скачать книгу бесплатно
– Дай вспомню. Там была Алин Макмаон, да, еще Венди Барри. Джоан Фонтейн, она завоевала награду Американской киноакадемии.
Чтобы поддразнить дочку, он перечислял только актрис.
– А больше никого?
– Ну, еще мельком видел Гэри Купера. Уже заполночь.
Она захлопала в ладоши.
– Что он делал?
– Сидел рядом с женой, сиял от счастья и то и дело заказывал ей мартини.
– Ты всегда рассказываешь одно и то же!
– Что поделать, так оно всегда и бывает.
На самом деле все бывало совсем не так. Декстер никому не рассказывает, что он видел в потайное оконце на третьем этаже клуба. Он предоставлял эту возможность мистеру Уинчеллу, старому другу и надежному человеку: Уинчелл виртуозно владеет искусством говорить что-то и при этом не сказать ничего.
– А еще кто?
Табби надеялась узнать что-нибудь новенькое про Виктора Мэтьюра. В прошлом году они с Натали посмотрели “Ночной кошмар”. Налюбовавшись на Мэтьюра в купальном костюме, Табби стала его ярой поклонницей. Теперь слащавые фотографии кинозвезды, для сохранности прикрытые целлофаном, украшают ее школьные учебники.
– A-а, если ты про Виктора, то кого не было, того не было, – сказал Декстер.
– Я про него ни слова не сказала, – сдержанно проронила она. – У него есть более серьезные дела, чем шататься по клубам. Он вступил в ряды береговой охраны.
В прежние времена Табби вставала спозаранку, приходила к отцу с чашкой молока, и они вместе встречали новый день. Его поражала проницательность дочки, ее серьезное, вдумчивое отношение к разным мелочам, он воображал, что настанет день и они вместе займутся бизнесом – разумеется, легальным. Но за прошедший год эти надежды растаяли: Табби переменилась, стала причесываться под Веронику Лейк[17 - Вероника Лейк (1922–1973) – американская актриса, которая ввела моду на длинные волосы, закрывающие один глаз.] и страшно увлеклась доской Уиджа[18 - Доска Уиджа, или “говорящая доска” – доска для спиритических сеансов, для вызова душ умерших.]. Тем не менее раз в две недели, будто соблюдая некий ритуал, она по-прежнему утром заглядывает к нему в спальню.
– Ну, Табс, какие на сегодня планы?
– Мы с Натали что-нибудь придумаем.
– Что, например?
– Может, сходим в кино. А может, зайдем куда-нибудь поблизости, съедим мороженого.
Она старательно избегала его пристального взгляда, и он понял: тут замешаны мальчики. Натали прямо-таки бредит мальчиками, а Табби, повзрослев, стала, пожалуй, чересчур хорошенькой. Он, разумеется, вовсе не мечтал, чтобы его единственная дочь выросла дурнушкой, но броская красота опасна: можно впасть в зависимость от нее. Куда лучше красота скромная, неяркая, видная лишь внимательному взгляду. Табби покрыла коробочку из-под аспирина алым лаком для ногтей, насадила ее на булавку – чем не украшение на лацкан пиджака? – и назвала “Коробочкой желаний”. Скорее всего, в ней лежит клочок бумаги с тайным пожеланием. Мысль о том, что у Табби завелась тайна, неприятно царапнула его.
– Хочешь взглянуть? – спросил Декстер, протягивая дочери бинокль.
Она отрицательно мотнула головой, достала пилочку для ногтей и принялась шлифовать свои безупречно овальные ногти.
– Пожалуйста, отвечай толком.
– Нет, папа, спасибо.
– Кораблей-то – не счесть.
– Я вижу.
– Каким образом? Ты же не сводишь глаз с ногтей.
– Да я их тут каждый день вижу.
Он снова поднес к глазам бинокль, ища в беспокойной водной ряби боевую рубку подводной лодки. Сеть, протянутая поперек пролива Нэрроуз, защищает Аппер-Нью-Йорк-Бей, но Декстеру ясно: ничто не помешает субмарине незаметно обогнуть Бризи-Пойнт – на нем стоит форт Тилден – и прокрасться туда, где волны бьются о скалы чуть ниже его собственного дома. Он вглядывался в море, опасаясь появления подлодки и одновременно как бы предвкушая и даже надеясь: а вдруг она и впрямь появится?..
– На, держи. – Он сунул бинокль дочке в руки, чтобы переключить ее внимание на себя. – И смотри в оба, не лезет ли какой фриц на берег, они ведь уже делали такую попытку, помнишь операцию на пляже Амагансетт?
– Ну, что ты, папа, сюда-то им зачем лезть? Здесь же ничего важного нет.
– Как зачем – помочь тебе делать маникюр. Похоже, это дело первостатейной важности.
Она рывком запахнула халатик и гордо удалилась. Декстер злился и на дочь – за ее тщеславие, и на себя – за то, что не выдержал и сорвался. Проявил слабость.
Декстер выплеснул остывший кофе на камни и пошел в дом. В гардеробной достал из кобуры на лодыжке револьвер и запер его в специальном ящике. Повесил куртку и брюки в шкаф, рубашку бросил в угол – ее заберут в стирку – и, оставшись в одних шелковых трусах, обмылся над раковиной холодной водой. И только тогда направился в спальню. Там сладковато веяло мускусом, вокруг небрежно брошено белье. Альков с их огромной роскошной супружеской кроватью – полная противоположность суровому казарменному стилю жизни, которого жестко придерживались предки его жены, убежденные пуритане. Он прислушался: Гарриет тихонько посапывает, и он скользнул к ней в постель. Горевший в женином будуаре светильник выхватил из сумрака ее скулы, ее манящие губы. До чего же она хороша, его Гарриет. До головокружения хороша. С чего он взял, что ее дочь будет менее красива? Даже во сне Гарриет выглядит бесстрастной; стало быть, Декстер должен разбудить ее страсть. Этим он и занимается еще с той поры, когда ей было всего шестнадцать лет: он тогда развозил клиентам спиртное и упросил ее ездить вместе с ним, а вечерами прерывал свой бизнес, чтобы в лунную ночь где-нибудь на тыквенном поле на Лонг-Айленде всласть потрахать Гарриет, задрав ей на голову красивое девичье платье, осыпанное палой листвой. А тут к ночи в нем накопился немалый заряд раздражения, оно требовало выхода, точно скаковая лошадь, подрагивающая от нетерпения у стартовой калитки. Пора действовать? Он всегда готов. Гарриет даже не успела проснуться, а он уже был в ней.
– Доброе утро, милый, – хрипловато пробормотала она; в молодости она стеснялась своего голоса, но с возрастом он стал ей даже нравиться. – Не самый вежливый способ будить человека.
– Ночь выдалась долгая, – отозвался Декстер.
Наутро, перед мессой, новый священник отвел Декстера в сторонку – поговорить о колоколе. Как на грех, в нем обнаружилась “невидимая трещинка”. Мало того, что звук уже не тот, что прежде, – рано или поздно колокол может развалиться, упасть с колокольни и, упаси Боже, придавить кого-нибудь из прихожан. Клир всегда полагал, что Декстер охотней других откликается на нужды церкви, ведь сам он живет припеваючи благодаря греховным занятиям. Он уже занимался алтарной плитой, на которой обнаружился скол, новыми одеяниями для мальчиков-хористов, а теперь – еще и колокол. По мнению Декстера, звук у него что надо. Собственно, сам он ничуть не возражал бы, если бы церковники звонили в него пореже.
– Удивительное дело, святой отец, – сказал он, когда они вышли из церкви Святой Маргариты, а если попросту – Святой Мэгги, и остановились неподалеку в пушистых кустах. – Церкви-то еще и двадцати пяти лет нет.
– Во время Депрессии мы никаких ремонтных работ не проводили, – вполголоса проронил священник.
– Не совсем так. Ваш предшественник, отец Бертоли, выпросил у меня денег на ризы и на потир, не говоря уж о гобеленах, что висят в апсиде – с изображением станций на крестном пути.
– Только вашей щедростью и держимся, – не поднимая глаз, нараспев произнес священник.
В безжалостном свете дня Декстер вгляделся в лицо собеседника: человек еще молодой, но под глазами мешки, румянец рдяной, не по сезону: небось, пьет по-черному. Среди церковников-итальяшек этот грех встречается реже, чем у ирландских пастырей, но не сказать, что таких вовсе нет, особенно среди тех, кто дал обет безбрачия. Декстер смолоду уразумел, что человеком движут страсти, на этом он и строил свое благополучие. Видя, как иерархи римско-католической церкви с маниакальным упорством требуют, чтобы священники отказались от удовлетворения главнейшего, заложенного природой инстинкта, он лишь укоризненно качал головой. Бертоли стал играть на бегах. Декстер дважды столкнулся с ним в Белмонте и раз в Саратоге – во время его “отступлений от веры”. Его перевели в город, где нет ипподрома, а на его место прислали другого пастыря, отчаянного пьяницу, и теперь он требует поставлять ему более качественные чернила: мол, при его скудном жалованье они ему не по карману. Кто бросит в него камень?
Декстер и не думал слушать проповедь. Религию он ни в грош не ставит и числится прихожанином церкви Святой Маргариты только для того, чтобы его не перетягивали в епископальную церковь, к которой принадлежит родня жены. Якшаться с этими пуританами?! Боже упаси. Хочешь не хочешь, а изволь битый час сидеть в церкви; уж лучше провести это время в запятнанном кровью, провонявшем ладаном католическом соборе. Зато во время мессы можно тщательно обдумать предстоящие дела. Сегодня, к примеру, он размышлял, как ему быть с Хью Маки, погрязшим в долгах торговцем, который пытается шантажировать Хилза. Хилз, если его не злить, – добродушнейший малый, но сейчас даже он начинает яриться.
Как положено, после службы прихожане какое-то время дружески беседовали возле церкви, потом Декстер загрузил свое семейство в “кадиллак”, и они двинулись на Саттон-плейс к своякам, а это не ближний путь. Не успели отъехать, как близнецы принялись фехтовать прутьями.
– Папа! – взвизгнула Табби. – Скажи им, пусть перестанут!
– Баста, ребята! – цыкнул Декстер.
Близнецы стихли. Но между ними, будто по телеграфным проводам, постоянно бежали веселые искорки.
– Вчера в охотничьем клубе они затеяли играть в джай-алай[19 - Джай-алай – популярная в Стране басков (Испания) игра в мяч, напоминающая сквош.] возле самой террасы, – ябедничала Табби, – и гоняли мяч, пока не вмешались взрослые и не положили этому конец.
– Не ябедничай, – одернула ее Гарриет.
– Мы же не шумели, – обиженно вставил Джон Мартин.
Декстер не мог понять тяги сыновей к рекламным конкурсам, особенно часто проводившимся в кинотеатрах. Мальчики били чечетку, ходили колесом, висели на брусьях вниз головой и свистели сквозь зубы. Если номер удавался, они возвращались домой с призами: рожками, губными гармошками или роликовыми коньками; все это либо уже имелось у них, либо они запросто могли эту дребедень купить. Декстер опасался, что мальчишки растут вертопрахами.
– В охотничьем клубе джай-алай не считается настоящим спортом, верно? – поддел он жену. – До стипль-чеза ему далеко.
– Там давным-давно не устраивают скачек, – ровным голосом отозвалась она. – И тебе это известно.
Еще юной девушкой она ездила на скачки вместе с матерью: та надеялась, что дочь найдет себе мужа с достойной родословной, хорошо бы какого-нибудь заезжего британца, приехавшего на ипподром Рокавей-Бич поболеть за команды Оксфорда и Кембриджа.
Гарриет раньше презрительно отзывалась о завсегдатаях Охотничьего клуба “Рокавей”:
– Это же кучка старичья – наклюкаются и пускают слюни, глядя на игроков в поло.
Изредка заезжая туда, они с Декстером взяли за правило непременно подыскивать новое местечко, где они лишний раз могли подкрепить свои супружеские обеты. Но в последнее время Гарриет почему-то полюбила клуб, зачастила туда и охотно потягивает коктейль “Розовая дама” с тем самым старичьем, над которым прежде посмеивалась, слушая их бессвязные байки про приемы у королевы Виктории, когда они еще только начинали выезжать в свет. Она даже научилась играть в гольф. Все эти перемены почему-то тревожили Декстера.
– Нам вообще туда ездить ни к чему, – пробурчал Джон Мартин. – Мы ведь там чужаки.
– А ты научись играть в поло, – посоветовал Декстер. – И очень скоро станешь своим.
– Так у нас же нет лошадей, – напомнил отцу Филип.
Родители Гарриет сидели лицом друг к другу на противоположных концах длинного стола. Окна столовой выходят на Ист-Ривер чуть южнее Хелл-Гейт, там, где Ист-Ривер впадает в пролив Лонг-Айленд. С виду Бет Берринджер – классическая старая перечница: лицо – точно иссеченная трещинами и складками дельта пересохшей реки с притоками, и всем этим рельефом управляет энергичная челюсть добермана. Но стоит ей молча устремить прекрасные голубые глаза на престарелого мужа, и тот немедленно начинает действовать или же замирает на месте. Никто, кроме нее, на такое не способен. За столом непременно присутствуют их сын и три дочери, все с мужьями и потомством в виде четырнадцати сообща произведенных внуков, кроме троих старших мальчиков: те остались в школе. Двое слуг уже резали и подавали ростбиф; из всей румынской прислуги Бет Берринджер особо благоволила лишь к ним. Артур вознес благодарственную молитву, и за столом воцарилась тишина, все неслышно жевали, снаружи доносился лишь плеск воды и тарахтенье судовых двигателей на Ист-Ривер, пока в столовой не зазвенели детские голоса.
Затем семейство быстро уничтожило яблочную шарлотку, покрытую щедрым слоем взбитых сливок, и женщины потянулись кто в кухню, кто в библиотеку, а дети побежали в спальни и в детскую. Мужчины остались в столовой и в привычном порядке расселись возле Артура: по правую руку – его единственный сын, Артур-младший (по прозвищу Купер), по левую – Декстер. Рядом расположились зятья: Джордж Портер, хирург, – справа от Декстера, Генри Фостер, школьный учитель, – слева. Наконец-то настало время беседы, Декстер целую неделю ждал этого часа.
Возле раздвижных дверей в столовую стояла Табби, по-видимому, не зная, куда себя деть.
– Иди-ка сюда, Табс, – позвал он дочь, предварительно заручившись одобрительным кивком тестя. – Посиди минутку с нами. – И придвинул свободный стул к углу стола.
Табби села, деликатно покашливая: от сигареты Купера, от трубки главы семейства и от сигары Джорджа Портера свивалась густая струя дыма. Декстер и Генри Фостер вообще не курят, это единственное, в чем они схожи. Фостер, школьный учитель, носит твидовые пиджаки с кожаными заплатами на локтях и ездит на старом “форде” “жестянка Лиззи”.
Тесть разлил по бокалам портвейн. После Великой войны он в чине контр-адмирала вышел в отставку и занялся банковским делом, но даже военная выправка не прибавляла Артуру ни сантиметра – роста он среднего, и только. Руки маленькие, розовые, седые волосы поредели, он всегда хорошо одет (костюмы от “Брукс Бразерс”), но мог бы одеваться еще лучше (на Сэвил-роу). Ездит на “плимуте” цвета грязи, выпуск 39-го года. Но, несмотря на внешнюю неказистость, от Артура исходит мощный жизненный ток, какого Декстер не чуял больше ни в ком. И он не скрывает, что искренне восхищается тестем.
– Ну-с, ребятки, – начал старик, не обращая внимания на Табби. – Что слышно?
Он не имел в виду газетные новости. Старик познакомился с Рузвельтом, когда тот был губернатором и часто наезжал в Вашингтон: там он занимался выпуском облигаций военного займа и помогал разрабатывать проект ленд-лиза. Близкие друзья Артура по военно-морской службе уже командуют флотами. Короче говоря, Артур Берринджер много чего знает, но при этом отдает себе отчет, что именно высокие знакомства открывают ему путь наверх, хотя его потенциальные конкуренты обладают бесценным жизненным опытом.
Разговор начал Генри Фостер – как водится, с последних новостей из Уэстчестера: в этом городке находится частная школа “Элтоновская академия”, в которой он работает. Одна из тамошних жительниц вбила себе в голову, что живущая рядом семья (а соседствуют они уже восемь лет) – немецкие шпионы и только притворяются американцами.
– Она решила, что все соседи, даже дети, маскируют свой акцент, – сказал он. – Но она же слышит: немецкий из них так и прет. Пришлось отправить ее в лечебницу.
– Что скажешь? – обратился старик к Джорджу Портеру, военному врачу.
– Война – это большой стресс, вот мозг у этой женщины и не выдержал, – ответил Джордж. – Не исключаю, что она еще очухается.
Декстер пристально наблюдал за Табби: как-то она на это все отреагирует? Но дочь, не поднимая глаз, сосредоточенно снимала корку с дольки лимона.
– А вдруг соседи и впрямь немцы, – предположил Купер.
Его отец недовольно поморщился.
– Нам, преподавателям Элтоновской академии, придется даже на День благодарения вести занятия, – продолжал Генри. – Мужья далеко, матери работают… Некоторым мальчикам, кроме школы, и пойти-то некуда.
Чтобы вовлечь Табби в разговор, Декстер сказал:
– А некоторые девушки из нашего клуба работают на верфи – тут, в Бруклине. Сварщицами, слесарями… Их там уже сотни.
Престарелый хозяин дома недоверчиво переспросил:
– Прямо-таки сотни?
– Это, пожалуй, опасно, – глянув на отца, заметил Купер.
Смысл его реплики был не вполне ясен: то ли опасность грозит девушкам, то ли всему миру. Очень может быть, что Купер и сам не знал, что имел в виду. Сын по всем статьям уступал отцу, особенно по части интеллекта: в нем сошлись все недостатки рода. Старик это сознавал; еще бы не сознавать – Купер же работает в его банке. Когда между отцом и сыном случаются стычки и обиды, Декстер особенно остро ощущает свою естественную, живую связь с тестем. Купер ни разу в жизни не открыл отцу глаза на то, о чем старик еще не слыхал, зато Декстер видел и знал такое, чего тестю не положено было видеть и знать без ущерба для собственной репутации. Тесть ближе к земле, он лучше понимает, на чем она держится, чем кто-либо из нескольких поколений рода Берринджеров. А Декстер – единственный из его зятьев, который никогда не требовал и не клянчил у тестя ни цента.
– Ну, не знаю, Куп, – мягко отозвался старик. – Чем опасно-то?
– У девушек нет опыта в кораблестроении.
Табби не сводила глаз с деда, но он ни разу даже не взглянул на нее. Типичный недостаток его поколения: они понятия не имеют, на что способны женщины.
– А на мужчин эти девушки, часом, не смахивают? – хмыкнул Джордж Портер, обращаясь к Декстеру.
Портер с женой частенько засиживаются в “Лунном свете”. Реджина, старшая сестра Гарриет, – настоящая бой-баба. Ездят они на подновленном “дюзенберге-23” цвета “желтый шифон”. Благодаря своему потайному окошку Декстер знает, что щеголеватый доктор заезжает туда и с другими женщинами. Джордж понимает, что Декстер в курсе его шашней, и это обстоятельство только способствует взаимопониманию и теплым отношениям между ними.
– Девушки как девушки, – сказал Декстер, – В обеденное время их в кафе-автоматах полным-полно.
– Я в кафе-автоматы не хожу, – заметил престарелый хозяин дома. – Ты лучше их нам обрисуй.
Преобразить мисс Фини в целую череду девушек совсем не просто. На помощь пришел инстинкт самосохранения: Декстер всегда стремился предотвратить малейшие сомнения в своей безоговорочной преданности жене. Одно дело, если ходить тайком на сторону позволяет себе Джордж Портер, сын министра, выходец из старинного рода. Но Декстер – дело другое; ему такие вольности непозволительны. Отец Гарриет дал свое благословение на их брак под честное слово зятя, что он будет свято хранить супружескую верность, и Декстер охотно согласился. В сущности, тогда – как и во многих других случаях – тесть оказал ему услугу. Разврат не менее гадок, чем наркомания; Декстер не раз видел, как он калечит людям жизнь.
– Обычно им чуть за двадцать… – начал он. – Темноволосые, имена и фамилии ирландские… Славные, приличные девушки. За светской жизнью не гонятся.
– Еще как гонятся, раз ходят в “Лунный свет”, – вставил Генри Фостер, противник ночных клубов.
– Те и впрямь чувствовали себя не в своей тарелке, – задумчиво согласился Декстер. – Наверное, их кто-то туда привез.
– Тебя послушать, все они одинаковы, – хмыкнул тесть. – Ты уверен, что они не близнецы?
Декстер покраснел:
– Да я их пристально не разглядывал.
– Слушайте, может, мне позвонить коменданту верфи? – предложил старик. – Мы с ним вместе служили на Филиппинах. Пусть организует нам экскурсию, когда Грейди приедет из Аннаполиса.
– Да! – неожиданно для всех воскликнула Табби. – Пожалуйста, дедушка, позвони! Мне так хочется посмотреть верфь!
От удивления и гордости Декстер едва не потерял сознание.
– Купер, скажи точно, когда Грейди приедет на День благодарения? – потребовал старик.
