Тени Хафенбурга

Игорь Корнов

Тени Хафенбурга

"Прошлое подобно разбитому зеркалу. Пытаясь собрать осколки воедино, можно порезаться."

(Max Payne)

Глава 1: Возвращение

Сумерки сгущались, превращая мир за лобовым стеклом в размытые тени. Каждая миля, отделявшая Алекса от города, казалась шагом в прошлое, в которое он не хотел возвращаться. Узкая гравийная дорога извивалась сквозь густой, почти непроницаемый лес. Вековые деревья смыкали свои кроны над головой, образуя живой тоннель из переплетённых, костлявых ветвей.

Свет фар выхватывал из темноты лишь небольшой, постоянно ускользающий участок дороги, по краям которого дрожали уродливые тени. В давящей тишине, нарушаемой лишь ровным гудением мотора, Алекс слышал гулкий стук собственного сердца. Мысли, липкие, как смола, неотступно возвращались к матери, Хельге Рихтер. К её уединённой, почти затворнической жизни в этом доме, который стал для неё и крепостью, и тюрьмой. И к тому внезапному, короткому звонку из лечебницы, который оборвал эту жизнь, оставив после себя лишь череду неразрешённых вопросов и едкое чувство вины.

В его сознании Хафенбург был не просто названием на карте, а молчаливым, равнодушным хранителем тайн, которые он ощущал кожей с самого детства, но так и не смог их разгадать.

Наконец, лес нехотя расступился, и перед ним открылась долина. Внизу, в мерцающем, нездоровом свете фонарей, раскинулся его родной городок. Хафенбург выглядел как ожившая старинная гравюра: прижавшиеся друг к другу черепичные крыши, сплетение узких улочек, где с трудом могли бы разъехаться две машины, и старая колокольня, пронзающая сумрачное небо в самом центре. В воздухе витал густой, въедливый запах влажной земли и горьковатого дыма из каминов – аромат, который невозможно было забыть.

Его современная машина казалась чужеродным, нелепым объектом на этих вековых улицах. Проезжая мимо главной площади, Алекс чувствовал на себе взгляды старых домов с их резными фасадами и тёмными провалами окон. Ему казалось, что они наблюдают, оценивают, вспоминают.

Он направился к окраине, где на небольшом холме, чуть в стороне от похожих понурых строений, стоял его дом. Отсюда открывался вид на всю долину, укутанную вечерней дымкой. Он был таким же, каким Алекс его помнил: массивный, двухэтажный, с тёмными деревянными ставнями, которые всегда были наглухо закрыты, словно незрячие глаза.

Алекс заглушил мотор. Наступившая тишина показалась ему неестественной, давящей. В ней он расслышал нечто большее, чем просто отсутствие звука – едва уловимые отголоски прошлого. Того самого прошлого, которое отзывалось в нём болезненными воспоминаниями о бесконечных, тревожных разговорах с матерью, древних обрядах, защитных ритуалах и тенях, которые, по её словам, всегда ждали за порогом.

Скрипучие ступени крыльца встретили его. Ключ с трудом повернулся в заржавевшем замке, и дверь нехотя поддалась, издав протяжный стон. Внутри его окутал спёртый запах застоявшегося воздуха, пыли и ещё чего-то – тонкий, едва уловимый аромат сухоцветов, который так любила его мать.

Алекс включил свет. В тусклом свете старой люстры всё выглядело именно так, как он оставил много лет назад, только на пятнадцать лет старше: старинная, тяжёлая мебель, покрытая белыми саванами чехлов, тёмные, выцветшие обои, плотно задёрнутые шторы, не пропускающие ни света, ни жизни. Всё говорило о жизни, застывшей здесь много лет назад.

Чувство вины нарастало. Он покинул этот дом сразу после того, как попал в приют. С тех пор его жизнь превратилась в череду бесконечных метаний: поиски себя, работа в порту, потом разнорабочим, риелтором и, наконец, менеджером в небольшой компании. Он так и не смог вырвать мать из замкнутого круга её страхов, из её борьбы с призраками прошлого. В конце концов, он поместил её в лечебницу, в отчаянной надежде, что профессионалы помогут там, где он оказался бессилен. Но стало только хуже.

Теперь ему оставалось лишь закончить дела, продать этот проклятый дом и попытаться навсегда вычеркнуть Хафенбург из своей жизни. С этими мыслями Алекс поднялся в свою старую комнату и лёг на кровать, но заснуть не удавалось. В его голове роились образы прошлого, неотступные и яркие.

Глубокой ночью, когда он наконец провалился в тяжёлую дремоту, его разбудил внезапный, отчаянный лай собаки. Громкий, надрывный, он эхом разносился по тихой улице. Алекс сел на кровати, превратившись в слух. Он подошёл к окну и осторожно отодвинул штору. Улицу окутывал лёгкий туман, а мрачные кроны деревьев у соседних домов походили на костлявые руки, тянущиеся к небу. В призрачном свете фонаря он увидел фигуру, стоявшую прямо под окном дома напротив.

Она была повернута к нему спиной, но в её неподвижных очертаниях было что-то неестественное, жуткое. Внезапно, словно почувствовав его взгляд, фигура резко обернулась. В тот же миг собака залаяла ещё яростнее, но прежде, чем Алекс успел разглядеть лицо, силуэт растаял в тумане, исчезнув так же внезапно, как и появился.

Сердце гулко ухало в груди. Что это было? Обман зрения в туманной дымке или его собственное воспалённое воображение, обусловленное пребыванием в этом месте?

Совладав с собой, Алекс отошёл от окна, сел на кровать и стал прислушиваться к окружающим его звукам. Лай собаки постепенно стих, и вокруг воцарилась глухая тишина, которую нарушали лишь скрипы старинного дома, словно приветствующего Алекса спустя столько лет в своих стенах. Когда отпустило, Алекс рухнул на кровать, провалившись в сон почти мгновенно.

Глава 2: Шёпот прошлого

Утро сменило ночную тревогу на дневную, тупую и ноющую. Не выспавшийся и слегка разбитый, Алекс спустился вниз и принялся разбирать вещи матери, надеясь, что механическая работа поможет отвлечься. Он открывал коробки с её книгами по фольклору и истории, перелистывал старые фотоальбомы, в которых зияло множество пустых страниц, словно кто-то намеренно стирал прошлое. Рутинный процесс принёс свои плоды, и Алекс полностью погрузился в работу.

Внезапный стук в дверь заставил его вздрогнуть. За дверью слышались тихие, приглушённые голоса. Он нехотя открыл. На пороге стояли четверо.

– Здравствуй, Алекс, – произнесла женщина лет шестидесяти, протягивая ему руку. Её улыбка была широкой, но не затрагивала холодных, светлых глаз. – Я Эвелин. Мы были очень дружны с твоей матерью.

Они представились по очереди: Клаус, мужчина с хищными чертами лица и слишком пристальным взглядом, грузный, молчаливый Вильгельм и Фрида, чьё лицо казалось неподвижным.

– Очень приятно, – выдавил из себя Алекс. – Александер Рихтер.

– Мы тебя помним совсем мальчишкой, – подхватил Клаус. – Жаль, что так вышло с Хельгой. Она была… особенной женщиной.

– Надеюсь, теперь она в лучшем мире, – с преувеличенным сожалением добавила Эвелин, и в её голосе прозвучала странная, торжествующая нотка.

Каждый из них казался дружелюбным, но Алекс чувствовал странную, леденящую неловкость в их присутствии. Их глаза были холодными и оценивающими, а движения – неестественно плавными и выверенными. Они вспоминали Хельгу, говорили, как им жаль, что она ушла, но постоянно, как бы невзначай, делали акцент на том, какой замкнутой и нелюдимой она была.

– Мы часто предлагали ей свою помощь, – вставил Клаус, – всё же после той трагедии ей пришлось совсем несладко. Но она всегда отказывалась. Говорила, что справится. Упрямство было её отличительной чертой характера.

При этих словах все четверо обменялись быстрыми, едва заметными ухмылками.

– Мы бы хотели помочь тебе с разбором вещей, – предложила Фрида, впервые подав голос. – В доме наверняка много тяжёлого. Для мужчины, конечно, это не проблема, но вчетвером всегда сподручнее.

Алекс вежливо, но твёрдо отказался.

– Спасибо, но я справлюсь сам. Мне нужно побыть одному. Благодарю вас за понимание.

– Очень жаль! Но если тебе что-то понадобится, не стесняйся, – сказала Эвелин, и её улыбка стала неестественно широкой, но холод в глазах от этого лишь усилился. – Мы всегда рядом.

Он попрощался и поспешно закрыл за ними дверь. «Жуть», – промелькнуло у него в голове. Эти четверо были слишком… идеальными. Их дружелюбие казалось, натянутым и фальшивым. Они знали его мать, но что они знали на самом деле?

Алекс вернулся к разбору вещей, повторяя про себя имена непрошеных гостей. Странным был тот факт, что Алекс совершенно не мог вспомнить их в своём детстве. Эти имена он слышал впервые, при этом они знали его мать, а также его самого. «Глупость какая-то!» – неуверенно проговорил Алекс и вернулся к своей рутине.

Перебирая ящик со старыми безделушками, он наткнулся на небольшую деревянную подвеску. Она была вырезана в форме странного, несимметричного узла. С удивлением он узнал в ней тот самый оберег, который носил в детстве по настоянию матери. Он потерял его в приюте много лет назад и с тех пор его больше не видел.

В памяти вспыхнули обрывки воспоминаний: тёплые руки матери, бережно надевающие ему на шею тот самый амулет, её тихий, напряжённый голос: «Будь осторожен, сынок», нежный поцелуй в лоб и её ладонь на его груди со словами «Люблю тебя». По коже пробежала лёгкая дрожь, эти воспоминания отозвались в сердце тупой болью. Дыхание перехватило, и Алекс крепко прижал руку к груди, впервые за долгое время по-настоящему осознав всю горечь утраты.

Повременив с разбором вещей, он уставился на символ в руке, который теперь стал центром его внимания, словно что-то внутри откликнулось так звонко, что нельзя было просто это проигнорировать. Подвеска была по-настоящему древней, лёгкие трещины вырезанного из дерева амулета словно дополняли его, придавая больше загадочности и едва уловимой таинственности. Символ напоминал по своему виду цветок из трёх лепестков, с пустым центром в середине, этакий узор.

К удивлению Алекса, этот символ внезапно потяжелел в его руке и словно стал немного теплее. «Странное чувство», – прошептал он. Стараясь не обращать особого внимания на необычные изменения в свойствах предмета, положил подвеску в карман и вернулся к разбору старого хлама.

На дне одной из коробок лежала стопка тетрадей без особых внешних признаков. Алекс вытащил стопку и положил на пыльный письменный стол, который стоял в кабинете матери, с массивной столешницей и толстым дубовым каркасом, словно вросший в пол. Открыв одну из тетрадей, он сразу узнал почерк матери. Слегка угловатый, местами совершенно непонятный, но такой родной и красивый, преисполненный витиеватыми линиями, словно узорная вышивка.

Пролистав несколько страниц, он обнаружил рисунок той самой подвески, такой же символ, линии которого были более чёткими и симметричными. Рядом с ним было какое-то описание: «Трикветр – ключ… Земля, небо, море… Тело, дух…» – прочитал Алекс и стал листать страницы дальше.

Это были дневники или какие-то заметки его матери о материях, совершенно непонятных с первого взгляда. Пролистав несколько страниц разных тетрадей, Алекс заметил рисунок того же символа с заметными изменениями. Здесь он был помещён в центр какого-то большого узора, похожего на куст или дерево, кроме этого символа были ещё несколько, совершенно незнакомых. В углу рисунка была подпись – «Библиотека Хафенбург, стеллаж 13, 6/9».

Алекс выпрямился, беглым взглядом осмотрел кабинет ещё раз, несколько коробок остались без внимания, но желания продолжать больше не осталось. Решив выйти на улицу подышать воздухом, он позвонил риелтору, с которым договорился встретиться послезавтра для показа дома одному из местных покупателей.

«Стеллаж 13…» – проговорил про себя Алекс, закончив разговор с риелтором.

Желание выяснить, что же скрывала его мать, оказалось сильнее. Так как у него было в запасе ещё немного времени, Алекс решил отправиться в местную библиотеку.

Глава 3: Сделка с памятью

На следующее утро, не в силах больше находиться в давящей атмосфере дома, Алекс отправился в городскую библиотеку. Здание, как и всё в Хафенбурге, было старинным, с тяжёлыми дубовыми дверями и высокими арочными окнами. Внутри пахло старой бумагой, пылью и воском. Он подошёл к тому самому стеллажу, на который указывала его мать. Книг было полно, в основном местная история, мифология, древние артефакты народов Австрии и прочее.