«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть VIII. Педагогическая деятельность в свердловских институтах (1939-1956)

скачать книгу бесплатно

«DIXI ET ANIMAM LEVAVI». В. А. Игнатьев и его воспоминания. Часть VIII. Педагогическая деятельность в свердловских институтах (1939-1956)
Василий Алексеевич Игнатьев

Виталий Георгиевич Бояршинов

Воспоминания уральского преподавателя и бытописателя Василия Алексеевича Игнатьева (1887-1971) в 10 частях. В 8-й части автор рассказывает о педагогической службе в свердловских институтах в 1939-1956 годах, преподавателях и студентах, жизни во время и после и войны.

Предисловие к Части

VIII

.

С преподавания русского языка на курсах мастеров социалистического труда на Верх-Исетском металлургическом заводе автор перешёл работать преподавателем латинского языка в Свердловские институты. Он вспоминает, как ему пришлось преподавать латинский язык в медицинском, юридическом, в сельскохозяйственном, иностранных языков, педагогическом институтах, а также в одной из средних школ города, где этот язык был введён для опыта. Годы с 1938 по 1956 стали для Василия Алексеевича Игнатьева «странствиями» с латинским языком. Этому посвящена восьмая часть публикации его воспоминаний.

Свердловский государственный медицинский институт был создан в 1930 г. В 1936 г. был построен главный корпус института на ул. Репина, 3. Институт возглавляли учёные, внёсшие значительный вклад в развитие отечественной науки. В 1995 г. институт был преобразован в Уральскую государственную медицинскую академию, а с 2013 г. – в университет.

На сайте Уральского государственного медицинского университета – http://www.usma.ru/ (http://www.usma.ru/) – сообщается, что «с 1931 г. в Свердловском государственном медицинском институте читался только курс латинского языка, который до 1954 г. вёл единственный преподаватель – профессор Иван Нилович Мезенцев, человек высокообразованный, владеющий 16 иностранными языками». В 1943 г. в институте был введён курс иностранного языка, а в 1954 г. путём слияния курсов латинского и иностраннных языков была образована кафедра иностранных языков, действующая по настоящее время. Воспоминания автора расширяют представления об этом периоде предыстории образования кафедры, преподавателей было трое и латинисты должны были проводить занятия в рамках изучения медицинской латыни в «съёмных» и неотапливаемых помещениях других медицинских кафедр.

Свердловский государственный юридический институт появился в 1937 г. (первоначально – Сибирский институт советского права в г. Иркутске, с 1934 г. в Свердловске, в 1935-1937 гг. – Свердловский правовой институт). С 1992 г. это – Уральская государственная юридическая академия, а с 2014 г. – университет.

Кроме Свердловского юридического института автор преподавал в Свердловском филиале Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ), который в 1951 г. был реогранизован в заочное отделение Свердловского юридического института, с 1955 г. – факультет, а с 2013 г. – Институт заочного и ускоренного обучения Уральской государственной юридической академии (с 2014 г. – университета). Сам ВЮЗИ в Москве был преобразован в 1937 г. из Центрального заочного института советского права (ранее в 1931-1933 гг. – Центральный заочные курсы советского права), в 1990-1993 гг. – Московский юридический институт, в 1993-2012 гг. – Московская государственная юридическая академия, с 2012 г. – Московский государственный юридический университет имени О. Е. Кутафина.

В. А. Игнатьев делает сравнения, как было организовано преподавание латинского языка в разные периоды в медицинском, юридическом, педагогическом и других институтах. О своих «странствиях» автор вспоминает с горечью, сознавая, какое большое значение имеет этот «мёртвый язык» для понимания многих слов в современных живых языках и насколько он был непопулярным среди студентов. Методики преподавания в его мемуарах нет и в большинстве указанных специализированных вузах, кроме педагогического, латинский язык не мог преподаваться полностью.

Во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. голод в далёком тылу заставил автора прервать педагогическую деятельность и пойти на хозяйственную работу, что спасло его семью от голодной смерти.

В 1956 г. автор вышел на пенсию и занялся литературным творчеством в мемуарном жанре, результатом чего стали и эти его воспоминания.

В его воспоминаниях можно встретить многих преподавателей с известными в среде физиологов, юристов и филологов именами: Парин В. В., Винавер А. М., Черепахин Б. Б., Магазинер Я. М., Дергачёв И. А., Шуйский П. А. Не забыл автор и о студенческой молодёжи того времени и о своём участии во вступительных экзаменах по русскому языку.

Для историков и краеведов воспоминания В. А. Игнатьева, несмотря на субъективность автора, могут представлять большой интерес.

В состав восьмой части включены очерки автора как из «пермской», так и из «свердловской» коллекций. Из «пермской коллекции» взяты автобиографические очерки автора под заголовком «Петя Иконников» (псевдоним автора): «Педагогическая деятельность П. А. Иконникова в Свердловских институтах», «Приёмные экзамены в вузах Свердловска в 1940-1950-х гг.» и «Преподавание латинского языка в Свердловском филиале ВЮЗИ (Всесоюзный юридический заочный институт)». Из «свердловской коллекции» взят очерк «Странствия» с латинским языком по вузам Свердловска». Очерки из двух коллекций составлены автором с разницей примерно 5 лет, они частично повторяют и в тоже время дополняют друг друга, раскрывая различия двух редакций. В завершении данной публикации приводится «Биографический очерк «Трое», о преподавателях латинского языка в Свердловском мединституте П. А. Липине, В. А. Наумове, В. А. Игнатьеве». Этот очерк находится только в «пермской коллекции», в конце очерка автор отдаёт дань уважения своим бывшим учителям латинского языка в Камышловском духовном училище и Пермской духовной семинарии.

В восьмой части представлены фотографии из мемуаров автора.

Педагогическая деятельность П. А. Иконникова в Свердловских ин[ститу]-тах

[1960-1961 гг.]

Осенью 1938 г. П. А. Иконников перешёл на работу в высшие учебные заведения Свердловска преподавателем латинского языка.

[Свердловский государственный] медицинский институт

В медицинском институте в 1938 г. было три преподавателя латинского языка: Иван Николаевич Мезенцев, работавший в институте с момента его организации; Павел Александрович Липин, перешедший в институт после ликвидации рабфака мед[ицинского] института, где он работал зав[едующим] уч[ебной] частью и преподавателем латинского языка, и П. А. Последние двое были «академики».

Старейшим по положению – honoris causa[1 - honoriscausa – по-латински почётный.] – был Иван Нилович, он и осуществлял руководство занятиями латинским языком. В смысле территориальном, т. е. в смысле площади для занятий латинским языком, он был «на задворках» и на положении кукушки: отдельных комнат для него не было и он на положении бедного родственника блуждал по разным комнатам, вплоть до препараторской.

Что говорить, кому бы хотелось иметь таких родственников и, конечно, сопротивлялись. Больше всего недовольства было у уборщиц: им за дополнительную уборку ничего не платили. Только приказ директора, да и то иногда ещё со спорами, открывал двери комнаты, в которой кто-либо из латинистов должен был заниматься. Конечно, хозяева комнат смотрели на них, как на гостей в субботу! Каждый приём распределялся по 18-ти группам, и, таким образом, «на брата» приходилось по шести групп по 30-35 человек в группе. Сначала на изучение латинского языка отводилось по учебному плану что-то около 100 часов, а потом снизили до 78-80 часов.

Собственно название «латинский язык» было громким для медицинского института, а вернее было бы этот предмет назвать медицинская или врачебная латынь. Что изучалось на уроках латинского языка? Склонения существительных и прилагательных, глагол только в praesens[2 - praesens – по-латински в настоящем времени.], немного числительных и наречий – вот и всё. Конечно, и А. С. Пушкин, когда сказал, что «мы все учились понемногу – чему-нибудь и как-нибудь», имел в виду больший объём «латыни», которая при нём уже была «на в моде». Перед преподавателями латинского языка в медицинском институте ставилась задача: приучить студентов к терминологии, главным образом, по анатомии; научить читать и писать рецепты: кое-что сделать для изучения фармакологии. И вот на занятиях переводились: angulus costae[3 - anguluscostae – по-латински угол рёбер.], ulcus duodeni[4 - ulcusduodeni – по-латински язва двенадцатиперстной кишки.] et cetera.[5 - etcetera – по-латински и так далее.] Учебник по латинскому языку в первой редакции только и состоял из набора таких выражений и только во второй редакции (проф[ессора] Боголепова[6 - Боголепов В. М. «Латинский язык. Учебник». Медгиз, 1950.]) снабжён был различными статьями из медицинских наук, в том числе из Цельса[7 - Цельс – римский философ-платоник второй половины II века.]: чтение рецептов – это, как выразился поэт [А. С. Пушкин – ред.], было «предел души моей желанный», ход королём. На них преподаватели латинского языка старались убедить студентов в необходимости изучать латинский язык. К этому, т. е. к убеждению приходилось часто прибегать, но часто в глазах агитируемых можно было прочитать: «милые вы люди и, как видно, патриоты латинского языка, но и мы тоже не менее милые люди», ergo[8 - ergo – по-латински тогда.]… Самое же главное, опираясь на рецепты, чтобы убедить студентов в необходимости изучать латинский язык (читай – грамматику), преподаватели попадали в явное положение contradiction in adiecto.[9 - contradictioninadiecto – по-латински противоречие в определении.] На это и их ловили студенты. Они говорили: «вот вы говорите, что нужно знать склонения существительных для рецептуры, но неужели вы думаете, что мы будем писать слова в рецептах полностью. Сами же вы учите писать рецептурные термины сокращённо. Вот смотрите образцы рецептов в учебнике». Что ещё можно сказать: их логика не опровержима. Конечно, преподаватели старались «сдабривать», как говорится, переводы разными пословицами, например: «Sana mens in corpore sano»[10 - Sanamensincorporesano – по-латински «В здоровом теле – здоровый дух».] и т. д., даже каламбурами, например: «Anicum cognoscimus amore, more, ore, re»[11 - Anicumcognoscimusamore, more, ore, re – по-латински «Друг познаётся по любви, нраву, лицу, деянию».]; даже загадками, например: «Mitto tibi navem, rostrum puppique non habentem»[12 - Mittotibinavem, rostrumpuppiquenonhabentem – по-латински «Посылаю тебе корабль без носа и кормы».]. Пётр Алексеевич имел однажды удовольствие убедиться, как плодотворны были подобного рода переводы. Было так: сдавала экзамен студентка с датской фамилией – Готде-Грот. Всё ответила блестяще, и когда он взял зачётную книжку, чтобы поставить quinque[13 - quinque – по-латински пять.], вдруг она заулыбалась и говорит: «Позвольте мне прочитать на память вот это» и сказала: «Amicum cognoscimus…» Ну, это же было умиление! Вот когда можно было сказать: «Умри, Денис!»[14 - «Умри, Денис, лучше не напишешь» – слова, приписываемые Григорию Потёмкину, которые, как считается, были сказаны им Денису Фонвизину после премьеры его пьесы «Недоросль» 24 сентября 1782 года. Фраза стала крылатой и служит для одобрения чьего-либо успеха. Существует множество вариантов этой фразы от наиболее пространного «Умри теперь, Денис, или хоть больше ничего уже не пиши: имя твоё бессмертно будет по этой одной пьесе» до самого краткого: «Умри, Денис…».] Или вспомнить лермонтовское: «тогда смиряется души моей тревога»…[15 - Из стихотворения М. Ю. Лермонтова «Когда волнуется желтеющая нива…»] Но это были редкие случаи.

Как относились к латинскому языку те, изучение которого было им «на потребу», т. е. профессора, преподаватели? Заведующий кафедрой анатомии, он же декан, Николай Павлович Александров[16 - Александров Николай Павлович – декан педиатрического факультета Свердловского государственного медицинского института в 1940-1941 гг.], «в минуты жизни трудные» приходил на помощь учителям. Высокого роста, седой, как лунь, с лицом пепельного цвета и голосом «шаляпинской» силы, он иногда устраивал со студентами беседы «о значении изучения латинского языка». Он говорил, сам себя слушал и смотрел, какое впечатление его речь производит на студентов и учителей. «Они» (первые) в этом случае не решались выступать в защиту, ссылаясь на строение рецептов. Никогда не забудет Пётр Алексеевич случая, как бывший ранее заведующим кафедрой физиологии, а в тот момент зав[едующий] уч[ебной] частью, в настоящее время член медицинской академии – Василий Васильевич Парин[17 - Парин Василий Васильевич (1903-1971) – советский физиолог, академик Академии наук СССР (1966) и Академии медицинских наук СССР (1944). Окончил медицинский факультет Пермского государственного университета в 1925 г. Преподаватель Пермского государственного университета в 1927-1932 гг., профессор, заведующий кафедрой физиологии и декан биологического факультета Пермского индустриально-педагогического института в 1931-1933 гг., заведующий кафедрой физиологии, декан лечебного факультета, директор Свердловского медицинского института в 1933-1941 гг., профессор, заведующий кафедрой нормальной физиологии и директор 1-го Московского медицинского института им. И. М. Сеченова в 1941-1943 гг. Заместитель наркома здравоохранения СССР в 1942-1945 гг. Академик-секретарь в 1944-1947, 1955-1963 гг., вице-президент в 1963-1966 гг. Академии медицинских наук СССР. Директор Института нормальной и патологической физиологии Академии медицинских наук СССР в 1960-1965 гг. Директор Института медико-биологических проблем Минздрава СССР в 1965-1969 гг. Заведующий Лабораторией проблем управления функциями организма человека и животных Академии наук СССР в 1969-1971 гг.] вызвал к себе в кабинет всю тройку латинистов и просил их продиктовать студентам следующее выражение:

Multa sunt, quae scimus,

Plura sunt, quae divinamus,

Plurima sunt, quae ignoramus.[18 - По-латински «Есть много вещей, которые мы знаем, Есть несколько вещей, божественных, которые мы не знаем».]

П. А. не только в том только единственным случае, когда переданы были эти слова, но во всех случаях и во всех учебных учреждениях, где он преподавал латинский язык, свято соблюдал завет В. В. Парина и когда приходилось проходить неправильные степени сравнения прилагательного multus, диктовал это продолжение с указанием, что оно должно быть девизом в их жизни: двигаться в науке от «divimus» (гипотезы) к раскрытию тайны того, «quae ignoramus» (работать на науку). Через 18 лет после первой записи этого выражения в медицинском институте (1942 г.) П. А. встретил свою бывшую ученицу (в 1960 г.) во второй городской больнице Свердловска и она (Бересенёва) прочитала ему это выражение. Что сказать по этому поводу? Что может быть лучшей наградой в жизни учителю, как увидеть, что труды его не пропали даром.

Началась война… и жизнь сразу же изменилась. Уже в августе «латинисты» Липин и Игнатьев[19 - Здесь автор отошёл от своего псевдонима.] со студентами были направлены на Московский торфяник на сушку и уборку торфа. Первого сентября начались занятия, по 20-го те же «латинисты» со студентами и другими учителями были направлены в Сысертский район на уборку урожая. Занятия по латинскому яз[ыку] из главного корпуса перенесены были во второй корпус, где не было центрального отопления. Комендант здания более всего боялся за лягушек, которые были в подвале и отеплял его. Печи топили хозяева лабораторий для себя, а так как у «латинистов» не было своих комнат, а они были на иждивении, то было так: с утра они замерзали в чужих комнатах, а к концу их занятий хозяева начинали топить печи для себя. Питание сокращалось и сокращалось. Был случай, что П. А. встретился в столовой, где давалось дополнительное питание (УДП) со своей студенткой Мокеевой, и она подложила ему на стол маленький кусочек хлеба. Начинали припухать ноги. Что делать?

Уход «во страну далече»

В марте 1943 г., когда П. А. подал заявление об уходе заведуюшему учебной частью института проф[ессору] Пунину (был эвакуирован из Смоленска) он с укором ему сказал: «Хорошенькое дело: старший преподаватель вуза уходит в какие-то сторожа». П. А. промолчал, но в глазах у него уже рябило и ноги подкашивались. … Профессор имел неплохое снабжение питанием. Как это сказано: «Сытый голодного не разумеет».

«Хождение по мукам» на ВИЗе

У П. А. было много его учеников, ответственных работников, к которым он пришёл и чистосердечно сказал: «Ребята, я голодаю». Один из них, начальник цеха № 1 Борис Иванович Всехвальных[20 - Всехвальных Борис Иванович (1911-1965).] назначил его чернорабочим цеха, а завком его откомандировал на Московский тракт в контрольную будку контролёром по вывозке дров. В будке было четыре контролёра: два от лесничества и два от завкома ВИЗа, одним из которых был П. А. Работа заключалась в надзоре за вывозкой дров из лесничества. Дежурили по двое сутками. Один из контролёров от лесничества тоже был ученик П. А. и, принося на будку пол литра молока (у него была корова) подливал П. А. в чай. Однажды ночью в будку приехала какая-то партия геологоразведчиков и попросила разрешение позавтракать в будке. У них были банки с консервами – молоком, мясом – как видно, в достаточном количестве и от их взоров не ускользнуло, какой завистью смотрели на них дежурные контролёры, поэтому, уходя, они оставили в банках понемногу консервов. Как только они вышли из будки, Варвара Артемьевна (контролёр от лесничества) предложила П. А. делить остатки… и они поделили. Ночами было дежурить жутко и опасно, к тому же будка кишела от клопов.

В начале мая П. А. направили завхозом и зав[едующим] складом в пионер-лагерь в деревню Крутиху. Работа была беспокойная, и ноги у него стали ещё больше опухать, пришлось от работы отказаться. Помнится, как однажды в лагерь пришла его жена – Анна Фридриховна и сказала: «Я больше не могу». По возвращении в город он случайно встретился с одним знакомым ВИЗовским инженером и он предложил ему работу сторожем на огороде служащих заводоуправления с условием оплаты труда частично картофелем. Он принял предложение. Его товарищем по работе был старичок Смирнов, а дежурили они по суткам. Лето было дождливое. Были случаи, что сторожей на огороде убивали. П. А. спасало только то, что по близости жил один его ученик, в избушку которого он заходил погреться. В тёмные ночи П. А. давал выстрел в небо из бельгийского ружья «Лепаж», чтобы показать, что он бдит, а сам уходил на веранду дома своего ученика. С дежурства приходилось возвращаться под дождём босым через весь посёлок ВИЗа. На дежурство приходила Анна Фридриховна с хлебом и каким-либо варевом. Иногда товарищ по работе – старик Смирнов приносил ботву от моркови и говорил: «Это тебе мая старуха посылает – свари с чем-либо суп».

19-го сентября ночью П. А. с женой дежурили в будке, около которой стояли мешки с картошкой. Сидели они у двери стеной к выходу: приходи, руби головы и забирай картошку. Кругом глушь. … Дома в отдалении.

20/IX пришла машина за картошкой. Поздно при луне П. А. с женой возвращались домой. Заработок составил полтонны картошки, которой питались до февраля.

Затем назначили П. А. десятником на склад топлива. Нужно было ходить по цехам, проверять в бункерах запасы каменного угля и направлять вагончики с ним по цехам. Кроме того, нужно было получать уголь, дрова и отпускать их. В тёмную ночь П. А. шагал по рельсам в цеха, кругом гудки…

В октябре отделу кадров было поставлено на вид, что на заводе работает человек не по своей квалификации и П. А. был сделан намёк: пора уходить.

[Свердловский государственный] юридический институт

Когда П. А. передал свою трудовую книжку с последней записью: работал десятником, там снача[ла] затруднились сформулировать в приказе, кого же принимают в старшие преподаватели латинского языка, но потом обошли последнюю работу и просто записали: назначить (имярек) старшим преподавателем латинского языка.

В юридическом институте было два основных преподавателя латинского языка: Григорий Соломонович Зельдович (из провизоров) и П. А. По-урочно занимался иногда Иван Нилович Мезенцев. Назначение латинского языка было главным образом обслуживать только что введённое в план юрид[ических] институтов «Римское право». Читать лекции по «Римскому праву» был направлен из лагеря ссыльных правая рука Милюкова – Александр Маркович Винавер.[21 - Винавер Александр Маркович (1883-1947) – российский и советский юрист, правовед, специалист по римскому и гражданскому праву. В 1940 г. был осуждён к лишению свободы на срок 8 лет по обвинению в участии в «антисоветской кадетской организации». В 1944 г. был освобождён по состоянию здоровья и служил профессором кафедры гражданского права и процесса Свердловского государственного юридического института.] Он и стал направлять учебную деятельность латинистов – Зельдовича и Иконникова. Он старался сузить задачи изучения латинского яз[ыка] в институте только изучением юридических терминов. Он так и говорил: «оставьте грамматику, вот вам список таких-то терминов, переведите их студентам и скажите, что бы они их заучили». Ясно было, что профессор делал «передержку», утрировал задачу изучения языка и ставил преподавателей в нелепое положение. К этому времени вышел новый учебник латинского яз[ыка], составленный бригадой авторов в составе В. И. Громова, М. М. Марковича и В. П. Глики (Юридическое издательство НКЮ СССР, Москва, 1941 г.). В соответствии с программой и учебником занятия в юридическом институте уже более походили на латинский язык, чем в медицинском ин[ститу]-те. Проходился, например, синтаксис: ablativus absolutus, accusativus cum infinitivus, предложения с ut, cum и si, не говоря уже о таких грамматических формах, как gerundium и gerundivum. Преподавателям пришлось изучать юридическую терминологию, в чём им очень помог А. М. Винавер. С ним, однако, не пришлось долго работать по сложившимся для него неблагоприятным событиям, которые, очевидно, содействовали его смерти. Он был очень требовательный на экзаменах и имел старую привычку вызывать на экзамен по нескольку раз. Он читал ещё лекции по гражданскому праву заочникам, которые, узнав о его требовательности, насторожились и заявили директору заочного юридического ин[ститу]-та М. М. Любавскому о том, что будто бы он на лекции сказал, что на Западе лучше поставлено юридическое дело, чем в СССР. Сообщили об этом в МВД. Винавер отрицал это. Назначена была целая комиссия по расследованию этого дела. Решение было вынесено такое: Винавера отстранить от работы в заочном отделении, а в стационаре – оставить за ним только «Римское право». Старика это, конечно, расстроило. У зав[едующего] учебной частью института проф[ессора] Б. Б. Черепахина[22 - Черепахин Борис Борисович (1894-1969) – советский правовед, специалист по гражданскому праву, доктор юридических наук (1945), профессор. В 1920-1922 гг. преподавал в Пермском государственном университете. В 1939-1952 гг. работал в Свердловском государственном юридическом институте профессором кафедры гражданского права и одновременно в 1943-1952 гг. заместителем директора по научной работе. Профессор кафедры гражданского права Ленинградского государственного юридического института в 1952-1954 гг. Декан юридического факультета Ленинградского государственного университета в 1954-1957 гг.] в скором времени после этого инцидента было семейное торжество: свадьба его единственной дочери. Винавер жил в институте вблизи квартиры Черепахина и «зван был на пир». Выпивали. Выпил и он «единую» и перед ним стояла ещё вторая, но вдруг он сказал: «Мне что-то неловко… и был «там». Когда пришли студенты, чтобы перенести покойника в его квартиру, то они застали его сидевшим в кресле и перед ним стояла «вторая». Вспомнилось пушкинское: «Блажен, кто чашу жизни не допил до конца». На похороны из Москвы приезжала жена – нестарая женщина, как говорили, из «бывших высоких». Летом же перед этим (он умер зимой) у него гостили дети: девочка 13 лет и мальчик 8 л[ет]. Умер А. М. Винавер 65 л[ет]. Предполагалось, что через год должна была кончиться его ссылка, и он должен был вернуться в Москву.

На следующий год лекцию по «Римскому праву» читал проф[ессор] Б. Б. Черепахин. Студенты у П. А. делали даже небольшие переводы из «Corpus iuris civilis».[23 - «Corpus iuris civilis» – современное название свода римского гражданского права, составленного в 529-534 гг. при византийском императоре Юстиниане Великом. Известен также под названиями «Свод Юстиниана» или «Кодификация Юстиниана».] Проф[ессор] Черепахин очень поддерживал усилия П. А. по внедрению в головы студентов знаний по латинскому яз[ыку]. Так, на экзаменах, если кто-либо плохо отвечал, то он делал замечание: «Вы, как видно, плохо занимались и по латинскому языку»… Контакт выражался и в том, что П. А. со студентами делал переводы по заданию проф[ессора] Черепахина. Такого контакта со специальными курсами у П. А. дальше ни в одном институте не было. В годы работы в юридическом ин[ститу]-те П. А. временно по совместительству работал один год в педагогическом ин[ститу]-те и три года в сельско-хозяйственном ин[ститу]-те на ветеринарном факультете. До отмены карточек и денежной реформы жилось тяжело.

Осенью 1949 г. латинский язык и «Римское право» были сняты в юридическом институте, и П. А. перешёл на работу старшим преподавателем латинского языка в педагогический институт иностранных языков.

[Свердловский государственный] педагогический институт иноязыков

В этом институте было три преподавателя латинского языка: Пётр Иванович Глебов в группах, изучающих французский язык; Ричард Осипович Элледер[24 - Элледер Ричард Осипович (1888-?) – советский дипломат. В 1923-1924 гг. внештатный уполномоченный, в 1924-1925 гг. вице-консул Народного комиссариата по иностранным делам СССР в г. Шанхане (Китай).] – в группах, изучающих английский яз[ык] и П. А. – в группах, изучающих английский и немецкий язык[и]. Это была пора увлечения теорией Марра. Первоначально уроки латинского языка были и на первом и на втором курсах, что-то около 150 часов, но потом они всё сжимались и сжимались и оставлены были только на первом курсе. Изучение латинского языка в ин[ститу]-те иностранных языков имело целью дать историческую перспективу развития языков и направлено было в адрес истории того или иного языка, но преподаватели этих языков упорно не хотели этого делать, так что латинский язык остался в этом институте пятым колесом у телеги.

Вновь в медицинском институте

21/IX 1952 г. Пётр Алексеевич вновь возвратился в медицинский ин[ститу]-т, который был рядом с его квартирой, и вышел на пенсию с 1/X 1956 г.

Таким образом П. А. в высших учебных заведениях Свердловска проработал 18 лет. Везде у него осталось много друзей и знакомых, как со стороны преподавателей, так и студентов.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 88-96 об.

Приёмные экзамены в вузах Свердловска

В [19]40-[19]50 гг.

(Из воспоминаний П. А. Иконникова)

Преподаватели латинского языка Свердловского государственного медицинского института по основной своей специальности были словесники и поэтому, когда возникал вопрос о составе комиссии экзаменаторов по русскому языку и литературе для поступающих в институт, считалось, что первыми, так сказать, присяжными членами этой комиссии, конечно, добровольно должны быть латинисты института. Таким образом, и Пётр Алексеевич Иконников, сделавшись преподавателем латинского языка мединститута, volens-nolens[25 - volens-nolens – по-латински волей-неволей.] стал входить в состав экзаменаторов для поступающих в институт. Бессменным председателем этой комиссии ante mortem[26 - antemortem – по-латински до смерти.] был Иван Нилович Мезенцев, старший преподаватель латинского языка в мед[ицинском] институте.[27 - До 1954 г.] Первый раз П. А. производил приёмные экзамены в мед[ицинский] институт в 1939 г., а впоследствии, примерно в течение десяти лет, Иван Нилович, если можно так выразиться, брал подряды на проведение экзаменов, кроме мед[ицинского] института, в юридических – очном и заочном – институтах, а так как П. А. с октября 1943 г. работал в последних институтах, то Иван Нилович даже не спрашивал его – согласен он, или не согласен принять участие в экзаменах, а просто объявлял ему: «П. А., я Вас записал»… Это не было насилием со стороны Ивана Ниловича. Боже, упаси! Это было, так сказать, высшим проявлением между ними солидарности и контракта, выработанными годами совместной работы.

Иван Нилович, как председатель комиссии представлял директору института, по должности являвшемуся председателем всей экзаменационной и приёмной комиссии, проект тем сочинений на экзаменах, билеты и информировал о ходе подготовки к экзаменам. Он же выяснял и договаривался о вознаграждении за проведение экзаменов. Нужно сказать, что в последнем вопросе И. Н. был человеком опытным и крепким, так что прочие члены комиссии ему в этом отношении доверяли вполне.

Во время войны для регулирования приёма во все высшие учебные заведения Свердловска из Министерства нар[одного] просвещения приезжали особые уполномоченные, и поставлен был вопрос об унификации тем сочинений и билетов на экзаменах для всех институтов. Эта работы была проделана особой комиссией, и были отпечатаны и разосланы единые темы и билеты. Этот порядок, однако, не нравился и просуществовал не долго – два года.

Экзамены проводились в два потока: с 1-го августа по 10-е – первый, и с 10-го августа по 20-е – второй. Год с годом количество поступающих увеличивалось, а так как время было военное, то главным образом в институты поступали девушки. К концу войны и после её окончания были предоставлены льготы для демобилизованных, и только тогда состав поступающих стал по признаку пола примерно выравниваться: один к одному. П. А., как и другие экзаменаторы по русскому языку и литературе был свидетелем безусловного прогресса у абитуриентов школ в грамотности, навыке излагать мысли и просто во внешнем оформлении работ. После окончания экзаменов от комиссии словесников требовалось всегда дать заключение о положительных и отрицательных сторонах ответов на экзаменах. Обычно комиссия отмечала следующие недостастатки:

в сочинениях:

а) много писалось не на тему. В этом отношении были сочинения «головастики». В них 2/3 или даже 3/4 сочинения составляло вступление, а 1/3 или 1/4 ответ на тему. В школах приучали писать сочинения «протяжённо сложенные». Это был модный стиль.

б) в сочинениях было много трафарета: скрупулёзно передавался учебник,

в) слог сочинений был иногда превыспренний», с большим злоупотреблением иностранными словами кстати и некстати.

г) иногда в сочинениях было много ложного пафоса.

Однажды П. А. попалось интересное сочинение поступающего в юридический институт. Оно было построено оригинально: автор взял стихотворение Лермонтова и перелицевал его так: заменил отдельные слова другими применительно к современности, оставив всё лермонтовское. Например: у Лермонтова: «Печально я гляжу на наше поколенье»… у автора сочинения: «С надеждой я гляжу» и т. д. И так автор всё стихотворение Лермонтова «Дума» перелицевал на свой лад. На вопрос П. А.: почему он так сделал, автор отвечал: «нас так учил преподаватель».

Когда давались темы для сочинений, то поступающие были уверены, что одна из них будет о Маяковском, и на эту именно тему были всегда самые пухлые сочинения. Когда раздавались листы для работы, можно было спросить: «Вы о Маяковском пишете? Берите сразу пять-шесть листов». Что было особенно приятно отметить в сочинениях, то это то, что в школах, очевидно, стали следить за каллиграфией и внешним оформлением сочинений.

В устных ответах отмечалось:

а) трафаретный язык (учебник).

б) игнорирование заучивания стихотворений.

В билете стоит: И. А. Крылов. Спрашиваешь: «Можете прочитать какую-либо басню наизусть». Ответ: нет! Не значило ли это: говорить по поводу Крылова, минуя самого Крылова. Тоже с Пушкиным.

в) в ответах иногда проглядывали потуги философствования не по силам. Например, когда шла речь о Гамлете и его эпохе.

В ответах по грамматике из года в год отмечалось не чётко понимание причастий и деепричастий.

Но, несмотря на всё это, прогресс несомненно был большой по сравнению с теми печальной памяти временами, когда в школах «царили» комплексы, а учителя мучились с ними «в поте лица».

Какими критериями пользовались экзаменаторы по русскому языку и литературе?

Прежде всего, принималось как conditio sine qua non[28 - conditiosinequanon – по-латински условие, без которого не.] – грамотность. Безграмотных карали. Вот только не либерально ли? В остальном распределяли по шкале: 3, 4, 5. Пятёрками не баловали.

Нельзя не упомянуть о некоторых эпизодах на экзаменах, досадных, но имевших место.

В юбилейный пушкинский год (1949 г. – сто пятидесятилетие со дня рождения) в одном из экзаменационных билетов в юридическом институте значилась биография А. С. Пушкина. За исключением, вероятно, немногих дней в течение двух-трёх месяцев газеты писали о Пушкине. Казалось, как можно бы не знать главнейших эпизодов из жизни Пушкина, а вот нашлась одна поступающая в институт, которая не знала биографии его. Фамилия у ней была Елькина. П. А. теперь не помнит, из какой она школы. Началось с того, что она всё исказила из событий ссылки Пушкина на юг. П. А. терпеливо слушал и, наконец, задал вопрос: при каких обстоятельствах умер Пушкин. Ответ: «Пушкин умер от туберкулёза». Тут П. А. не сдержался, быстро взял экзаменационный лист Елькиной и передал ей со словами: «Идите и больше не показывайтесь на глаза». Однако, в его памяти сохранился наружный вид Елькиной: рост чуть повыше обычного среднего, шатенка, с правильными чертами лица. Тогда же П. А. заметил не далеко сидевшему от него Ивану Ниловичу: «И. Н! Вы слышали: Пушкин умер от туберкулёза». Дня через два после этого, в воскресенье, когда П. А. явился на экзамен, в коридоре его встретила девушка и отрекомендовалась: «Я та самая, которая сказала не правильно о смерти Пушкина. Мне разрешено пересдать Вам экзамен». Пересдача экзаменов это было молчаливо допускаемое беззаконие. П. А. попросил предъявить письменное разрешение на пересдачу, которого у просительницы не оказалось».[29 - «Он просил её подождать прихода ответственного секретаря и взять у него письменное разрешение». (Примеч. автора).] Она, однако, упорно наступала на П. А. с требованием о пересдаче, мотивируя срочность тем, что она получила телеграмму о смерти бабушки и тем, что у ней в кармане билет на проезд по железной дороге на похороны. П. А., однако, отказался экзаменовать, и девушка ушла и в этот день больше не являлась. П. А. обратил внимание на то, что внешний вид последней как будто не соответствует тому, что он видел раньше: теперь с ним разговаривала брюнетка и ростом как-будто ниже. Но поскольку экзамен не состоялся, он не стал больше вникать с детали и сравнивать первую Елькину со второй Елькиной.

Когда П. А. через два дня пришёл опять на экзамен, его встретил Иван Нилович со словами: «П. А., сегодня на экзамене у меня произошёл странный случай: пришла «та», предъявила разрешение на пересдачу, подготовилась и стала отвечать. Я совсем уже подготовился поставить четвёрку, но вдруг появилось сомнение и я сказал: зайдёмте в приёмную комиссию. Здесь сравнили карточку на экзаменационном листке с карточкой на анкете, и оказалось, что личности были различные». Дальше события развёртывались следующим образом: кто-то из присутствовавших в приёмной комнате студентов института в шутку сказал: «арестовать», и тут началось нечто невероятное: мнимая Елькина впала в истерику и начала рваться и метаться… успокоилась, ушла. Что же оказалось? Сама она благополучно сдала экзамен в политехнический ин[ститу]-т и пришла «спасать» подругу, но неудачно. Поступок её напомнил что-то из прошлого. Что же? Да, так делали раньше студенты-юристы, когда нужно было сдавать «Римское право».

Не менее интересным был второй случай и опять-таки в юридическом институте. Когда П. А. подходил к ин[ститу]-ту на экзамен по сочинению, к ин[ститу]-ту стремительно подкатила легковая машина, из которой быстро выпрыгнул сидевший рядом с шофёром молодой человек, подошёл к дверке, широким размахом открыл дверку, и из машины вышла девушка, крикливо одетая и сильно подкрашенная. Если бы молодой человек при этом ещё сказал: «Вы свободны», мы имели бы картину из «Дубровского» А. С. Пушкина. П. А. никак не думал, что это событие, т. е. пышный приезд «феи» имеет какое-то отношение к экзамену по сочинению, но оказалось, что это была прелюдия к экзамену.

Вход в комнату на экзамен сопровождался тем, что отбирались экзаменационные листки, но иногда напор был так силён, что некоторым лицам удавалось прорваться и без передачи листка. Так случилось и в данном случае. Когда все приступили к работе, экзаменаторы подсчитали количество листков и количество присутствующих. Оказалось, что среди пишущих кто-то не сдал экзаменационного листка. На неоднократное обращение экзаменаторов к пишущим о том, что кто-то не сдал листка и предупреждением о том, что работа без наличия листка не будет принята, следовало гробовое молчание. Что за наваждение? Стали присматриваться к присутствующим и обратили внимание на одну парочку, сидящую близко от выходной двери. Спросили у молодого человека его фамилию и карточку, и оказалось, что он и есть тот… «Дубровский». Их вывели. Началось следствие. … «Она» была вторично допущена в зал для выполнения письменно работы, а «ему» было сказано покинуть здание. Опять и это событие напомнило что-то из прошлого. Что же? Это была вариация того, как на экзамене по сочинению на аттестат зрелости сидящий у окна юноша тянул на ниточке подвешенное сочинение с тем различием, что автор сочинения решил лично явиться на экзамен, написать сочинение, пересдать его, а потом «выйти покурить» и был таков.

Проведение вступительных экзаменов было тяжёлой операцией для словесников и требовало большой выносливости. С ним были связаны бессонные ночи. Самым тяжелым моментом в этом случае было то, что нужно было срочно просматривать громадное количество сочинений: они должны быть уже просмотрены к первому устному экзамену.

Некоторым облегчением при чтении сочинений было то, что сочинения были трафаретными. Напряжение сил, которое словесникам приходилось вкладывать при проведении экзаменов в течение двадцати дней, соответствовало месяцу, а, может быть, и больше нормальной учебной нагрузки. Количество поступающих в высшие учебные заведения с каждым годом возрастало.

Жертвой перегрузки на этих экзаменах оказался Иван Нилович Мезенцев. В 1951 году наплыв экзаменующихся оказался особенно большим, а «подряд» был взят в трёх учебных заведениях: в медицинском институте и двух юридических. Он явно переоценил свои силы. В августе с начала месяца стояла жаркая погода, а Иван Нилович страдал гипертонией. Он приходил иногда на экзамен в таком виде, что его летняя лёгкая, белая тужурка на половину была мокрой от пота. Несколько минут ему нужно было на то, чтобы уравновесить дыхание. 21/VIII Пётр Алексеевич и Иван Нилович производили последний экзамен в медицинском институте. Разговор шёл на тему подведения итогов экзаменов. Говорили об одном и том же и одно и тоже, но Иван Нилович, обычно уравновешенный и спокойный, горячился, спорил. … На следующий день П. А. узнал, что Иван Нилович уже в клинике профессора Шефера. Выяснилось, что у него было лёгкое кровоизлияние в мозг. Человек, привыкший работать по 10-12 ч[асов] в сутки, оказался под запрещением работать. В течение зимы время от времени ему разрешалось давать уроки и в этом случае он всегда оповещал П. А.: «скоро вступаю в строй». У Ивана Ниловича были три сына и одна дочь, и все они были врачи. Но… законы природы пока что не все изучены и покорены. Говорили, что его сын Леонид иногда «спускал» кровь, вскрывал вену, но в последний раз было уже поздно. Ему было 59 лет.

В институте он работал лет 15-ть. Не было публикации об его кончине. Через четыре года после его смерти также скончался бывший после него заведующим кафедрой латинского яз[ыка] Н. В. Бунаков. Институт даже не дал машины на похороны. Они не имели учёной степени, а умерли, когда без этого трудно было быть заслуживающим внимания, полноценным.

В «Литературной газете» за 21/I 1961 г. в № 10 помещена статья под заголовком «Это крайне тревожно», которая перенесла автора сего к тем отдалённым временам, о которых ему рассказывал П. А., а именно, когда П. А. производил приёмные испытания в Свердловские вузы. Тогда шла борьба за грамотность поступающих в вузы. И вот что сказано в этой статье. «С 1958 г. в Ростовском гос[ударственном] университете проводится ежегодно проверка грамотности студентов всех факультетов. … Из студентов первого курса», – говорится дальше в статье – … в прошлом учебном году неудовлетворительно написали 270; из 490 студентов тоже первого курса, принявших участие в контрольной работе в нынешнем уч. г., неудовлетворительно написали – 320» (sic!).

«Контрольные диктанты, трудность которых не превышала обычных требований средней школы» – так указано в статье. «Таковы печальные факты. Они говорят о том, что большинству своих выпускников школа не даёт знаний орфографии и пунктуации, твёрдых навыков правописания. Культура речи у большинства поступающих в университет также крайне низка» (из статьи). Автор сего недоумевает: что это? Рецидив? Возврат к отдалённым временам, о которых уважаемый нами Пётр Алексеевич говорил, как уже совершившийся в plusquamperfectum? Что бы сказал по этому поводу покойный Иван Нилович? Регресс?

Нет! Очевидно, мы так-таки и дожили до того времени, что о грамотности нужно говорить в полный голос, без скидки на то или другое, без всякого либерализма, в чём как-будто бы признавался и Пётр Алексеевич в своих воспоминаниях о приёмных экзаменах в вузы Свердловска.

ГАПК. Ф. р-973. Оп. 1. Д. 723. Л. 147-154 об.

Преподавание латинского языка в Свердловском филиале ВЮЗИ

(Всесоюзный юридический заочный институт)

(Из воспоминаний П. А. Иконникова)

Если бы кто-либо – будь он учёным лингвистом, или средним интеллигентом, или, наконец, из тех, кого называют «простые люди» – спросил П. А., преподавателя латинского языка Свердловского филиала Всесоюзного юридического заочного института (ВЮЗИ), что означает слово «проблема», как конкретно и осязательно можно представить содержание этого понятия, то он сказал бы: «прииди и виждь» и ознакомил бы его со своей работой в филиале ВЮЗИ. Известно, что И. А. Крылов, наш знаменитый баснописец, изучил греческий язык в возрасте 64 лет, чтобы в оригинале читать басни Эзопа. Это говорит о том, что изучению иностранных языков, как и любви, «все возрасты покорны», но нельзя, конечно, учесть и того, что И. А. Крылов был homo-unicus и распространять его опыт на всех едва ли было бы правильным. В конце концов дело в данном случае не только в возрасте, но и в других условиях бытия, в том числе в условиях и особенностях той или иной эпохи.

Каков был состав заочников Свердловского филиала ВЮЗИ?

Состав заочников был очень пёстрым и по возрасту и по обще-теоретической подготовке. Считалось, что деятели Фемиды – прокуроры, следователи, судьи – все без исключения должны быть охвачены заочным юридическим образованием, но кадры их укомплектовывались через выдвижение, при этом прежде всего учитывалась политическая настроенность выдвигаемого, а меньше его общеобразовательная подготовка. Таким образом, получились кадры юристов-практиков, но во многих случаях с недостаточным общим образованием. Для последних были организованы школы заочного обучения в объёме десятилеток. Первоначально в филиалы ВЮЗИ принимались даже люди, не имеющие практического опыта на юридическом поприще, юноши, не попавшие по конкурсу в стационар, а также изгнанники из стационара. Были, например, такие случаи. В стационаре учились два брата Шелковкины на одном курсе. Старший, человек широкой натуры, «проштрафился», был уволен и обосновался в филиале ВЮЗИ. Здесь он стал стремительно сдавать экзамены по всем предметам и через год оказался на третьем курсе, в то время, как брат его перешёл на второй курс. Последний после второго курса тоже перешёл в заочное отделение с тем, чтобы третий и четвёртый курсы пройти за год. Ещё интереснее поступил один юноша, который после месяца обучения в стационаре перешёл на заочное отделение и за полтора года сдал экзамены за институт, но его постигла неудача в том, что как раз к этому времени дано было из центра указание не допускать к государственным экзаменам студентов, не имеющих четырёхлетнего стажа обучения. В дальнейшем доступ для лиц, не связанных с профессией юриста был закрыт, но зато расширен был контингент обучающихся в ВЮЗИ за счёт охвата всех работников МВД и МГБ, работников нотариата и юрист-консульства. Радиус действия Свердловского филиала ВЮЗИ был очень большой: в Свердловск приезжали из Казахстана, Коми АС[C]Р, а один студент был из Владивостока. В число студентов филиала входили полковники, подполковники, майоры и юристы разных категорий. Значительное количество составляли женщины. Среди других выделялись люди свободной профессии-адвокаты: они изысканно одевались и имели более джельтменский вид.

Сессии проводились два раза в году: одна считалась установочной, а другая экзаменационной. Некоторые из студентов предпочитали сдавать экзамены и во время установочной сессии, так сказать, «с пылу горячих».

Все студенты были очень загружены на своей работе, и поэтому учение для них вообще было сложной проблемой, а по таким предметам, как иностранный язык или латинский яз[ык] тем более. На установочной лекции на латинский язык отводилось 8-10 лекционных часов, из них 2-3 часа на инструктивные указания к контрольной работе. На руки они получали небольшие конспекты по грамматике языка и контрольные тексты. В лучшем положении оказывались городские заочники, п[отому] что дня них устраивались дополнительные занятия, так называемые, очно-заочные группы. Наиболее же массовые группы заочников устраивали занятия в своих учреждениях, например, при МВД, МГБ и ревтрибунале, причём в некоторых случаях за оплату из своего счёта. Наконец, были даже персональные занятия, например, с областным военным прокурором. П. А. удалось, таким образом, побывать в различных учреждениях города, где были заочники-юристы. Самым замечательным было посещение областного управления МВД, которое находилось в бывшей гостинице Атаманова, памятной ему по 1909 г., когда он был в ней проездом.