скачать книгу бесплатно
Пусть раскатают колеса меня по стране. Пусть каждой
частичкой, склеванной воронами, галками, этими
вопящими карликовыми птеродактилями, – я обниму
отчизну. Пусть каждой молекулой пролечу над
рощами, холмами, свалками, реками и полями.
Пусть бедная скудная, как ладони старухи, родина
станет теплее с каждой моей крошкой.
Снова ночь. И снова поезда тянутся в сосущую под
ложечкой даль синих путевых фонарей.
Машинист зорко стоит над пультом, который
вдруг замещается штурвалом.
Крепкие пальцы твердо, румб за румбом,
ведут состав по лестнице разобранных шпал,
карабкающихся на полюс, на Дальний Восток, в Китай.
Поезда, поезда вязнут в бескрайней пустой стране.
Росомахи, обретшие подобие речи, прокрадываются на
полустанках в вагоны. Они забираются на полки,
обгладывают промерзшие тела, начинают с щек.
Они сидят на груди трупов и по-обезьяньи
обшаривают карманы; быстро-быстро рвут
билеты в клочки, снимают часы, надевают на шею,
проворно засовывают себе в очко наличность.
А вокруг темнота, глухота на тысячи верст.
Волки молчат, ибо их глотки тоже обрели
что-то близкое к речи. Всё потому, что пустая
русская земля не может обходиться без звуков
родной речи, ей нужно хоть что-то, хоть волчий
кашель. Машинист тихо, без гудка трогает состав
и снова берется за штурвал. Тихая улыбка
спятившего кормчего застыла на его безглазой роже.
Росомахи, пока поезд не набрал ход, спрыгивают с
подножек и мчатся, утопая в снегу, через тайгу.
Спокойный Тихий океан ждет, когда прибудет
к обледеневшей пристани мертвый поезд;
когда пришвартуется затерянный поезд, полный
людей погибшей страны, обобранных и
с выгрызенными сердцами. Декабрьские волны
станут лупить в причал, брызги захлестнут
подрагивающие под порывами ветра вагоны.
Гул океана – лучшее, что может
присниться поверженным титанам.
2015
Усилие
Теперь пустыня в зрачках, ветер в бронхах.
Тысячелетья шлифуют мозга кору.
Волны мелют песок, он спекается в окнах.
Что ты, песок, мне покажешь? Мечту?
Мне она не нужна больше. Дым
развалин? Глаза отслезились давно.
До марли туч стер меня мой Додыр.
Мне теперь легко, тяжело: высоко.
Сколько здесь ни люби, все равно до смерти.
Выйти из дому, вселиться в песочницу жить.
Кошка за голубем двор пересекает, и дети
не мои, не мои – дежурят в засаде с распятьем казнить.
На что Эвридика смотрела, не обернувшись? Какой
горизонт ее ослепил? Чью ладонь
сжимала в своей, чей голос родной
был отвергнут с усильем: «Не тронь, не тронь».
2011
Бычий брод
[А.Р.]
I
Несколько жизней превратили меня
в пригоршню забвения. В нем так же,
как в ковше Большой Медведицы,
плещется чернота. Но те, с которых
сняли кожу, обгорают даже под звездами.
Чайка спит на скале – в пепле
лунной дорожки ей снится лодка,
синяя лодка горизонта, в ней никого.
Мир, где меня нет, стал моим утешеньем.
Единственное, что остается с человеком
всегда: его сердце. Поэзия и звезды
суть пепел жизни, чей огонь
пылает мегатоннами букв: стихи
клубятся термоядерным костром
на протяжении парсеков, ничего не
в силах предпринять в земной юдоли,
лишь прикасаясь к ней прохладным светом
созвездий, лишь бледнея на рассвете.
II
Когда-то в силу сердечных дел
я жил недолго в Ленинграде, в этом самом
красивом из выдуманных городов мира,
где человек ощущает себя, как во сне.
Империя тогда задыхалась, и в магазинах
не было ни продуктов, ни сигарет, ни денег.
Зато будущего было в достатке. Моя подруга
очень любила кота. Она мучилась, что ему
приходится голодать вместе с нами и
готова была пойти на панель, чтобы
накормить кота чем-нибудь вкусным.
По крайней мере, она так говорила, эта
белокурая нимфа улицы Марата с
горчично-медовыми зрачками. В какой-то
момент я заподозрил, что она не шутит.
Ибо два дня подряд мы вместе с котом
питались сервелатом и порошковым пюре
из стратегических запасов Бундесвера:
так немцы решили в лихую пору помочь
великому городу Блокады. Черт знает, откуда
подруга брала эти запасы. Она работала в
книжном магазине и, возвращаясь за
полночь, навеселе, утверждала, что им
заменили зарплату пайком из Ленсовета.
В третий вечер, снова голодный, и снова
встревоженный одиночеством, ревностью,
я пришел к Гостиному двору, где обычно
промышляли проститутки и спекулянты.
Но моей подруги нигде не было!
Я бродил в толпе, текущей по галерее,
разглядывал молодых женщин, слонявшихся
в одиночку или парами. И уж было собрался
восвояси, когда ко мне сунулся один мужчина,
по виду – не то служащий, не то учитель.
Он шепотом предложил… пойти за ним.
Я растерялся и сказал, что не против.
Но пускай он сначала меня накормит.
Он на мгновенье задумался, кивнул и исчез.
Вот тут-то мне и надо было бежать, но что-то —
любопытство и желание обрести добычу? —
стреножило мне ноги, и я помедлил. Мужчина
скоро вернулся и принес хлеб, яблоки,
копченую рыбу, банку сметаны и сигареты.
Мы расположились на скамейке во дворе некой
усадьбы. Мужчина жадно смотрел, как я
разламываю буханку, как кусаю
яблоко и перочинным ножом пластаю
бронзового палтуса, огромного, как косынка.
Вдруг он усмехнулся и произнес:
«Между прочим, в этом доме казнили
Распутина». Я недоверчиво осмотрелся:
скамейки, кусты сирени, бордовый кирпич
усадьбы, и что-то промямлил с набитым ртом.
Какое мне дело было тогда до странного царя
и аморального старца? Наконец, я закурил, и
мужчина положил руку на мою ляжку. Я
вздрогнул, схватил банку сметаны, будто
решил отхлебнуть. Я сдернул крышку и
опрокинул сметану ему на плешивую голову.
Мужчина ослеп, превратившись в бельмо.
Я не мешкал, схватил рыбу и хлеб, и дал деру.
Кот обрадовался палтусу, как родному.
Но два дня потом только пил и плакал.
Так я узнал, что соленая рыба кошкам смерть.
Я вспоминаю этот случай каждый
раз, когда вижу статуи римских
царедворцев, их застывшие до подвздошья
мраморные бюсты, облитые Млечным путем —
из банки вечности: светом галактики,
столь же горячей, сколь и бессердечной.
III
А вот Ричард Кромвель. За робкий нрав
его прозвали Хер Королевы.
При том, что дерзость его отца
даровала Англии конституцию,
фабрики и заводы. А вот король
Яков I. Он любил беззаветно
герцога Букингемского,
называл его и женой, и мужем.
Герцога убил Джон Фелтон,
который в советском водевиле
охранял чертовку Миледи.
А вот хам насилует даму, задрав ей ворох
брюссельских кружев. Одной
клешней он опрокидывает,
как горн, бутылку с водкой,
другой справляется с юбкой.
По виду этой женщины —
с лицом великой страны —
не понятно, испытывает ли она
боль или наслаждение.
IV
Реликтовый лес Средней полосы
моей отчизны – это дубы и вязы;
нынешний смешанный лес —
березы, осины, ели, сосны —
последствия зарастания площадей,
вырубленных и выжженных людьми,
не способных к интенсивному
земледелию. Когда на месте мавзолея
