Книги прочитывают вас раньше, чем вы прочитываете их

Игорь Кочкин

Книги прочитывают вас раньше, чем вы прочитываете их

Род проходит, и род приходит,

а земля пребывает вовеки.

Екклезиаст, 1:4.

Война – это мир…

Д. Оруэлл, «1984».

И увидел Господь, что велико развращение

человеков на земле, и что все мысли… их

были зло во всякое время. И раскаялся Господь,

что создал человека.

Бытие, 6:5,6.

Бобби перегнулся через стойку.

– Вы только не шарахайтесь, – сказал он. -

Пусть вас не смущает размах…

Давайте напишем с вами конец света. – Он

выдержал паузу. – В натуральную величину…

Э. Хемингуэй, «Острова в океане».

Что же ещё столь пагубного в редакционные умы минского толстого, иллюстрированного – по западной кальке! – журнала образца 1997 года я успел посеять?

То, что, по-моему, всем нам надо не так уж и многого от жизни: простой пищи, простой одежды, простых друзей (не числом в миллион душ), супругу (супруга), деток, внуков, правнуков. И ещё желательно бы иметь какую-нибудь крышу над головой. Ну так не я первый, кто об этом сказал.

Во время бесконечных редакционных перекуров о какой только бредятине (и не только) мы не говорили: о связи либидо и творческих кризисов; о гонорарных сетках в разных СМИ; о процентном соотношении профессионалов и непрофессионалов в любом деле (в нашем в частности); о несоответствии того, что происходит в жизни, с тем, чем обычно кормят СМИ своих читателей, слушателей, зрителей.

Хотя стоп: одно событие – из ряда вон, как сказал бы профессор Воланд! – числилось за мной.

Событие это было подобно метафорической шаровой молнии, которая образовалась в редакции из ничего, но не исчезла опять в никуда, а продолжала висеть под потолком, медленно-медленно перемещаясь вокруг люстры из пяти плафонов, не работающей никогда по причине её неисправности.

Началась она с того, что Дима пожаловался на нехватку тем. И под этим предлогом Лолита Михайловна, наша суровая редакционная шефиня, тюкает его изо дня в день.

– Все шишки на мою голову… – нахмурился он. – Нет, видите ли, значимых тем, чтобы они захватывали! Чтобы они могли парализовать читательскую аудиторию! Всё, что я делаю, «настолько затасканно, что вызывает зевоту»! Может, начать писать про Холокост? Или про кровавого Сталина? Или про гадкий СССР и поганую Рашку, чтобы всё было в ажуре? И дурью впустую не маяться.

– Или про педерастов, – сказал я. – Тема «актуальная». И «незатасканная».

– Или про лесбиянок. Мне девочки более симпатичны, чем мальчики.

Я, без какой-либо задней мысли, его успокоил:

– Да, тем кругом – валом. Причём все они на поверхности. Надо их только увидеть.

– Ну конечно, – уныло ответил Дима: мол, языком трепать – не мешки таскать. И спросил с вызовом: – Ну например?

– Что «например»? – не понял я.

– Ну назови любую тему, чтобы она была на все времена. Только чтобы на все.

– Да, пожалуйста. Готов записывать?

– Как юный ленинец: всегда готов!

– Давным-давно… – начал было говорить я.

– Очень давным-давно? – с нескрываемой иронией перебил меня Дима.

– Очень, – спокойно ответил я.

– Итак?

– Возможно, что при царе Горохе или того раньше, я был – случайно! – очевидцем одной драки. Я был – случайно! – её участником. Я остаюсь участником её до сих пор.

– Это как это? – ошарашенно вытаращил глаза Дима. – Она не закончилась?

– Ну ты же сам просил тему, чтобы «на все времена». Драка была в прошлом. Она идёт сейчас. И она будет продолжаться в будущем. Пойдёт?

Дима кивнул головой.

Тему своей истории я определил так: Страх.

– Страх? – переспросил он.

– А что может сильнее Страха парализовать человека? А кого-то – есть такая дикая гипотеза, – и осчастливить.

Дима озабоченно почесал затылок.

Город. Летняя ночь. На улицах ни души, как после нейтронной бомбы.

Как будто мы знаем, как бывает после нейтронной бомбы.

Дома – трёхэтажки, пятиэтажки, девятиэтажки, а также небоскрёбы (дань моде западной архитектуре ХХ века) – с чёрными глазницами окон целы и невредимы. И фонари светят. И светофоры работают. И автомобили брошены у обочин, и все они с ключом в замке зажигания: если хочешь – садись в любой и катайся, сколько душе угодно.

По этому городу шли двое – Он и Она.

– Сейчас ночь, – сказала Она, – когда должно быть страшно, а мне не страшно! Это потому, что никого нет?

– Это потому, что никого нет, у кого есть Страх, – сказал Он. – Я говорю о тебе. И о себе…

Они шли не по тротуару, а шагали по проезжей части дороги, по осевой линии, и говорили о простых вещах. Они были молоды, красивы, и полны здоровья. Их интересовало: что есть любовь и что есть не-любовь, что есть жизнь и что есть смерть.

– Со времен сотворения мiра человек изменился мало, – сказал Он. – И соотношение светлого и тёмного в этом мiре – почему-то! – находится приблизительно в равных пропорциях. Почему?

– Потому что «вся природа, по мнению Гиппократа, стремится к самосохранению», – сказала Она.

– Однако процессы разрушения и саморазрушения, как были, так и продолжают нарастать. День ото дня. Год от года. Век от века…

Им казалось, что эта тёплая безветренная ночь не закончится никогда.

И никогда не оживёт этот город. И никогда его улицы не наполнятся движением ярких, разноцветных автомобилей, исторгающих из выхлопных труб черти какие запахи: сгоревшего бензина или тухлых яиц.

– А если взять и всех носителей хаоса и дисгармонии переселить, скажем, на другую планету? – спросила Она.

– Повлияет ли это на соотношение сил добра и зла? – спросил Он.

– Ну да.

И разговор их прервался. Потому что далеко впереди, на перекрёстке, где светофор – в аварийном режиме, через секунды! – зажигался зелёным, жёлтым, красным светом, они увидели безликие, серые фигуры трёх человек. Когда один из них упал, двое других стали бить его ногами.

Они били его спокойно и методично, будто выполняя рутинную работу.

– Давай свернём в переулок, – предложила Она. – Там, впереди – Страх.

– Нет, – твёрдо ответил Он, – подойдём ближе. – И, положив левую руку на Её плечо, Он улыбнулся и добавил: – Волков бояться – в лес не ходить.

Когда Они были уже рядом, драка не прекратилась. Двое по-прежнему били Третьего, лежащего на асфальте. После каждого удара он что-то выкрикивал, дёргаясь от боли всем телом. И было не ясно: звал ли он на помощь или угрожал своим истязателям.

Двое, которые продолжали избивать ногами Третьего, сказали Им, чтобы Они шли своей дорогой.

– У нас у всех – одна дорога, – сказал Он.

– Как знать, – ответил один из них, – как знать.

Светофор продолжал автоматически загораться красным, жёлтым, зелёным…

После первого Его удара правой рукой тело одного из истязателей, описав правильную траекторию, шумно рухнуло на асфальт метрах в двух от места драки.

Второй истязатель застыл на месте. Его лицо теперь выражало растерянность. Оно было парализовано Страхом.

Второй Его удар пришёлся в это лицо.

Третий участник драки – тот, которого били ногами, – теперь сидел в лужице крови, образовавшейся на асфальте, и повторял очумело:

– Зачем? Зачем? Зачем?..

Его лицо тоже было парализовано Страхом.

Она спросила у Третьего:

– Что ты заладил: зачем-зачем? Не бойся! Ты свободен! Тебя больше никто не тронет.

– Не нужна мне ваша помощь! – истошно выкрикнул он. – Зачем вы пришли?

Она спросила:

– Как это – «зачем»?

Он упрямо твердил:

– За-чем? За-чем? За-чем?

Она сказала Ему:

– Он не в себе. Что мы можем ещё для него сделать?

Он не знал, что ответить. На этот вопрос у Него не было сиюминутного готового ответа.

Они уже отошли метров на десять от места драки, когда раздался нечеловеческий вопль:

– Сво-ло-чи-и-и!.. – Это кричал Третий.

Лицо его было страшным. Это было сплошное кровавое месиво.

В следующее мгновение он поднялся на ноги и стоял теперь покачиваясь. В кровавых пятнах была его одежда.

То, что произошло потом, произошло в доли секунды: Третий держал в руке кирпич (где он мог его взять?), потом он размахнулся и кинул его из последних сил в сторону Его и Её.

Она в тот момент оглянулась. Он как шёл, так и продолжал идти. Он шагал спокойно-спокойно и точно без какой бы то ни было спешки удалиться от места драки.

Потом случилось то, что случилось: кирпич – ребром! – угодил Ему в затылок. Он не вскрикнул. Он беззвучно рухнул вперёд.

Скоро на асфальте вокруг Его головы образовалось алое пятно крови…

Сняв очки, Дима нервно протирал стёкла носовым платком:

– Застрелиться веником!..

– Застрелиться не получится, – сказал я, – если в обойме веника патронов нет, и если порох отсырел. Твой веник в полной боевой готовности?

– Он умер? – спросил Дима: ему нужно было куда-то бежать, ему недосуг было говорить про «веник», поэтому он торопил события.

– Не знаю. Точно не знаю. Напоминаю увертюру моего рассказа: «Драка была в Прошлом. Она идёт сейчас. И она будет продолжаться в Будущем…»

– Выходит – добро наказуемо?