скачать книгу бесплатно
– Нам не придется светиться даже перед охранником. Мы прошмыгнем в открытый цех, мать его.
07:43 – 07:58
Наспех одевшись, она отправилась на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».
Вообще-то Зинаида Сферина не обязана была сегодня приходить на работу, на вчерашнем собрании выступивший вперед заведующий производством Константин Олегович Соломонов, широко улыбаясь и тряся кудрями сообщил собравшимся, что генеральный директор Шепетельников Даниил Даниилович объявляет завтрашний (теперь уже – сегодняшний) день внеочередным выходным. Будто-бы сегодня будут устранять какие-то неполадки в системе вентиляции. Зина видела это своими глазами и слышала своими ушами поэтому по полному праву должна была сидеть дома, варить обед, смотреть сериал и ждать супруга. Надежного, в меру толстого, сильного, немного грубого, но, увы, не любимого.
Зинаида собралась на работу потому что просто не могла сидеть на диване или стоять у плиты, когда ее душа испытывала глубокое потрясение, вызванное сильнейшим предчувствием чего-то очень нехорошего. Предчувствие не давало ей покоя последние недели, она не могла избавиться от скверных мыслей, что вот-вот должно было что-то случиться. Что-то непоправимое. И как бы она не старалась, но отделаться от этого тревожного состояния у нее не получалось. Она ходила в местный театр, пила вино, смотрела комедии – бесполезно. Покой не возвращался, сон ухудшился, аппетит пропал. Пропадали любые желания, любые стремления. Подразумевая у себя возникшее онкологическое заболевание, Сферина сходила к специалисту и не успокоилась даже когда после многочисленных анализов получила на руки совершенно безопасное заключение врача. Зинаида Зиновьевна стала принимать успокоительные капли, сосать глицин, пить ромашковый отвар и по примеру соседки украдкой теребить клитор и убедилась на собственном опыте в очень слабой эффективности этих средств. После временных душевных просветов тревога возвращалась. Зинаида Зиновьевна страдала, стала нервной, раздражительной, замкнутой, часто пересматривала свои старые фотографии на которых она была молодой, в меру симпатичной, не такой толстой как сейчас, занималась профессиональным спортом и пользовалась популярностью у молодых хоккеистов, чья тренировочная база располагалась неподалеку от ее частного дома. Она уныло доставала из кладовки старый чемодан набитый спортивными вымпелами, грамотами, наградными листами, фотографиями, газетными вырезками. Она перебирала свои медали – бронзовые, серебряные и золотые. Не просто покрашенная штампованная пластмасса, а настоящее золото и серебро, полученное на спартакиадах и олимпиадах. В свое время Зинаида Сферина профессионально занималась легкой атлетикой, а именно – метанием ядра.
Беспричинная тревога началась еще полгода назад, когда одна гадалка с тремя ноздрями предсказала Зинаиде скорый конец, а за отдельную плату уточнила, что конец ее будет то ли ранней весной, то ли поздней зимой и после того как ее дети выйдут замуж и женятся. Сын женился еще за пять лет до встречи Зинаиды с трехноздревой гадалкой, а дочь с октября сожительствует со своим избранником гражданским браком. Можно ли это считать замужеством? Раз дочь считает, значит можно, а тут еще масла в огонь подлила какая-то цыганка с внешностью итальянской баронессы, схватившая в подземном переходе центрального вокзала Зинаиду за ладонь и в мгновенье ока предсказав ей близкую кончину. Она даже деньги не взяла, хотя шокированная Сферина протягивала ей все что было у нее в кошельке. Цыганка категорически отказалась брать деньги, что само по себе не на шутку удивило Зинаиду Зиновьевну. Пребывая под впечатлением от встречи с привокзальной цыганкой и гадалкой с лишней ноздрей, она решила обратиться к одному найденному через «Авито» колдуну в четвертом поколении по имени отец Кузьма, который при личном посещении и передачи ему семи с половиной тысячи рублей, принялся жечь какие-то веточки, гладить хрустальные шарики, закатывать глаза и переворачивать старые замасленные от многократного применения картонки с непонятными Зинаиде Зиновьевне символами. Сферина поморщилась и хотела было уйти от темнобородого колдуна в четвертом поколении, сразу разочаровавшись в истинных способностях, но громкоголосый отец Кузьма вдруг остановил женщину сильно сжав ее пухленькую ладонь. Он долго смотрел ей прямо в глаза, задавал вопросы по поводу ее предков и обстоятельств ее появления на свет и внезапно помрачнел. Ее семь с половиной тысячи он ей вернул и без объяснений попросил уходить и больше к нему не обращаться. В ее случае, он, дескать, бессилен. Случай, какой-то особенный, необычный. Тогда всерьез обеспокоенная Зинаида шлепнула деньгами о стол и потребовала от колдуна говорить всю правду и не хитрить. Бородатый отец Кузьма замогильным голосом уточнил, действительно ли она хочет услышать правду? В ответ он услышал решительное: «Да».
И он сказал, что видит ее прошлое, видит настоящее, но не видит будущего. Только тьму. Ее жизнь, по словам предсказателя, должна вскоре оборваться. Конкретную дату он назвать не мог, но предупредил, что смерть свою она получит от служивого. «От солдата?» – переспросила Зинаида Зиновьевна, хватаясь за сердце. Колдун нахмурился, задумался. «Меня убьют на войне?» – предсказатель отрицательно покачал головой на тонкой шее. «Сначала ты убьёшь себя сама, – заявил отец Кузьма, перебирая четки и тряся бородой, – Потом тебя убьёт служивый. Вокруг тебя будет много дерева и железа. Много дерева и железа. Еще вижу снег, много снега… И еще вижу много убиенных. Много убиенных вижу и среди них вижу одного… Любимый твой. Не муж, но любимый». «Ты это… за языком следи, – остановила его Сферина. – Что это ты такое говоришь, старый? Как это не муж, но любимый?» «Это уж тебе виднее. А служивого бойся, бойся служивого! Но от судьбы не убежишь, дочь моя!»
– Какая я тебе дочь! – Сферина резко встала из-за круглого стола, опрокинув картонки и хрустальные шарики, которые запрыгали у нее под ногами. Горя от возмущения, она покинула спиритическую комнату, но слова предсказателя накрепко засели в ее голове. Теперь она стращалась полицейских на улице, шарахалась от проходящих мимо людей в военной форме, не смотрела новости об Украине, Сирии и о других горячих точках. На всякий случай зачастила в церкви. Везде ей мерещились служивые и она ломала голову где может быть много дерева и железа. В-общем ее жизнь превратилась в сущую неврастению, да к тому же, видимо на фоне постоянной тревоги, ей стали сниться кошмары. Она плохо запоминала сюжеты снов, но знала, что ей сняться умершие родственники.
А прошедшей ночью, после того как на ее фабрике был объявлен всеобщий выходной, она как обычно легла в кровать к супругу и повернулась на правый бок, ей приснился самый страшный кошмар в ее жизни. Она, опять же не помнила сюжета, не помнила начала сновидения и практически не запомнила действующих лиц и обстановки, но в подкорку врезался только самый конец. Зато он был поистине страшен, Зинаида даже закричала во сне и надула в постель, чего с ней не случалось ни разу с четырехлетнего возраста.
Голова.
Ей снилась летящая в воздухе голова. Голова летела медленно, будто в замедленной съемке, так же медленно вращаясь в воздухе. Голова была смутно знакома Зинаиде, только женщина не могла вспомнить ее обладателя. Голова была мужская и не молодая. Рот раскрыт, выставив на показ далеко не прекрасные зубы, над ними трепыхающиеся длинные усы. Глаза голубые, выпученные с застывшим в них ужасом. Под правым глазом какая-то прилепившаяся крошка, на темени седые зачесанные назад редеющие и слегка вьющиеся волосы. Но самое удивительное было то, что мужская голова была как будто вывалена в корице. В светло коричневом мелкодисперсном порошке, который Зинаида Зиновьевна могла идентифицировать только как молотую корицу, которую она покупает в маленьких пакетиках и добавляет в пироги. Голова безмолвно кричала и из открытой раны медленно вырывались кровавые капли…
После этого сна Зинаида Зиновьевна Сферина осталась в твердом убеждении, что незримая до поры смерть уже замахнулась на нее косой. А потом чуть позже, когда она, проводив супруга на его работу, принялась шинковать капусту для щей, она вспомнила лицо летящей головы.
Наспех одевшись, она вызвала такси и поехала на работу, на ОАО «Двери Люксэлит».
07:46 – 07:55
Показывающий всего один канал телевизор рябил и шипел, но Петру Эорнидяну было лень поправлять антенну. В равной степени ему было безразлично что смотреть по телевизору: телефильм или рекламу, шоу или новости, он был равнодушен ко всему на свете, в том числе и к поводу по которому трое рабочих, главный инженер и мастерица заготовительного участка пришли в цех в выходной день. Пришли – значит им нужно. А зачем, не его – Пети – дело. Плевать он хотел с высокой колокольни на то, чем они там занимаются – работают-ли на своих шумных станках или участвуют в оргии. Если в цеху кто-то есть, то и за происходящее внутри отвечают те, кто там, а в его обязанности входит задержание тех, кто без пропусков, осмотр металлоискателем выходящих (на предмет воровства болтиков) и обход территории в ночное время. Надо сказать, что Эорнидян не выполнял ни одну из этих обязанностей, а если выполнял, то спустя рукава.
Вот сейчас, например, Эорнидян делал растворимый кофе и ковырял в носу. На рабочем месте он уже двадцать восемь минут, а ему уже было непреодолимо скучно, легкая дремота уже слегка прикасалась к нему своими нежными успокаивающими ладонями. Впереди его ожидали целые сутки почти летаргической лени.
Вдруг звонок стационарного телефона.
– Да? ОАО «Двери Люксэлит», – сказал он в трубку, загодя поворачиваясь к листику с номерами телефонов начальства. Чаще всего на проходную фабрики звонят, когда хотят связаться с кем-то из офиса или начальства.
– Алло, это Эорнидян?
– Да.
– Бдишь?
– Бдю.
– Бди.
– Кто звонит? Вам кого?
– Это я звоню…
– А «я» – это кто? – спросил Петя, бросая в кофе два кусочка рафинада. Мучаясь скукой, он любил потрепаться по телефону и показать свое не разнообразное остроумие.
– Твою мать, идиот! Начальника не узнаешь?
– У меня много начальства. Я по голосу не узнаю. Даниил Даниилович, это вы?
– Ну все, лодырь, ты доработался! С тобой Соломонов разговаривает! Соломонов Константин Олегович! Помнишь такого? И если я еще раз услышу от тебя, что ты по голосу не узнаешь, то, твою мать, клянусь, я тебя на хрен уволю! Понял? Отвечай, не жуй сопли! Не слышу!
– Что ответить?
– Что ты запомнил мой голос, мать твою! Запомнил так, что он будет слышаться тебе во время полового акта! Каждый раз! Ну?
– Извините, Константин Олегович. Я запомнил ваш голос.
– Как запомнил?
– Так крепко, что он будет слышаться мне каждый раз во время полового акта, – заучено повторил Эорнидял.
– Слушай, метнись в кочегарку… что значит «зачем»? Потому что я сказал! Тебе, молокосос, что, не достаточно приказа заведующего производством? Если нет, то можешь прямо сейчас писать заявление по собственному желанию, мать твою! Метнись, говорю, в кочегарку! Да! Да, что б тебя… Зачем-зачем… Скажи кочегару, что-б температуру в трубах прибавил. На улице похолодало, пусть прибавит температуру в трубах. Теперь ясно, мать твою? Да, пусть прибавит температуру в… этих… как их… да, в трубах. А потому, что я не могу до него дозвониться! Вы два лентяя – ты сидишь как дундук, ни черта ничего не знаешь, а он телефон отключает. Метнись и скажи! Сейчас же! Меня сегодня не будет, но, если завтра утром градусник в цеху покажет меньше девятнадцати градусов – будете уволены оба. Я ясно выразился?
Эорнидян ответил, что ему ясно и прежде чем Константин Олегович успел спросить, есть ли кто в цеху помимо кочегара и если есть, то кто расписался за ключ, охранник Петя положил трубку и быстро выскочил из будки. Попав под метель и, подняв воротник курточки, Эорнидян уже снаружи услышал, как стационарный телефон звонит повторно. Завтра Петя постарается поменяться с другим охранником раньше, чем приедет Соломонов, а если Константин Олегович при встрече будет кричать, почему Эонидян не отвечает на телефонные звонки, то Петя привычно прикинется дурачком и ответит, что исполнял личное поручение Константина Олеговича и немедленно пошел в кочегарку.
На улице было чертовски ветрено, снегопад усиливался с каждым часом и в городе, наверное, уже образовались дорожные пробки. Петя поднял голову на небо – уже светало, становилось не так уныло, но только проклятая бескрайняя туча полностью закрыла небосвод. Противно! До чего же омерзительный климат! Выпрыгивая из своей будки Петя не одел свою зимнюю куртку и в форменной ветровки охранника вмиг промерз. Кутаясь в короткую курточку, он потопал в расположенную за углом основного цеха кочегарку, попутно высморкнув нос с силой пистолетного выстрела. В кочегарке было тепло, даже жарко. Вот кому в такую погоду хорошо – истопнику. Громко играл любимый кочегаром шансон, исполнитель хриплым баритоном пел про любовь к парусникам и прибрежным волнам. Худющий, похожий на заключенного немецкого концлагеря, кочегар закидывал в топку котла отходы производства, коих у него были настоящие горы. Истопника звали Аркадьич, другого имени никто кроме кадровички в отделе кадров не знал, однако ходили слухи, что фамилия этого кочегара была – Кирпичев, а инициалы – Г.А. По крайней мере было замечено, что в ведомости о зарплате Аркадьич расписывался напротив именно этой фамилии.
– Слышь? – крикнул Эорнидян, но кочегар не реагировал, швыряя в топку распиленные куски ДСП. – Эй, Аркадьич, слышь?
– Че? – крикнул худой истопник и зыркнул на Петю взглядом агрессивного мученика. Его лицо с чуть выпученными глазами было очень легко описать тремя словами – череп, обтянутый кожей.
– Соломонов звонил.
– И че?
– Прибавь температуру в трубах.
Аркадьич распрямился и опять посмотрел на Петю страшными глазами живого скелета.
– Пошел на хер! – громко ответил кочегар и вновь взялся за куски ДСП и МДФ, гора которых была вчера накидана ему из цеха через стенку в специальный отсек. Аркадьич вообще был неприветливым мужиком и гнал из кочегарки всех, кого не считал своим товарищем. Петр Эорнидян не входил в этот круг ограниченных лиц, хоть и работал с ним в одну смену.
– Это Соломонов тебе велел, слышишь! – повторил озябший охранник.
– Кто?
– Соломонов!
– Пошел он в жопу!
– Ну смотри… я тебе передал.
– В жопу пусть идет со своими указаниями! – крикнул Аркадьич и смачно плюнул в топку. – Указывает он! С каких это пор его интересует температура в трубах!
– Говорит, на улице похолодало…
– А то я, в рот его чих-пых, сам этого не вижу! – не на шутку раскричался человек-скелет. – Пусть в жопу идет! Указывает он! А то я сам не знаю! Температуру прибавил еще Пашка под утро! А я еще прибавил! И без всяких его указаний, в рот его чих-пых!!! В цеху скоро можно будет тропические растения выращивать! А ты, молодой, вали к себе, мне указатели не нужны! Я сам кому хошь указать могу!
– Можно, хоть погреться?
– Че?
– Погреться можно?
– Ты знаешь правило?
– Какое?
– Без папироски не входить. Греешься, пока куришь.
Эорнидян достал сигареты, Аркадьич закурил, и они оба сели на лавку.
Цех не был подведен к системе центрального отопления, а по правилам противопожарной безопасности к предприятию деревообрабатывающей промышленности нельзя подводить газовое оборудования. Выход для отопления цеха в зимний период был один – собственная котельная с котлом, работающим на отходах производства и на распиленном браке. А отходов производства на «Дверях Люксэлит» было более чем предостаточно. Ежедневные горы из обрезков ДСП и МДФ, фанеры, соснового и березового бруса, недоделанных и бракованных деталей и изделий, досок, стружки и целые готовые двери. Да, готовые двери. Которые кочегары распиливают на своих циркулярных пилах и кидают в топку. Двери, разумеется, были бракованные. Если сотрудники ОТК находят в уже готовой двери какой-либо деффект, например – несоответствие размерам, сколы, неисправимые царапины, отлипание покрытия или прочий брак, то дверь списывают (соответственно списывается и некий процент с зарплаты всех рабочих) и отправляется в топку. Раньше эти вполне приемлемые готовые двери продавали рабочим с большой скидкой, но после прихода к власти Даниила Данииловича Шепетельникова было решено (им лично), что если рабочие будут покупать бракованные двери со значительной скидкой, то они не станут покупать хорошие двери по нормальной цене (среди сотрудников фабрики на хорошие двери действовала скидка в 5%, а на бракованные – до 80%). С тех пор работы у кочегаров прибавилось, а продажи у менеджеров снизились, ибо мало кто из рабочих мог позволить себе новую дверь даже с пятипроцентной скидкой
– А че, Пашка ночью не топил котел? – спросил Эорнидян, глядя на накиданную за вчерашний день кучу ДСП-шных обрезков. Пашка – это другой кочегар.
– Как же не топил? А на улице сколько брака было! Пять поддонов с бракованными филенками, в рот их чих-пых! Он задолбался их распиливать, они широкие в топку не лезут! Хоть сегодня поменьше обрезков будет. Разгребу весь накопившийся брак. Спалю обрезки из сборочного участка. У них как всегда – полно. Ну че? Покурил? Вали к себе, охрана!
07:50 –08:10
Точило, сутулясь под порывами ледяного ветра, делал свое мокрое дело прямо в сугроб, наблюдая как теплая желтая струя рисует синусоиды на свежевыпавшем снегу. Сигарету он, чтобы ветер не выдернул ее изо рта, зжал зубами, выпуская дым чере ноздри. Удовлетворив свои естественные потребности, он застегнул брюки, докурил сигарету до самого фильтра и в последний раз окинул взором парковку. На парковочке было слишком мало автомобилей, чтобы они могли проглядеть приехавшую «Мазду». Автомобиля такой марки не было и вообще за все время, что они тут проторчали здесь припарковался только «Спектра».
Вьюга через черную шапочку холодила лысину, трепала воротник. Точило выплюнул замерзший окурок и выматерился. Не скрывая раздражения, он распахнул дверцу «ИЖ Комби», сел за руль и с силой захлопнул дверцу. От такого удара с окон автомобиля местами слетела наледь.
– Все! – рявкнул он своим сидящим на заднем сидении компаньонам. – Сваливаем! Их нет.
Протестов он не получил. Пожалуй, впервые за все время их знакомства у них образовалось единение мыслей. Да, чего уж тут говорить, их план обломился. «Мазда» так и не припарковалась, они напрасно потеряли время, зря ждали и мерзли в этой оранжевой консервной банке, называемой гордым словом «автомобиль».
Точило вставил ключ в замок зажигания, провернул и столкнулся с проблемой. Автомобиль «ИЖ Комби» не заводился. Аккумулятор просто-напросто замерз. Началась самая настоящая битва, где замерзшему аккумулятору противостояло упорства крепкой, сжимающей ключ зажигания, руки здоровяка Точилы. Сидящие позади ему не мешали, ни один из них ни черта не разбирался в двигателях внутреннего сгорания, в аккумуляторах и вязкости масла, впрочем, как и в автомобилях в целом. Водительские права были только у Точилы, машина тоже была его – ему и заводить. Точило, чьей упертости пока не удавалось прошибить оборону умирающего аккумулятора, с каждым неудачным поворотом ключа начинал беситься и все громче рычать, называя всех очень нецензурной бранью. Очищенная от шелухи мата, мысль его сводилась к следующему – зачем он только согласился с таким планом, зачем он только прислушался к Брюквину и Максимилиану Громовержцу, зачем он только вообще сюда приехал. И вдруг «Комби» неожиданно для всех присутствующих будто бы просралась и, выдав из себя урчащий рев, завелась и даже смогла выкарабкаться из наметенного вокруг нее снежного буруна. Кое-как преодолевая глубокий снежный покров и идя против ветра, несчастная машинка, чьи дни должны были быть уже давно сочтены, несла в себе трех трясущихся на кочках мужчин, выпуская из выхлопной трубы черный жирный дым, вмиг разветриваемый бесследно порывами снежной пурги. Точило буквално вытаскавал свою «Комби» из снежного плена, ощущая себя почти конюхом, заставлющим старую большую лошадь тянуть тяжелые сани.
«Комби» более-менее благополучно выбралась на относительно незаметенный участок и свернула на автотрассу, но тут с заднего сидения подскочил молчавший до селе Максимилиан Громовержец и каким-то визгливым голосом велел Точиле повернуть в другую сторону, но не выезжать на заполненную автотранспортом дорогу. Конечно Точило послал бледного товарища куда подальше, но встретившись с Максимилианом Громовержцем взглядо через зеркальце заднего вида, проглотил вмиг образовавшийся в горле ком и завертел рулевое колесо от автодороги. Бедный автомобильчик, терзаемый неуемностью своего водителя с большой неохотой вгрязься колесами в снежную массу, медленно двигаясь куда-то в сторону и от главной дороги и от фабричной парковки.
– Ты чего-то увидел? – спросил сидящий рядом с Максимилианом Громовержец Женя Брюквин и, проследив за указующим перстом бледного компаньона, наткнулся взглядом на свежие еще не занесенные пургой следы протекторов. По ним-то и ехал Точило. Проехав около сотни метров и заехав в какие-то сугробы, величиной с двухэтажный дом (здесь очищающие от снега больдозеры собирали огромные снежные сугробы), они уткнулись в припаркованный автомобиль, от которого шли две пары свежих человеческих следов. Следы шли в сторону фабричной проходной, в ту самую сторону откуда они только что уехали. А черным автомобилем была «Мазда СХ7».
– Это они! – взревел Точило.
Но прежде чем выкрикнул это, он успел остановиться и заглушить мотор.
– Это они! – повторил Точило и яростно завертел ключом зажигания. Он матерился и колотил по рулевому колесу, он выскакивал на ветер, распахивал капот и подолгу возился с аккумулятором. Но второй раз чуда не происходило. На этот раз «ИЖ Комби», выпущенную в тот год, когда Точило в ясельной группе детского сада №10 проглотил кусок синего пластилина и впервые в жизни столкнулся с процедурой промывания желудка, категорически отказывалась заводиться. Ну просто наотрез! И никакая ругань на нее не влияла.
– Брось ее! – произнес Брюквин, вылезая из несчастного автомобильчика. – Оставь ее, зачем она теперь тебе нужна? Обратно мы поедем на этой! – и с этими словами он подошел к «Мазде» и постучал ее по колесу. – Бежим на проходную, они уже на фабрике!
– Как же мы их просмотрели? – досадовал Точило, в душе, естественно, радуясь будущему новому приобретению.
– Мы просто не знаем их в лицо.
07:51 – 07:52
Повернув за угол, Альбер и Соломонов вышли на парковку у проходной. Оксана на миг остановилась, заметив на полупустой стоянке старую заметенную снегом оранжевую машинку будто-бы из ее далекого детства. Она давно уже не видела такую модель и не помнла ее название. Кажется, разновидность четырестодвенадцатого «Москвича». А возле нее на открытом ветру мочился взрослый мужчина. В другое время она проигнорировала подобного рода транспорт и тем более мужчину, но сейчас ей показалось очень странным, что сделав свое мокрое дело, мужик распахнул дверцу своего ржавого корытца и сел за руль. В занесенном со всех сторон полугнилом автомобильчике теснились еще двое. Оксана сделала вывод, что трем дружкам-алконавтам негде похмелиться с утра и она поддалась на призыв Соломонова не торчать на одном месте, а шевелить задницей.
Пока Петя Эорнидян грелся в кочегарке начальник производства и главная бухгалтерша вошли в опустевшую проходную, самостоятельно кнопкой охранника открыли себе «вертушку» не используя собственные электронные ключи. Таким образом никто не сможет узнать, что они вдвоем проникли на территорию фабрики, ведь данных об их личных индивидуальных ключах не останется. Но прежде чем прошмыгнуть в цех, Соломонов открыл журнал охранника и посмотрел кто расписался о получении ключа от цеха.
– Кротова! – удивился Соломонов. – Какого хрена ей здесь надо, мать ее? Ведь ясно же было сказано – выходной для всех. Она, что глухая? Нет, Оксан, скажи – Кротова глухая? Я помню, что не замечал у нее на ухе слухового аппарата, следовательно, со слухом у нее должен быть порядок… Ты замечала у Кротовой слуховой аппарат, Оксан? Нет? Замечала или нет? Тогда почему она, мать ее, пришла?
– Да откуда мне знать, почему она пришла! – воскликнула взвинченная от нервов Альбер и потащила Костю в цех. – Пришла и пришла! Что, теперь нам проводить расследование? Может, ментов вызовем, Кость? Так даже лучше! Ее электронный ключ зафиксировал время ее прихода, а подпись в журнале получения ключа подтвердит, что это была именно она, а не просто кто-то воспользовался ее электронным ключом. Ясно теперь, Кость? А нас здесь нет и не было! Понимаешь? Ты понимаешь? Нам остается быстро сделать наше дело и проскочить назад так же незаметно! Главное – не попасться на глаза Кротовой. Во сколько придет бригада монтажников?
– Каких еще монтажников, мать твою? Сегодня выходной!
– Монтажников вентиляции! К девяти? На все про все у нас час! Шустрей шевелись, Костя!
07:52 – 08:12
В одном из дальних цеховых коридорчиков, ведущих в подсобные помещения, где не было ничего кроме списанного оборудования, мусора и шкафчиков уборщиц стоял, скрываясь в блеклом свете окна пожилой человек. Сутулый, грузный со всегда чуть наклоненной к левому плечу головой. Одет он был в тяжелую дубленку с тремя крупными пуговицами, а на темени красовалась зимняя шапка-кастрюлька с трогательным бантиком из шнурочков. Человек как всегда был хмур и напряжен всем телом, словно готовый к нападению на него любого движущегося и недвижущегося предмета. Шапка, как и голова была склонена к левому плечу. Дядя стоял статично, полностью обращенный в слух, но пока не слышал ничего кроме собственного тихого дыхания. Обычно в разгар рабочего дня в этом коридорчике всегда слышан гул вентиляции, отдаленные раскаты работающих станков, а если кто-то входил в эту подсобку, то громко топал по устланному железными листами полу. Сегодня выходной, цех оставался погруженным в глухое сумрачное безмолвие, только если прислушиваться, можно различить вой вьюги за окном.
Человек посмотрел на свои дорогие наручные часы, которые он купил за вырученные от продажи других часов, подаренных ему теми типами, которые ошибочно назывались друзьями. На самом деле у Даниила Данииловича Шепетельникова нет, не было и не может быть друзей, во всяком случае, он не мог наречь этим определением ни одного человека. Ни единого. Были коллеги, были люди, поздравляющие его с днями рождения, были те, с кем ему приходилось (нет, правильнее говорить – он вынужден) иметь общие дела, общий бизнес, сотрудничать. Их было много, пожалуй, слишком много для такого нелюдимого социофоба как Шепетельников. Он с трудом терпел нахождение рядом с собой людей, презирал дружеские общения, ненавидел окружающих, подсознательно считая всех двуличными врагами. В лицо подчиненные и те, кто называл себя друзьями, говорили с ним вежливо, интеллигентно, держали субординацию, но Даниил Даниилович прекрасно знал, что за спиной его презирают хуже чумы.
Он это знал и ни делал ни малейшей попытки исправить сложившееся положение, а наоборот – делал все, чтобы исключить даже намеки на то, чтобы даже чуть-чуть сблизиться хоть с кем-то. Шепетельников, например, никогда в жизни не здоровался ни с кем, включая представителей фабричной дирекции, ни разу в жизни ни подал руки даже из принятой среди мужчин вежливости. А когда какой-нибудь новенький сотрудник ОАО «Двери Люксэлит», не зная о нраве своего генерального директора при встрече кивнет, скажет «здрасьте» или, не дай Боже, протянет руку, то увидит в ответ… Ничего не увидит. Даниил Даниилович пройдет мимо, не удостоив встречного даже поворотом головы, даже движением взгляда.
И подарки, которые окружающие дарят ему на праздники, он продает через интернет. Продает и покупает себе то, что ему действительно нравится.
Шепетельникову показалось, что кто-то вошел в коридорчик. Он мгновенно напрягся всем телом, вжался в угол и почти отвернулся, будто это спасет его от узнавания, если вошедший наткнется на него. Но ему померещилось, и он раздраженно выдохнул. В последнее время ему много что мерещиться: что сотрудники фабрики посылают ему во след проклятья, что сочиняют о своем генеральном директоре анекдоты и дерзкие куплеты, что пытаются его отравить чтобы посмеяться над обосранными брюками, что устраивают заговор и отправляют в различные инспекции коллективные жалобы. Отчасти он был прав и его фантазии имели под собой вполне реальную почву, он это знал и от этого еще больше культивировал ненависть ко всему окружающему.
Ну ничего…
«Ничего, – думал он, внутренне сгорая от страха быть здесь обнаруженным непрошенным гостем и ненависти ко всем тем, с кем сталкивала его жизнь. – Ничего, скоро все это закончиться… Скоро все закончиться… Я улечу… Улечу от этих заговорщиков. Улечу туда где никто меня не знает… и гори они все огнем, твари, суки, уроды, дурачье, скоты…» Сейчас ему хотелось в собственный кабинет, где он по крайней мере чувствовал себя в безопасной изоляции. Где он контролировал посетителей и мог накрепко запереть замок и по долгу никого не видеть, не слышать и не разговаривать. Как он выражался – окутать себя роскошью одиночества. Где был только он и… он. Но, к сожалению, сегодня не тот день, когда он мог позволить себе зайти в свой кабинет, потому что ни один человек не должен знать, что в этот день он был на фабрике. Чтобы исключить даже возможную вероятность своего обнаружения на территории собственной фабрики, Даниил Даниилович впервые за все время работы приехал на фабрику на автобусе. О, боже, какая это была непереносимая мука – терпеть рядом с собой этих грязных, тупорылых, сопящих и алчных людей. Но, Шепетельников, кажется, вытерпел. По крайней мере он пересилил себя и не выскочил из автобуса раньше времени, а при выходе его почти и не тошнило. Только он выбросил сдачу за билет, что дала ему женщина-контроллер, потому, что ему было противно прикасаться к монетам, побывавшим в чужих руках, ведь на них ошеломляющее количество микробов! Он вытирал руки снегом. Ему пришлось проделать этот опаснейший автобусный вояж только для того, чтобы никто не засвидетельствовал наличие его личного «Мерседеса» на фабричной парковке. Потом он, прячась в предрассветной темноте, обошел фабричный забор, приблизился к фасаду одного цехового сооружения и, имея ключ, открыл одну неприметную дверцу, которую не открывали много-много лет. Его следы через считанные минуты занесло снегом, а он, войдя в пустой черный коридор подсобного здания, забитого всяким хламом, через систему коридоров вышел сюда.
Шепетельников еще раз взглянул на наручные часы. За окном уже окончательно посветлело, подсобка постепенно осветлялась, позволяя Даниилу Данииловичу даже заглянуть в сам цех, уголок которого можно было разглядеть с этого поста. Пожилой человек, извлек из внутреннего кармана дубленки сложенный вчетверо лист бумаги. Сильнее склонив голову к левому плечу, генеральный директор поправил тяжелые очки, развернул лист и приблизился к зарешеченному окну, за которым покачивались от пурги торчащие из сугробов лысые стволы кустиков. Тут было заметно светлее и Шепетельников в очередной раз перечитал документ, внизу которого стояла аккуратная подпись главного инженера ОАО «Двери Люксэлит» – Степана Михайловича Коломенского.
Долговязый инженер, которого Шепетельников терпеть ни мог, поставил эту подпись вчера вечером, причем ставил он ее на пустом листе бумаги. На приказ Даниила Данииловича расписаться внизу пустого листа и поставить дату на день позже (то есть – сегодняшнюю), Степан Михайлович задал резонный вопрос: «Зачем?» и получил подготовленный заранее ответ: «Я не успел подготовить документ о твоем вознаграждении. Ты подпиши, а то я забуду. А я прямо сейчас заполню и немедленно отдам бухгалтеру, чтобы уже послезавтра ты получил деньги». «Какие деньги?» – не сдавался в вопросах Коломенский, которому необычная общительность нелюдимого генерального директора была подозрительна. «Ну как же, ты выйдешь в выходной день на работу. Двойной оклад. Без твоей подписи будет недействителен».
Надо ли говорить, что Коломенский с энтузиазмом расписался в правом нижнем углу и поставил соответствующую сегодняшнему числу дату? А после этого Шепетельников пообещал тому еще кое-какое вознаграждение, если Степан Михайлович ни станет распространяться о том, что выходит сегодня в цех. Коломенский не стал расспрашивать о причине этой секретности и пообещал помалкивать.
Он, кстати, должен был уже прийти. Дожидаясь главного инженера Даниил Даниилович еще раз перечитал напечатанный на принтере документ:
«Я, Степан Михайлович Коломенский, нахожусь в здравом уме и полностью отвечаю за свои поступки. Меня никто не принуждает, никто не заставляет делать то, что я делаю. Всю ответственность за содеянное я беру на себя. Причина моих действий – катастрофическое финансовое положение, невозможность выплатить долговые суммы и невыносимость дальнейшего существования. Я признаю, что своими действиями я наношу непоправимой ущерб предприятию «Двери Люксэлит», но руководствуясь отчаянным душевным состоянием, я принял решение – не просто уйти из жизни, а отомстить своему работодателю – Шепетельникову Даниилу Данииловичу – не выплачивающему мне зарплату, принижающему мое достоинство, постоянно штрафующему меня и грозящему уволить, чем и доведшему меня до долговой ямы, из которой мне, страдающему, к тому же лудоманией (есть поставленный диагноз), не представляется возможным выбраться. Болезненная страсть к денежным ставкам усугубляет мое положение, а получаемой мною зарплаты крайне недостаточно для погашения долгов, и если кто и виноват в моих действиях, то только букмекеры и Шепетельников, будь они прокляты. Понятно, что я не мог сделать все это в одиночку, поэтому признаюсь, что нанял одного человека, а именно Авдотьева Николая Ильича, сами поймете для чего. В качестве подтверждения своих слов скажу, что это я убил Авдотьева, расплатившись с ним за некую работу бутылкой отравленного коньяка. Своим близким и друзьям говорю – простите меня, живите дальше, пусть все у вас будет хорошо, а мой пример будет уроком. Прощайте! Люблю свою бывшую жену Наталию и дочку Полину»
Генеральный директор сложил листок вчетрево и убрал его обратно во внутренний карман.
08.00 – 08:15
Рука потянулась к четырехугольной бутылки виски, легко взялась за горлышко и потянула бутылку к пристальному взгляду. Висячие усы зашевелились в такт губам, читающим этикетку. Электрик Август Дмитриев решился-таки присоединиться к распивающим Нилепину и Пятипальцеву, но прежде чем плеснуть всем по пятьдесят грамм, он прежде долго и тщательно читал информацию на этикетке.
– А вы знаете, господа, – заявил он, обращаясь не только к Нилепину и Пятипальцеву, но и к сидящему с ними же Степану Коломенскому, – что алкоголь – это яд?
