на пищу правильно характеризуется им как процесс, рождающийся через “сочувствие”, т. е. вследствие рефлекса… В XVIII веке ни один из физиологов Европы (за исключением Прохазки) не высказывался столь определенно о физической детерминированности рефлекторных (“отраженных”, или “сочувственных”) актов в организме животных, как Мухин. Ведь Уитт, Галлер и другие все отмеченные ими рефлекторные феномены объясняли наличием в мозгу (как головном, так и спинном) особых “качеств”, “принципов”, “сил”, имеющих нефизическую природу… Кроме общей характеристики рефлекторного процесса Мухин ясно и убедительно осветил роль стимулов в физиологической деятельности организма, сжато выразив это в следующих ярких словах: “Начальное основание жизненности без раздражения действовать не может”. Признание роли раздражителей в жизнедеятельности лежит в основе учения Мухина, названного им кентрологией (от “кентрон” – колоть, побуждать), тесно связанного с признанием неразрывной связи организмов с внешней средой» [Квасов, 1966, с. 7–8].
Мысль Мухина о невозможности определить организм без учета особенностей внешней среды, в какой он живет, была развита и уточнена физиологом A. M. Филомафитским (1840) и биологом К. Ф. Рулье (1850). Квасов пишет, что «есть все основания думать, что от последних авторов это биологическое положение было воспринято Сеченовым. Следовательно, часто цитируемая мысль Сеченова: “Организм без внешней среды, поддерживающей его существование, невозможен” имеет длинный, полувековой генезис в русской науке… Из сказанного следует, что Сеченов воспитывался в Москве в атмосфере тех идей, которые в русскую физиологию внес Мухин» [1966, с. 8]. Между прочим, уже Филомафитский задумывался над вопросом о возможности происхождения произвольных движений из рефлекторных, т. е. над кардинальным вопросом, который обсуждается Сеченовым в «Рефлексах головного мозга», так что очевидна преемственность взглядов Сеченова с его отечественными предшественниками.
В сфере научной психологии он (Сеченов. – Е. И.) выступил таким же строгим мыслителем, как и в области физиологии, вызывая сильное неудовольствие психологов старого метафизического закала.
[Тимирязев, 1939, с. 164].
Было бы совершенно неправильно рассматривать Сеченова только как физиолога, который в качестве такового своими физиологическими трудами оказал более или менее значительное влияние на психологию. И. М. Сеченов был и крупнейшим русским психологом, и можно с определенностью утверждать, что не только Сеченов-физиолог оказал влияние на Сеченова-психолога, но и обратно; занятия Сеченова с ранней молодости психологией оказали прямое и притом очень значительное влияние на его физиологические исследования, в частности те, которые определили его концепцию рефлексов головного мозга.
[Рубинштейн, 1999, с. 79–80].
2.1. «Рефлексы головного мозга» И. М. Сеченова
В 1862 году редактор литературно-общественного журнала «Современник» Н. А. Некрасов обратился к И. М. Сеченову с просьбой написать статью о насущных проблемах естествознания. Тот после некоторых колебаний откликнулся на это предложение и подготовил «небольшой трактат» под названием «Попытка внести физиологические основы в психологические процессы».
Создание И. М. Сеченовым учения о рефлексах головного мозга представляется мне гениальным взмахом русской научной мысли; распространение понятия рефлекса на деятельность высшего отдела нервной системы есть провозглашение и осуществление великого принципа причинности в крайнем пределе проявления живой природы. Вот почему для научной России память И. М. Сеченова должна остаться навсегда неизменно дорогой.
Павлов И. П. Предисловие к книге: И. М. Сеченов. Избранные труды. ВИЭМ, 1935. С. XXIII.
В XIX веке в психологии существовали две крайние точки зрения на происхождение психических процессов. Наиболее распространенным было представление, развивавшееся немецкой школой психологов и натурфилософов, о том, что психические проявления являются отражением первично заложенных в человеке (имманентных) свойств души, регулируемых свободной волей индивида. Другая точка зрения, проповедовавшаяся французскими энциклопедистами, основывалась на сугубо материалистических позициях и отстаивала положение, что психическая деятельность человека – результат работы мозга.
Сейчас это может показаться невероятным, но в студенческие годы И. М. Сеченов выступал против материалистической позиции. Вот что по этому поводу пишет сам И. М. Сеченов: «Начитавшись Бенеке, где вся картина психической жизни выводилась из первичных сил души, и не зная отпора этой крайности со стороны физиологии, явившегося для меня лишь много позднее, я не мог не сделаться крайним идеалистом и оставался таковым вплоть до выхода из университета. Будучи на 5-м курсе, я получил раз от профессора Пикулина приглашение к нему на вечер, где между гостями был проф. Мин и тогдашний издатель “Московских ведомостей” Евгений Корш. На этом вечере велись жаркие психологические споры. Мин был последователем энциклопедистов и доходил до того, что считал психику родящейся из головного мозга таким же образом, как желчь родится из печени, а Евгений Корщ и я были защитниками идеализма» (1952б).
Общепризнано, что возникновение в России научной психологии связано именно с «Рефлексами головного мозга» И. М. Сеченова и с его мужественной борьбой против господствовавшего идеализма, с дальнейшим развитием рефлекторной теории в передовой русской науке.
История «Рефлексов головного мозга» составляет начало и фундамент русской научной психологии, возникшей в 60-е годы XIX в. и развивавшейся вплоть до Великой Октябрьской социалистической революции в тяжелой борьбе против господствующей субъективно-идеалистической психологии…
В тяжелых условиях реакции и разгрома революционно-демократических сил России Сеченов принял эстафету от русского философского материализма и перенес борьбу за его позиции в самое логовище врага, в его сокровенное темное царство богословско-идеалистических учений о душе.
[Ананьев, 1966, с. 38–48].
Основная идея «Рефлексов…» была сформулирована И. М. Сеченовым еще в 1860 году в приложении к своей диссертации: «Все движения, носящие в физиологии название произвольных, суть в строгом смысле рефлективные». Но публикация в журнале «Современник» работы, отражавшей эту идею, под названием «Попытка внести физиологические основы в психологические процессы» была запрещена цензурой, посчитавшей, что она посягает на моральные устои государства. Работа была опубликована в малоизвестном для широкой общественности «Медицинском вестнике» в 1863 году, но уже под названием «Рефлексы головного мозга» и с некоторыми купюрами[6 - Д. Г. Квасов (1966) предполагает, что окончательное название своей книге Сеченов дал под влиянием статей М. Волкова (1847; 1848), называвшихся «Физиология человеческого мозга», в которых тот писал, что мозг есть главное и необходимое орудие умственных, чувственных и инстинктивных побуждений.]. Лишь в 1866 году «Рефлексы…» были изданы отдельной книгой. Однако совет главного управления по делам печати вынес постановление о наложении ареста на книгу и о возбуждении судебного преследования ее автора. Причины этого были сформулированы следующим образом: «Сочинение Сеченова объясняет психическую деятельность головного мозга. Она сводится к одному мышечному движению, имеющему своим начальным источником всегда внешнее, материальное действие. Таким образом, все акты психической жизни человека объясняются чисто механическим образом… Эта материалистическая теория, приводящая человека, даже самого возвышенного, в состояние простой машины, лишенной всякого самосознания и свободной воли, действующей фаталистически, ниспровергает все понятия о нравственных обязанностях, о вменяемости преступлений, отнимает у наших поступков всякую заслугу и всякую ответственность; разрушая моральные основы общества в земной жизни, тем самым уничтожает религиозный догмат жизни будущей, она не согласна ни с христианским, ни с уголовно-юридическим воззрением и ведет положительно к извращению нравов» [цит. по: Березовский, 1984, с. 68].
И. М. Сеченов был настолько глубоко уверен в правоте своих заключений, что, когда друзья спросили его, кого из адвокатов он думает привлечь для защиты на предстоящем суде, он ответил: «Зачем мне адвокат. Я возьму с собой в суд лягушку и проделаю перед судьями все мои опыты; пускай тогда прокурор опровергает меня».
[Березовский, 1984, с. 69].
Эта книга И. М. Сеченова – своеобразный катехизис для отечественных физиологов и психологов, и изложенные в ней положения считаются непреложными и основополагающими для тех, кто хочет считать себя материалистом. Но внимательное прочтение ее, особенно в теперешнее время, когда идеология уже не довлеет над умами ученых, позволяет по-иному посмотреть на отдельные положения, высказанные И. М. Сеченовым, а также понять, почему ее не приняли такие гениальные умы, как Л. Н. Толстой и Ф. М. Достоевский.
«Психическая деятельность человека, – писал И. М. Сеченов во введении, – выражается, как известно, внешними признаками, и обыкновенно все люди, и простые, и ученые, и натуралисты, и люди, занимающиеся духом, судят о первой по последним, т. е. по внешним признакам. А между тем законы внешних проявлений психической деятельности еще крайне мало разработаны даже физиологами, на которых… лежит эта обязанность. Об этих-то законах я и хочу вести речь» [1953, с. 32].
Вот ряд фактов, составляющих рефлекс или отраженное движение: возбуждение чувствующего нерва, возбуждение спинномозгового центра, связывающего чувствующий нерв с движущим, и возбуждение последнего, выражающееся сокращением мышцы, т. е. мышечным движением…
Чтобы попасть движению в категорию отраженных, нужно только, чтобы оно явно вытекало из раздражения чувствующего нерва и было бы невольно.
[Сеченов, 1953, с. 36].
«Головной мозг, орган души, при известных условиях… может производить движения роковым образом, то есть как любая машина, точно так, как, например, в стенных часах стрелки двигаются роковым образом от того, что гири вертят часовые колеса… Стремление определить условия, при которых головной мозг является машиной, конечно, совершенно естественно. Ведь… всякая машина, как бы хитра она ни была, всегда может быть подвергнута исследованию. Следовательно, в строгом разборе условий машинности головного мозга лежит задаток понимания его» [1953, с. 36, 37; выделено мною. – Е. И.]. В качестве механизма машинности работы мозга Сеченов рассматривал рефлекс, а в качестве условий машинности – внешние раздражения.
То, что Сеченов подразумевал под «механикой», существенно отличалось, с одной стороны, от концепции, видевшей в рефлексе акт, предопределенный анатомической связью нервных путей, с другой – от концепции, полагавшей, будто нервный процесс движется по законам механики. Своеобразие «механического устройства», которое имел в виду Сеченов, состояло в том, что в числе его регуляторов были афферентные сигналы, обеспечивающие его функционирование. Подчеркивание механического характера рефлекторной деятельности нужно было в целях защиты методологической линии, намеченной в отношении телесных явлений еще Декартом, – линии материалистического детерминизма. Но в понимании рефлекторной «механики» Сеченов выдвигал принципиально новую точку зрения, преодолевавшую опять-таки восходящее к Декарту представление о психике как самостоятельной субстанции, вмешательство которой в телесный механизм, если и имеет место, то может лишь нарушить его закономерную, упорядоченную работу. Напротив, по Сеченову, закономерность и упорядоченность поведения необходимо предполагает участие в его детерминации определенных, психических моментов, для которых Сеченов в дальнейшем предложил термин «сигнал»…
Физиология вовлекла в круг своих объяснительных начал явления нового порядка, относимые прежде к якобы чуждой естествознанию, области психического. Психология была вынуждена менять взгляд на психическое как тождественное сознательному и искать способ определить его жизненную роль, так сказать, по иной системе координат. Ведь речь шла об участии «психических моментов» в детерминации деятельности животного, лишенного головного мозга.
[Ярошевский, 1958, с. 18].
Представление о рефлексе Сеченову понадобилось, прежде всего, для того, чтобы доказать обусловленность (детерминированность) психической деятельности и поведения человека внешними факторами, а не какими-то неясными внутренними силами. Ведь в рефлекторной дуге ее начало представлено экстерорецепторами, посредством возбуждения которых внешняя среда и воздействует на человека.
Рефлекторная теория психической деятельности в… общем ее понимании – это, таким образом, не что иное, как распространение диалектико-материалистического принципа детерминизма на психическую деятельность мозга. Это, таким образом, не непосредственно рефлекторная теория, как она была сформулирована Сеченовым и Павловым, а ее более или менее далеко идущее обобщение.
[Рубинштейн, 1959, с. 13].
В своей книге И. М. Сеченов дал новое содержание упрощенным представлениям Декарта о рефлексе как о «жесткой», строго фиксированной дуге. Сеченов включил психические явления в рефлекторную деятельность мозга, что снимало противопоставление мозга и психики, но в то же время не лишало последнюю ее качественного своеобразия, специфичности.
«Чувственное возбуждение, производящее отраженное движение, может вызывать вместе с тем и определенные сознаваемые ощущения…», – писал Сеченов [1953, с. 62]. «Способность нормальных животных приспособлять движения (т. е. видоизменять их направление) к положению тела обусловливается… вмешательством в движения чувственных моментов… Местами рождения чувственных моментов, определяющих направление отраженного движения, должны быть кожа и мышцы, каждое изменение в положении последних должно видоизменять и характер бессознательного ощущения, влияющего на направление рефлекса» [1952, с. 213]. Очевидно, что речь идет о сигналах с рецепторов, приводящих к корректировке рефлекторных реакций, но не к их вызову. В современной терминологии то, о чем пишет Сеченов, называется «обратной связью».
Сеченов писал и о других составляющих рефлекторного механизма: «Механизм в головном мозгу, производящий невольные (отраженные) движения в сфере туловища и конечностей, имеет там же два придатка, из которых один угнетает движение, а другой, наоборот, усиливает их относительно силы раздражения» [1953, с. 45]. В связи с этим Сеченов говорил о рефлексах с ослабленным и усиленным концом, причем усилителями реакций выступают эмоции. К категории непроизвольных движений, осуществляющихся по механизму рефлексов с усиленным концом, И. М. Сеченов относил те, которые выражают чувственное наслаждение, например смех ребенка при виде ярко окрашенных предметов, мимика голодного, когда он ест, и пр. «Начало дела – возбуждение чувствующего нерва; продолжение – деятельность центра, наслаждение; конец – мышечное сокращение», – писал Сеченов [1953, с. 48].
Однако уже при рассмотрении невольных движений Сеченов чрезмерно абсолютизирует ряд своих положений. Так, детерминированность (причинная обусловленность) психических явлений и поведения связывается в основном только с внешними воздействиями, со средой, окружающей человека. Кроме того, любой рефлекторный акт, считал Сеченов, заканчивается мышечным движением, что совершенно не очевидно.
…Мысль считается обыкновенно причиной поступка. В случае же, если внешнее влияние, т. е. чувственное возбуждение, остается, как это чрезвычайно часто бывает, незамеченным, то, конечно, мысль принимается даже за первоначальную причину поступка… Между тем это величайшая ложь. Первоначальная причина всякого поступка лежит всегда во внешнем чувственном возбуждении, потому что без него никакая мысль невозможна.
[Сеченов, 1953, с. 100–101].
Если бы это касалось простейших безусловных рефлексов животных, такая абсолютизация была бы в какой-то мере оправданной. Однако в качестве примеров рефлекторной деятельности Сеченов рассматривает довольно сложные поведенческие акты человека (не будем забывать, что он взялся за рассмотрение психической деятельности!), и тут, на мой взгляд, у него возникает ряд противоречий и неадекватных примеров, которые должны подтверждать правоту высказываемых им теоретических положений.
Рассмотрим первое положение Сеченова, что любые двигательные действия человека вызываются внешними раздражителями. Доказательству этого положения И. М. Сеченов посвящает большую часть своих рассуждений. И пока речь идет о рефлексах животных, то все в этих рассуждениях идет гладко. Но когда Сеченов переходит к обсуждению автоматизированных движений и автоматизмов человека, детерминация движений вследствие раздражения экстерорецепторов становится не очевидной. Так, в качестве примеров, доказывающих его правоту, Сеченов приводит лунатика и подвыпившего наездника, который управляет лошадью в опасных местах дороги лучше, чем трезвый. Однако эти примеры не доказывают внешнюю обусловленность действий лунатика и наездника, так как И. М. Сеченов имеет в виду только ту удивительную эквилибристику (удержание тела в равновесии, т. е. координированность движений), которая проявляется «только в минуту отсутствия сознания» и страха, а не инициацию действий, совершаемых тем и другим.
Для нас как для физиологов достаточно и того, что мозг есть орган души, то есть такой живой механизм, который, будучи приведен какими ни на есть причинами в движение, дает в окончательном результате тот же ряд внешних явлений, которыми характеризуется психическая деятельность.
[Сеченов, 1974, с. 112].
В поисках чувственного начала Сеченов приводит и пример с ходьбой и приходит к выводу, что «при ходьбе чувственное возбуждение дано с каждым шагом, моментом соприкосновения ноги с поверхностью, на которой человек идет, и вытекающим отсюда ощущением подпоры; кроме того, оно дано мышечными ощущениями (так называемое мышечное чувство), сопровождающими сокращение соответствующих органов» [1974, с. 58]. Все это так, но это опять-таки не объясняет запуск акта ходьбы, а именно с запуска рефлекс и начинается. Давление на опору («ощущение подпоры») есть и тогда, когда человек стоит или сидит, но это не является сигналом к началу локомоции. «Посмотрите… на совершенно нормального человека, когда он идет по ровному месту, по сильному косогору или по дороге, изрытой ямами.
Во всех этих случаях походка одного и того же человека бывает различна. Это значит, что он движения своего тела приспособляет к характеру местности, по которой движется. Узнавать же этот характер он может только или глазом, или ножными ощущениями. Вообразите же себе теперь человека, которому нет возможности ощущать каким бы то ни было образом местность: каким образом он может устроить походку?» [1974, с. 59].
Пример, приведенный И. М. Сеченовым, показывает роль мышечных и других ощущений в регуляции (коррекции) отдельных шагов при ходьбе, но не объясняет запуск самого акта ходьбы, который начинается у человека по поводу не прямо действующих внешних раздражений, а мотива как психологического образования.
Идеи сеченовской статьи [ «Рефлексы головного мозга». – Е. И.] разошлись далеко по земле русской, какая-то купчиха в Красноярске спрашивала у ссыльного Пантелеева: правда ли, что в Петербурге профессор Сеченов доказывает, что души нет, а существуют одни только рефлексы? Слово «рефлекс» имело в ту пору единственный смысл: механическая реакция, подобная движению ножки лягушки при раздражении ее кислотой. Приравнять человека с его душой и свободной волей к этой лягушке (а именно на ней ставил Сеченов свои опыты) казалось кощунством.
[Ярошевский, 1976, с. 235].
Когда же Сеченов говорит, что «ходьба в некоторых случаях может быть движением невольным» [1974, с. 59], его правота состоит в том, что отдельные компоненты ходьбы (последовательные следующие друг за другом шагательные движения) могут уходить из-под контроля сознания и поэтому воспринимаются нами как невольные. Но ходьба как сознательный целенаправленный акт без мотива, т. е. психического произвольного компонента, начаться не может. Собственно, об этом пишет и сам Сеченов: «У взрослых животных [локомоторный акт] приходит в деятельность, по-видимому, исключительно под влиянием воли и рассуждающей способности» [1974, с. 53].
Двусторонние ходы мысли, идущие навстречу друг другу со стороны физиологии и психологии, привели … И. М. Сеченова к радикальному заключению – нельзя обособлять центральное, мозговое звено психического акта от его естественного начала и конца. Это принципиальное положение служит логическим центром соотношения основных категорий концептуального аппарата сеченовской рефлекторной теории психических процессов.
Такой целостный акт с его средним внутримозговым звеном и внемозговой соматической периферией, смыкающей организм с объектом, и есть рефлекс в полном соответствии с общим, принципиальным смыслом этого понятия. И если центральное звено нельзя обособлять от соматической периферии, то это означает, что субстратом психического акта является не только мозговое звено, но вся эта трехчленная структура, в которой исходный и конечный периферические компоненты играют не менее существенную роль, чем компонент центральный. Только в своей целостной совокупности все эти компоненты составляют действительный, т. е. «соответствующий еще реальной стороне дела», далее не дробимый субстрат психического процесса. Именно в этом смысле, а не в смысле их прямой тождественности элементарным соматическим актам, психические процессы по способу своего происхождения и по механизму их совершения суть рефлексы.
Это фундаментальное положение И. М. Сеченова прямо вытекает из тезиса о необходимости центрального звена психического акта. В этом пункте сомкнулись физиологический поиск общих принципов работы нервной системы как целого и запрос, идущий от психологической теории и направленный на преодоление психофизиологического парадокса. Включение начального и конечного звеньев рефлекторного акта в состав субстрата психического процесса выводило поиски путей снятия этого парадокса из тупиковой ситуации, куда неизбежно попадала мысль, если она отталкивалась от представления, что субстратом психики является лишь головной мозг.
[Веккер, 2000, с. 58–60].
В качестве конкретного примера непроизвольных движений, имеющих внешнее чувственное начало, а не «психический элемент», Сеченов приводит реакцию человека при испуге. «Спрашивается, можно ли допустить… что путь развития невольного движения при испуге машинообразен. В явление вмешивается ведь психический элемент – ощущение испуга, и читатель, конечно, слыхал рассказы о том, какие чудеса делаются иногда под влиянием страха… в этих рассказах непривычная энергия мышечных движений объясняется, правда, нравственным влиянием страха; но ведь, конечно, никто не подумает, что этим дело действительно объясняется… Помирить машинообразность происхождения невольных движений при испуге с несоответствием в этих случаях между силой раздражения и напряженностью движения не только можно, но даже должно; иначе мы впали бы в нелепость, вопиющую даже для спиритуалиста: допустили бы рождение сил чисто материальных (мышечных) из сил нравственных» [1953, с. 44]. В данном случае можно согласиться с Сеченовым, что возникновение эмоции испуга лишь усиливает рефлекторный ответ, а его начало (возникновение испуга) было вызвано каким-то внешним обстоятельством.
Однако про доказательство того, что описываемые им явления должны иметь чувствующее на периферии начало (раздражение экстерорецептора), Сеченов по ходу своих рассуждений подчас забывает (как в примере с ходьбой или ездой на лошади) и в поисках чувствующего начала рефлекторных актов приравнивает друг к другу экстеро- и проприорецептивные ощущения. В других же случаях в качестве чувствующего начала у него выступают переживание страха или возникшие у лунатика какие-то неизвестные представления. Так, он пишет: «Бывают случаи невольного движения, где присутствие чувственного возбуждения, начала всякого рефлекса, хотя и понимается, но не может быть определено с ясностью» [1953, с. 58]. Это бывает, например, когда по тем или иным причинам (наркоз, горячечный бред, сон) ощущающая способность человека притуплена или вовсе исчезает.
По поводу лунатизма И. М. Сеченов пишет: «Начало акта – чувственное возбуждение, ускользающее от определения. Продолжение – какое-нибудь психическое представление, очень неясное и тупое, так как ощущающая способность угнетена. Конец – воздушное путешествие по крышам» [1953, с. 60; выделено мною. – Е. И.].
Все эти примеры и рассуждения Сеченова показывают, что и выученные движения могут стать непроизвольными, т. е. рефлекторными, условием для чего является ослабление или выключение контролирующей функции головного мозга. «…И головной мозг, – пишет Сеченов, – при известных условиях (следовательно, не всегда) может действовать как машина и что тогда деятельность его выражается так называемыми невольными движениями» [1953, с. 37]. «Вместе с этим доказано, что все движения во время обыкновенного сна и в горячечном бреду, хотя бы они, как обыкновенно говорится, и вытекали из грез, т. е. определенных психических актов, суть движения в строгом смысле невольные, т. е. отраженные» [1953, с. 60]. Отраженные-то отраженные, но что они отражают? Выходит, что внешние раздражители не всегда необходимы для признания каких-то актов рефлекторными, так как в отражаемое Сеченов включает не только внешние (экстероцептивные) раздражения, но и представления (образы). Однако в детерминации поведения человека они стоят у него на втором плане.
Признание активной роли психических явлений в детерминации рефлекторной деятельности не вносит никакого субъективизма в ее понимание в силу того, что в соответствии с основной линией материалистического монизма в теории познания ощущения, восприятия и т. д. – это отражения, образы реально существующих вещей.
[Шорохова, Каганов, 1962, с. 25].
Рассмотрим теперь второе главное положение Сеченова, до сих пор представляющееся аксиоматичным, а именно, что все бесконечное разнообразие внешних проявлений мозговой деятельности сводится окончательно к одному лишь явлению – мышечному движению.
Почему Сеченов в качестве проявлений психической деятельности сделал упор на моторных реакциях человека, а не каких-то других? Очевидно, потому, что, используя учение о рефлексе для объяснения механизмов психической деятельности, он вынужден был опираться на представления о рефлекторной дуге, эффекторным концом в которой являются именно мышечные движения.
Возникает вопрос: укладываются ли все внешние проявления психической деятельности в то прокрустово ложе, в те рамки, которые предложил Сеченов, – мышечные движения (механическую деятельность и речь)? Ответ должен быть отрицательным, и для того, чтобы показать ограниченность этого сеченовского тезиса, не надо большой изобретательности. Достаточно указать на проявления психических (эмоциональных) явлений не только в мимике, но и в вегетатике: покраснение или побледнение кожного покрова, потоотделение и пр.
Возникают и другие вопросы, например: можно ли мышечные сокращения считать причиной эмоциональных переживаний, как об этом писал Сеченов: «…все без исключения качества внешних проявлений мозговой деятельности, которые мы характеризуем, например, словами: одушевленность, страстность, насмешка, печаль, радость и пр., суть не что иное, как результаты большего или меньшего укорочения какой-нибудь группы мышц – акта, как всем известно, чисто механического» [1953, с. 33; выделено мною. – Е. И.]. Обращу внимание читателя на то, что эмоции, по Сеченову, являются результатом мышечных сокращений, а не сокращения отражают экспрессивную сторону эмоций (прямо как в теории эмоций Джеймса – Ланге, созданной, правда, значительно позже: мы не потому смеемся, что нам весело, а нам весело потому, что мы смеемся). Кроме того, из сеченовской цитаты следует, что конец рефлекса (мышечные сокращения), оказывается, сам способен вызывать психическую реакцию (эмоцию).
Чтобы помочь читателю поскорее помириться с этой мыслью (что все сводится к мышечному сокращению. – Е. И.), я ему напомню рамку, созданную умом народов и в которую укладываются все вообще проявления мозговой деятельности, рамка эта – слово и дело. Под делом народный ум разумеет, без сомнения, всякую внешнюю механическую деятельность человека, которая возможна лишь при посредстве мышц.
А под словом уже вы… должны разуметь, любезный читатель, известное сочетание звуков, которые произведены в гортани и полости рта при посредстве опять тех же мышечных движений.
[Сеченов, 1953, с. 33].
Переходя к рассмотрению механизма произвольных движений, Сеченов писал: «Невольные движения могут… сочетаться с движениями, вытекающими, как обыкновенно говорят, из определенных психических представлений» [1953, с. 57]. Однако, рассуждая о механизмах произвольных движений, И. М. Сеченову пришлось сделать существенную оговорку: «Приступая к рассматриванию произвольных движений, я, во-первых, должен предупредить читателя, что ему очень часто будет здесь чувствоваться отсутствие физиологического опыта, и я часто буду вынужден выходить из роли физиолога… Через это в рассказе многое, конечно, останется недосказанным, но зато все сказанное будет иметь относительно твердое основание» [1953, с. 64]. Эта оговорка весьма существенна, так как отсутствие физиологических экспериментальных доказательств заставляет Сеченова строить аналогии или приводить примеры, которые, действительно, не всегда выглядят убедительными.
Учение об условных рефлексах и то методологическое перестроение учения об органах чувств, которое возникло в связи с условными рефлексами, это принципиально намечено И. М. Сеченовым. И многое, что еще не успело получить достаточной конкретной разработки, но ждет таковой!
[Ухтомский, 2002, с. 259].
В качестве объекта рассмотрения Сеченов выбрал «деятельность, представляющую высший тип произвольности», т. е. «внешнюю деятельность человека с идеально сильной волей, действующего во имя какого-нибудь высокого нравственного принципа и отдающего себе ясный отчет в каждом шаге» [1953, с. 64]. Он ставит задачу доказать, что деятельность такого рода дробится на рефлексы, которые начинаются чувственным возбуждением, продолжаются определенным психическим актом и кончаются мышечным движением.
Сначала И. М. Сеченов выделяет, «как это делается в обществе людьми образованными и привыкшими отдавать себе отчет в своих собственных ощущениях», имплицитные признаки произвольных движений:
1. В основе этих движений не лежит ощутимого чувственного возбуждения.
2. Они определяются самыми высокими психическими мотивами.
3. Время запуска и продолжительность этих движений находятся в ведении воли (самосознания) человека.
4. Произвольное движение всегда сознательное.
5. Группированием отдельных произвольных движений в ряды также управляет воля (самосознание).
