Продавец эмоций

Игорь Никольский

Мини-сборник «Продавец эмоций»

29 лет, публикации в журнале «Аврора» и «Литературной газете», свой сборник «Каждый из нас» (2017 год, самиздат).

Родился в Гатчине, закончил Санкт-Петербургский Государственный Политехнический Университет (кафедра физики полупроводников и наноэлектроники). Стихи пишу ориентировочно с 2005 года, выступать с ними начал несколько позже. В творчестве преобладают городская, военная и философская лирика.

В настоящее время периодически выступаю в составе поэтического трио «П.Н.Д.», вместе с поэтами Александром Пелевиным и Анной Долгаревой. Давали концерты в Санкт-Петербурге, Москве, Вологде, Нижнем Новгороде, Донецке (ДНР). В перспективе – концерт в Севастополе.

Лауреат фестиваля «Поэзия Улиц» (2014 год, III место)

Финалист Чемпионата поэзии им. Маяковского (сезон 2016-2017)

Лауреат фестиваля «Русские Рифмы» (2017 год)

Лауреат фестиваля «Всемирный День Поэзии» (2017 и 2018 гг.)

Лауреат фестиваля мелодекламации «Петербургский Ангел» (2019 год)

Финалист Чемпионата поэзии им. Маяковского (сезон 2018-2019)

Возможность принять активное участие в продвижении имеется. На страничку с творчеством в ВК (см. ниже) подписано около 650 человек, твиттере – около 845.

      *      *      *

Пустота не молчит. Пустота никогда не молчала.

Конструируя самое важное в жизни начало,

Мы услышали что-то сквозь грохот и шорох помех.

Стало ясно, что нет ни пределов, ни альф, ни омег.

Пустота говорит. Пустота заполняет наш разум,

Произносит спокойно ту, самую главную, фразу.

Вторит лётчик: «Поехали!» В небе застыли огни.

И звезда поднимается ввысь из казахских равнин.

Пустота рассмеялась, приветствуя вести с Востока.

Наблюдала за первым витком, вездесуща, стоока.

Лётчик пил из горла невозможную чёрную ширь.

Вот чего не хватало для русской бескрайней души.

Пустота была рядом всегда – в наших мыслях и генах.

Вот о чём тебе дед говорил в непонятных легендах,

Вот что скрыто в подвалах, в спецхранах и в монастырях.

Перерублены цепи, ржавеют в земле якоря,

Мы опять начинаем поход за незримым и новым.

Пусть скулят за углом, что они к Пустоте не готовы –

Мы идём к ней спокойно, как древний пророк – по воде.

Мы когда-нибудь все растворимся в бескрайнем нигде.

Щелчок

Безликих звёзд белесая пыльца.

Окна прямоугольная прореха.

Я щёлкнул зажигалкой у лица –

И двор ответил мне каскадом эха.

Щелчок. Я вижу прошлое. И тень

Из-за плеча мне что-то тихо шепчет.

Воспоминанья в вечной суете

Опять ко мне слетаются на вече.

Щелчок. Я вижу старую любовь,

Что ветошью висит на гордом шпиле,

И стойкий аромат её духов

Никак не растворится в вечном штиле.

Щелчок. А вот и чёрный человек,

Меня нашедший в дебрях коммуналок.

И вроде не есенинский мой век,

А я пред ним всё так же слаб и жалок.

Щелчок. Щелчок! И эхо во дворе

Играет на гигантских кастаньетах.

Сплясать бы! Только в сизом ноябре

Не попадаю в ритм – ни то ни это,

И шаг мой невпопад, и болеро

Я танцевать, по правде, не умею…

А дым проходит сквозь моё нутро,

Ломая рёбра, сердца не жалея.

И, стоя у окна, несчастный шут,

Я слушаю летящие трамваи,

В ночи воспоминаньями дышу

И пепельницу ими набиваю.

      *      *      *

В Петербурге – декабрь. Ветер рвёт с проводов голубей.

Помешали они виртуозу болотного блюза.

Император качается в такт на бурлящей Неве,

Грибоедов продрогший пьёт виски у старого ТЮЗа.

В какофонии города слышен извечный мотив,

По синкопам и сбивкам – на дно, где тепло и спокойно.

На Литейном проспекте, дождя себе в кружку налив,

Ленинградский старик потрясает на вечность клюкой, но

Я не слышу проклятий, я слышу чарующий звон

Неуклюжих трамваев – бокалов, наполненных спиртом.

Выпиваешь до дна – и несёт он тебя в горизонт,

В гумилёвские дали, где рифмы ещё не пропиты.

По ночам в бесконечных каналах, чья тьма глубока,

Плещет сладкий портвейн, для любителей выпить попроще.

Исполинский столяр опрокинул который стакан

И стамеску воткнул обелиском на главную площадь.

Разбирая с трудом, что – в кошмарах, а что – наяву,

От Шушар до Девяткино смотрят в себя полустанки.

Не бывает депрессий у местных – здесь ими живут,

И сухого закона поборников топят в Фонтанке.

Солнце светит едва ли три дня из декабрьских ста.

Ливень хлещет с небес водопадом палёной водяры.

Здесь зимой не трезвеют, слоняясь по скользким мостам,

И похмелья апрельского ждут, как великого дара.

Максим

Моё имя – Максим (ударная буква – «А»,

По фамилии гениальнейшего британца).

Беспощадны, кратки, смертельны мои слова.

Я – машина, и мне дано лучше всех ругаться.

Я упрям и строг. Не сбивается мой прицел.

Идеальны в работе пригнанные детали.

Я плююсь огнём. Ни эмоции на лице.

Бронированное оно у меня, из стали.

Но сегодня – новое время, дурная весть.

Хоть бесстрастен я, но и мне почему-то страшно.

Раскалён я, мне бы воды, всей, что в мире есть,

А иначе от лютой жажды закончусь раньше,

Чем товарищ, смерти отбросивший шелуху.

Он вцепился мне мёртвой хваткой в стальные плечи.

Я среди побратимов по сборке в одном цеху

Не встречал никогда отваги нечеловечьей.

Он безумен, этот невзрачный мясной комок!

Видно, выпил с чертями омут, раз столько силы.

Выразитель воли, я крепко ему помог,

Но серьёзного подкрепленья не приходило.

Так зачем ты здесь? Пахнет смертью над полем, ну,

Брось меня, отходи к своим, пригибайся ниже!

Он молчит. И только порой, не сдаваясь сну,

Горло фляги своей помятой украдкой лижет.

А во лбу моём два отверстия зацвели,

Кровь-вода из брюха пробитого побежала…

Эй, товарищ! В окопе забытом, в крови, в пыли –

Ты останешься навсегда, безымянным малым!

Он меня не слышит. От ненависти оглох.

Настоящий, а не придуманный, из легенды.

И одну лишь мысль – «не возьмёте, не с вами бог!»

Заряжает мне в мозг последней патронной лентой.

      *      *      *

Стою в плацкартном тамбуре. В лицо мне

Беззубый рот окна о чём-то шепчет.

Ещё полсотни грамм – и стану сонным.

Ещё полсотни вёрст – и станет легче.

Настолько же пустое настроенье

Разлито на плывущем вдоль пейзаже.

Я твёрдо был уверен, что кремень я,

Но оказалось – самолёт бумажный.

Хлопок внезапный двери туалета –

Из притчи про хлопок одной ладонью.

Пускай маршрут мой затерялся где-то

Под гладью судеб, мрачных и бездонных –

Я так люблю дорогу, что, наверно,

В одной из жизней умер машинистом.

Пускай плюют в моей души каверны

И от того не очень-то в ней чисто –

Я счастлив, что вагон летит, крылатый,

В ненужной гонке с заходящим солнцем.

Признав монет и помыслов растрату,

Я чувствую – мой поезд разобьётся,

И вновь смотрю в окно: там небо ниже,

Леса и дачи скоростью размыты.

И, чуть прикрыв глаза, я чётко вижу,

Что выбросил разбитое корыто,

Содрал с мозаик жизни смальту мыслей,

Аж крошки под составом захрустели…

Я – снова эмбрион. И поезд быстрый

Меня несёт вперёд в железном теле.

После дембеля

После дембеля ищешь себя везде.

По давно не паханой борозде

Тебя носит город, как жёлтый лист.

Ты беспечен, счастлив и неказист.

Собираешь образ свой по частям,

Достаёшь из памяти тёмных ям:

Вот за этой книжкой я ночь сидел,

Эту песню тысячу раз пропел…

Обновляешь жизни простой музей:

Пыль смахнуть с портретов своих друзей,

Черновые записи прошлых лет

Разложить в две папки: «сойдёт» и «нет».

Столько дел не сделано: дать концерт,

Разорвать от бывшей жены конверт,

Пересечь проспект, поклониться льву,

И пустую бутылку швырнуть в Неву…

И простая мысль беспокоит мозг:

«На гражданской жизни – излишний лоск.

Да любого взять бы, макнуть туда –

Где неволя, дружба, белиберда…»

И обнять готов ты, до скрипа жил,

Мир, что этот год без тебя прожил.

По калейдоскопу на мостовой

Ты приходишь утром к себе домой

И, устав от счастья, ложишься спать

(Твою койку снова зовут «кровать»).

Тебе снится армия – то да сё –

И бормочешь тихо во сне: «Я – всё…»

Василеостровское

Здесь дождь поливает неделями напролёт,

И берег реки, по привычке, слегка фонит.

Отбросив условную внешность, любой поймёт:

Ты очень похож на приневский больной гранит.

Здесь шквал в паруса превращает пальто, плащи

И правит осенней листвы сумасшедший бал.

Шатаясь под ветром, узнай и затрепещи:

На душу твою налетает такой же шквал.

Здесь остров во время потопа уходит в муть,

Подлодкой идёт на знакомый до боли шум.

Застыла вода в переулках… Замкнулся путь:

Похожий потоп захлестнул твой ослабший ум.

Кричат полоумные чайки – сей град нечист,

Про демонов ночи октябрьской знаем ли?

Слетает листва… Ты точь-в-точь пожелтевший лист,

Рекой отделён от постылой большой земли.

Ты слышишь течение вечности на простор.

Ты чувствуешь запахи: выпивка, смерть и торф.

А вечность вливается в море из Нев, Сестёр

И шепчет, смеясь, что ты тоже отчасти мёртв.

2017

Этой ночью вкруг дома ходило бесстрастное время,

И смотрело мне в окна, и пело – «скорее, проснись…»

Я вскочил на коня, не попав в непослушное стремя,

И погнался за ним, и кричал ему – остановись!

Время, стой же! Куда ты уходишь? Куда ты ведёшь нас?

Я же знаю – наивно финала хорошего ждать.

Горизонт заалел, и в лучах восходящего солнца

Расплескалась по миру столетняя наша вражда.

Здесь не будет нейтральных – здесь будут свои и не наши.

Время всех созывает – кто славен и кто посрамлён.

Наливаются кровью знамёна, артерии, пашни,

Оживают поблёкшие фото из смутных времён,

Женевьев-де-Буа раскрывает фамильные склепы,

И на Марсовом поле восстала знакомая тень…

Я летел вслед за временем – оруженосец нелепый –

Подчиняясь, но всё же не веря своей маете…

…Я догнал его. Спешился. Время, нагнало ж ты страху!

Время лишь усмехнулось под маской – сплошным кумачом.

Посмотрел на себя, а на мне – и шинель, и папаха,

И винтовка, как яростный праздник, за правым плечом.

      *      *      *

Благоухая kenzo,

Пивом и табаком

Не нахожу я места

У неба под каблуком.

Я всё иду куда-то,

Вижу картины я:

Ряженые солдаты,

Небо, любовь моя…

Как Башлачёв сказал нам -

Очень в груди болит,

Ибо люблю. По залам,

Убранным в сталь, гранит,

Я прохожу беззвучно.

Дремлет в трахее вой.

Славы бы мне до кучи,

Но без улыбки той,

Ради которой бился,

Песни орал, кипел -

Всё не имеет смысла.

Так я себе велел.

Полная неба чаша

Вылита на меня.

Всё что моё – не наше.

Знаю, тоску храня.

Брошенные привычки

Снова со мной на "ты".

Пальцы ломают спички,

Будто мечтам – хребты…

Мне ничего не надо.

Плачет кирпич в стене.

Небо "кру-гом" команду

Выполнило на мне.

Посвящение Вольфгангу Борхерту

Я был убит. Над Россией плыла зима.

Дружище Вольфганг рыдал надо мной навзрыд.

Меня зарыли на той стороне холма.

Никто сейчас и не вспомнит, где я зарыт.

Земля промёрзла, и я в ней насквозь промёрз:

Войной нельзя ничего никогда согреть,

И мой, завёрнутый в простыни, хилый торс

Торчит из каменной почвы почти на треть.

А впрочем – пусть… Всё равно не вернусь назад.

Не важно, был я "хороший" или "плохой" –

Я умер. Умер, как сотни других солдат,

И вот – лежу под печальной, большой ольхой,

А мой товарищ, сумевший подбить КВ,

Навек остался под брюхом его литым,

И до утра, относимый слегка к Москве,

Его надгробьем был танковый чёрный дым.

Никто не верит, кому-то смешно до слёз

От жутких сказок, что я расскажу тебе.

Поверь, пожалуйста! Это со мной сбылось!

Раскрыт мой рот в бесконечной немой мольбе.

Мне страшно здесь! И – особенно – по ночам.

Сам холм, порой, содрогается, будто жив.

Земли ладони скользят по моим плечам,

Хоть после смерти, но, всё-таки, задушив.

Ольха корнями вползает в провалы ран,

Сгоревший танк издаёт дребезжащий стон…

Я слышу – истово молится лейтенант,

Зарытый рядом и видящий страшный сон.

Он твёрдо вёл нас к победе и, веришь ли,

Его слова до сих пор для меня – закон.

Согласно плану, мы в хаос, как в лес, вошли.

Весь полк мой был этим хаосом поглощён,

И я лежу, замирая от злых чудес,

Лежу минуту, и буду – бессчётный век.

Лишь воет лес, потому что он русский лес.

И снег кричит. Потому что он русский снег.

Метро

Вечер, метро, в тоннеле светло, как днём.

Стук не сдержать, он рвётся из сердца прочь.

Не попадая в нормы дверной проём,

Снова я бьюсь об стену, горох точь-в-точь.

Значит, пришла пора покидать насест…

Чёртова память, яростней пламеней!

Из всевозможных тихих, спокойных мест

Я выбираю землю и прячусь в ней.

Я выбираю призрачное метро –

Нет настоящих линий, фальшив билет.

Можно всю жизнь лететь сквозь его нутро –

Станций конечных тоже, по счастью, нет.

Я выбираю ветер, что бьёт в лицо

Через окно из светлых, пустых глубин.

Есть, говорят, в столице его кольцо,

В нём в форме буквы М укреплён рубин.

Город над нами бьётся в силках – час пик!

Новые мысли тонут в дрянном спирту.

Новые лица тот же корёжит тик –

Вредно, конечно, правду держать во рту.

А по тоннелю поезд летит стремглав

Новым маршрутом – он ни хорош, ни плох.

Жизнь продолжает список удачных глав –

Пёрышком из-за конторки помашет Бог,

Поезд сорвётся в сумрак, к иным мирам,

Стукнув меня о поручень головой…

Старый вагон – мрачный, забытый храм,

Мчащийся вдаль под призрачною Невой.

Продавец эмоций

За облитой спиртом и сумраком стойкой бара,

Направляя в глотки поток с колеса Сансары,

Он стоит, как Шива, сторукий, и, улыбаясь,

Разрушает нас, совершая с бутылкой танец.

Десять тысяч раз наши лица ему знакомы.

Мы идём к нему в предвкушении сладкой комы.

Мы идём к нему точно в море – без карт, без лоций.

Помоги же нам, гений тьмы, продавец эмоций!

Я сегодня зол – вылей радость в пустой бокал мне,

Чтоб душа моя собрала понемногу камни.

Я сегодня женщиной ласковой был отвергнут –

Ты налей-ка мне безразличия липкий вермут.

Наполняй бокалы! Апатию, эйфорию,

Хохот, слёзы, ужас, тревогу за Мать-Россию –

Намешай коктейлей из них, чтоб башка трещала!

Мы вернёмся завтра, пройти этот путь с начала.

Все там будем, друг, перед этой потёртой стойкой.

Посмотри, как вертится бармен премудрой сойкой,

Разливает слёзы – классическую запивку –

И листает нас, словно старых газет подшивку.

      *      *      *

Я буду счастлив. Буду, и пофиг, что там

Бармен бормочет перед девятым шотом.

Буду потерям радоваться истерично,

Падая вновь в объятья плохих привычек.

Я буду счастлив, чёрствой тоской помятый,

Буду пить чай с шалфеем, с душистой мятой,

Буду гулять по Невскому поздно ночью

(Жаль, что шаверма тут на углу не очень)…

Пусть не везёт мне, девушка разлюбила,

Череп наполнен прошлых ошибок илом,

Тошно мне от кармических лютых санкций,

Скалит клыки-колонны собор Казанский –

Я подставляю щёки стальному ветру,

Вырвавшему недокуренную сигарету…

Утром вернусь домой, под родную крышу,

Буду орать все песни, какие слышал,

Буду плясать на кухне, громя посуду…

Я буду счастлив. Ну, или – нет, не буду.

Телефон:       [phone]

E-mail:       [e-mail]

VK:             https://vk.com/igor_nikolskiy (личная)

https://vk.com/nikolskiy_poetry (творчество)

Twitter:      https://twitter.com/IngwarNikolskiy

ID на сайте Росмолодёжи – 1458737.