скачать книгу бесплатно
Когда они наконец выбрались на мощеную дорожку, Декстер принял решение: он возьмет Керригана на работу, но, разумеется, на определенных условиях.
– Слушайте, если вы не торопитесь, может, заедем к моему старинному приятелю? – спросил он.
– Конечно, заедем, – отозвался Керриган.
– Жена вас не ждет?
– К ужину, не раньше.
– А дочка? Она не станет волноваться?
Керриган рассмеялся:
– Анна-то? У нее другая забота: вынуждать волноваться меня.
Анна ждала, что с минуты на минуту отец позовет ее с собой, но в конце концов явилась няня и, возмущенно пыхтя, велела им топать домой с промерзшего пляжа. День угасал, в детской было темно и мрачно, зато тепло: топилась дровяная печь. Дети грызли печенье с грецкими орехами и любовались электрическим поездом: он сновал по путям в виде восьмерки – ее собрала Анна; из миниатюрной паровозной трубы клубами шел настоящий дым. Анна никогда еще не видела такой игрушки и понятия не имела, сколько она стоит. Нынешнее приключение ей уже сильно наскучило. Оно затянулось куда дольше их обычных встреч с приятелями отца, и у нее уже не было сил выпендриваться перед малышней. Ей казалось, что отец запропал на много часов. Мальчикам надоел снующий по рельсам поезд, и они ушли рассматривать книжку с картинками. Няня дремала в кресле-качалке, Табби лежала на плетеном коврике, уставившись в только что подаренный ей калейдоскоп.
– Можно мне подержать твою Флосси Флерт? – с наигранным равнодушием спросила Анна.
Табби промямлила что-то в знак согласия, и Анна осторожно сняла куклу с полки. Флосси Флерт бывает четырех размеров, эта – не новорожденный младенец, а чуточку постарше, с удивленными синими глазами. Анна повернула куклу на бок. И тут же – не обманула газетная реклама! – синие радужки куклы скользнули в уголки глаз, будто Флосси Флерт не желала выпускать Анну из поля зрения. Неподдельная радость затопила девочку, она чуть не прыснула от счастья. Губки у куклы были приоткрыты, образовав идеальную букву О. Из-под верхней губы выглядывали два нарисованных белых зуба. Будто почуяв восторг Анны, Табби вскочила на ноги.
– Можешь взять ее себе, – выпалила она. – Все равно я с ней больше не играю.
Предложение Табби задело Анну за живое, но она не подала виду. Два Рождества назад ей ужасно, до боли хотелось получить Флосси Флерт, но она не смела попросить такой подарок: суда перестали заходить в гавань, и семья сидела без денег. Сейчас Анну заново как шилом пронзило не угасшее острое желание, хотя в глубине души она твердо знала: надо отказаться.
– Нет, спасибо, – наконец выдавила она. – У меня дома такая есть, только больше. Я просто хотела получше рассмотреть малышку.
Сделав над собой усилие, она сунула Флосси Флерт обратно на полку, но все не могла выпустить каучуковую на ощупь ножку и вдруг почувствовала, что за ней пристально наблюдает няня. Анна напустила на себя равнодушный вид и отвернулась.
Поздно. Няня все видела и все поняла. В ту же минуту мать позвала Табби к себе, и девочка вышла; няня схватила Флосси Флерт и чуть ли не швырнула ее Анне.
– Возьми, детка, – исступленно прошипела она. – Ей ведь на эту куклу наплевать. У нее таких игрушек тьма – века не хватит поиграть с каждой. И всей семейке тоже.
Анна заколебалась: а вдруг и правда можно потихоньку взять куклу, и никто ничего не узнает? Но тут же представила, как отнесется к ее поступку отец, и взяла себя в руки.
– Нет, спасибо, – холодно сказала она. – Я уже взрослая, в куклы не играю.
И не оглядываясь вышла из детской.
Но нянино сочувствие подкосило Анну, по лестнице она поднималась на неверных ногах.
Завидев в парадной прихожей отца, она чуть было не рванулась к нему – прильнуть, как всегда, к его ногам, – но удержалась. Он, уже в пальто, прощался с миссис Стайлз.
– В следующий раз обязательно прихвати с собой сестричку, – наказала она Анне и, обдав ее легким мускусным ароматом, поцеловала в щеку.
Анна пообещала прихватить. В предзакатном свете перед домом тускло лоснился их автомобиль. Когда модель “Джей” принадлежала им, она блестела, как новенькая; видно, профсоюзные ребята не очень-то усердно ее полируют.
Дом мистера Стайлза остался позади, и Анна, чуя напряжение отца, стала подыскивать, что бы ей такое сказать: умное и к месту. Раньше, когда она была еще маленькой, это у нее выходило само собой; однажды, пораженный ее неожиданным замечанием, отец впервые расхохотался, и она поняла, что сумела его рассмешить. В последнее же время она часто ловит себя на том, что пытается вернуться в то раннее детство, будто от прежней невинности и свежести восприятия уже не осталось и следа.
– Навряд ли мистер Стайлз вложился в ценные бумаги, – наконец проронила она.
Отец негромко прыснул и притянул ее к себе.
– Мистеру Стайлзу ценные бумаги ни к чему. Он – владелец ночных клубов. И еще кое-чего.
– Он на стороне профсоюза?
– Нет, что ты. С профсоюзом он дела не имеет.
Странно, подумала Анна. Обычно деятели профсоюза носят шляпы, а портовые рабочие – кепки. А кое-кто, в том числе ее отец, надевает то шляпу, то кепку – смотря как складывается день. Анне трудно представить себе своего щегольски – как сегодня – одетого отца с крюком портового грузчика в руках. Если ее матери перепадают от заказчиц особенно красивые перышки, она приберегает их для шляп мужа. Она своими руками перешивает по последней моде его костюмы, стараясь скрыть недостатки его сухопарой фигуры: с той поры как суда перестали заходить в порт, отец сильно похудел, а зарядкой почти не занимается.
Зажав между пальцами сигарету, Эдди одной рукой вел машину, а другой обнимал прильнувшую к нему Анну. Так заканчивалась любая поездка: они вдвоем, дорога летит под колеса, и рядом блаженно дремлет Анна. В клубах сигаретного дыма потянуло чем-то необычным: вроде бы знакомый землистый запашок, но какой, откуда – непонятно.
– Зайка, почему ноги голые? – как она и ожидала, спросил отец.
– Воду пробовала, холодная или нет.
– Только маленькие девочки так поступают.
– Табате восемь, но она пробовать не стала.
– Значит, она разумнее тебя.
– А вот мистеру Стайлзу понравилось, что я разулась.
– Ты понятия не имеешь, что он на самом деле подумал.
– Имею. Он со мной разговаривал, а ты был далеко и не слышал.
– Я все видел. – Эдди искоса глянул на дочь: – И что же он сказал?
Анне вспомнился песок, холод, ноющая боль в ногах и мужчина, возникший рядом со своими расспросами; теперь все это неразрывно слилось с ее страстным желанием получить Флосси Флерт.
– Сказал, что я сильная, – выговорила она, хотя к горлу подкатил ком. Перед глазами все плыло.
– Верно, детка, еще какая сильная, – сказал отец, целуя ее в макушку. – Всякому ясно.
Машина остановилась на красный свет, отец щелчком выбил очередную сигарету из пачки “Рейли”. Анна пошарила в пачке, но вспомнила: купон она уже вынула. Хорошо бы отец стал курить побольше. У нее уже семьдесят восемь купонов, но в каталоге сколько-нибудь соблазнительные вещички начинаются со ста двадцати пяти купонов. А за восемьсот можно получить посеребренный сервиз на шесть персон, если пожелает заказчик, в специальной упаковке, а за семьсот – даже тостер. Но такие цифры кажутся недостижимыми. В каталоге призов “B&W” игрушек маловато: за двести пятьдесят только панда – миниатюрная копия панды из коллекции Фрэнка Бака, – или Бетси-Уэтси с полным приданым для младенца, но теперь все они кажутся Анне недостойной внимания ерундой. Ее тянет к наборам для игры в дартс, с надписью: “Для детей старшего возраста и для взрослых”, но метать острые дротики в их тесной квартирке? Об этом страшно даже подумать. Что, если хоть один попадет в Лидию?
Над разбитыми в Проспект-парке группками палаток поднимался дым. Они уже почти дома.
– Чуть не забыл, – сказал отец. – Взгляни-ка, что я припас.
Он вытащил из внутреннего кармана пальто бумажный кулек и протянул Анне. Кулек был полон ярко-красных помидоров; от них и шел тот характерный землистый запах, который она учуяла раньше.
– Надо же! – восхитилась она. – Ведь еще зима.
– У одного приятеля мистера Стайлза есть стеклянный домик, там он их и выращивает. Он сам мне его показал. Вот мама удивится, верно?
– Значит, ты куда-то уехал? Пока я была у мистера Стайлза?
Анна была неприятно поражена. Уж сколько лет она ездит с ним по делам, но прежде он никогда ее не бросал. И не исчезал из виду.
– Совсем ненадолго, лапочка. Ты меня даже не хватилась.
– Далеко ездил?
– Нет, совсем недалеко.
– А я очень даже соскучилась.
Теперь ей казалось, что она все-таки почуяла его отсутствие, ощутила образовавшуюся пустоту.
– Вздор! – бросил отец и снова чмокнул ее. – Ты же там вволю развлекалась.
Глава 2
Эдди Керриган стоял у двери в свою квартиру, зажав под мышкой “Ивнинг джорнал”: надо было отдышаться после подъема по лестнице. Анну он уже отправил домой, а сам пошел купить газету – главным образом, чтобы чуточку отсрочить свое возвращение. Из-под их двери на площадку тянуло жаром от вечно раскаленных батарей, жар усиливал запах печенки с луком, поднимавшийся с четвертого этажа, из квартиры семейства Фини. Квартира Эдди на седьмом этаже, который официально считается шестым; это незаконно, однако сошло подрядчику с рук, потому что второй этаж у этого строительного гения числился первым. Зато в доме есть одно существенное достоинство, с лихвой возмещающее эту нелепость: в подвале работает котельная, она и гонит горячий пар в комнатные батареи.
Из-за входной двери послышался хриплый смех; Эдди опешил. Выходит, Брианн раньше времени вернулась с Кубы. Он толкнул дверь, и та отворилась с надрывным скрипом: наверно, в шпингалеты попала краска. За кухонным столом сидела его жена Агнес, в желтом платье с короткими рукавами (на шестом этаже круглый год лето). Так и есть: напротив – подзагоревшая Брианн с почти пустым стаканом в руке; у Брианн стаканы пустеют особенно быстро.
– С приездом, родной, – сказала Агнес и встала. Перед ней на столе громоздилась куча усеянных блестками женских шляпок без полей. – Ты сильно припозднился.
Агнес поцеловала его. Эдди обхватил ладонью ее упругое бедро и почувствовал возбуждение – жена возбуждала его всегда, что бы ни происходило. Из гостиной донесся аромат мандаринов, которые они повесили на рождественскую елку, и он без слов понял: Лидия там, около елки. Но даже не повернулся в ту сторону. Ему нужно было подготовиться к встрече с дочкой. Первым делом он поцеловал красавицу жену – хорошее начало. Потом наблюдал, как она льет из сифона газированную сельтерскую в стакан с отменным кубинским ромом – его привезла Брианн; отличное начало.
Агнес теперь вечером не пьет, утверждает, что после выпивки она прямо-таки валится с ног от усталости. Эдди заново налил виски с содовой в стакан сестры, добавил льда и чокнулся с ней.
– Как ты съездила?
– Лучше не бывает, – хохотнула Брианн, – правда, потом стало – хуже некуда. Вернулась на пароходе.
– Да, это тебе не яхта. Слушай, вкус – бесподобный!
– Но главное-то случилось как раз на пароходе! Я там завела себе нового дружка, куда лучше прежнего.
– Он работает?
– Он трубач в джаз-банде, – ответила Брианн. – Знаю-знаю, дорогой братец, можешь не разоряться. Он ужасно милый.
Все как всегда. Брианн – его сводная сестра: у них разные матери, и росли они в основном порознь. Она тремя годами старше Эдди и напоминает хорошую машину, которую безрассудный хозяин гоняет без жалости, пока она не рассыплется. А ведь какая была красотка! Теперь, да еще при плохом свете ей можно дать лет тридцать девять, а то и все пятьдесят.
В гостиной раздался стон; Эдди показалось, что его пнули сапогом в живот. Пора, понял он; Агнес еще и слова сказать не успела, как он встал из-за стола и направился к Лидии. Она лежала в большом кресле, подпертая со всех сторон подушками, точно собака или кот: держаться прямо она не могла. Завидев Эдди, она криво улыбнулась, голова ее безвольно покачивалась, запястья согнуты, точно птичьи крылышки. Ее ярко-синие глаза ловили его взгляд. Ясные, изумительные глаза, без малейшего намека на ее увечность.
– Привет, Лидди, – суховато произнес он. – Ну, малыш, как прошел денек?
И сам почувствовал, что вопрос прозвучал фальшиво, ведь она не может ответить. Иногда Лидия бормочет что-то по-своему, но получается лишь бессмысленный лепет – медики называют его “эхолалия”. Но нельзя же с ней вообще не разговаривать, это было бы странно. Что еще делать с восьмилетней девочкой, которая не может самостоятельно сидеть, а о ходьбе даже речи нет? Остается только обнять и сказать несколько ласковых слов; на это хватает пятнадцати секунд. А потом – что? Агнес всякий раз пристально наблюдает за ним, жаждет проявлений любви к их младшей дочке. Опустившись возле кресла на колени, Эдди поцеловал Лидию в щеку. Мягкие золотистые локоны благоухают дорогущим шампунем. Кожа нежная, как у младенца. Лидия растет, и с каждым годом его все сильнее точит мысль: какой бы она стала, если бы не та родовая травма. Безусловно, красавицей. Может быть, даже красивее Агнес и, конечно, куда красивее Анны. Пустые мечты.
– Как прошел денек, малыш? – снова прошептал Эдди.
Он сгреб Лидию в охапку, прижал к груди и опустился на стул. Анна приникла к отцу – мать приучила ее внимательно следить, как проходят минуты его общения с младшей дочкой. Глубокая привязанность Анны к Лидии ставит Эдди в тупик: откуда она у Анны? Ведь Лидия почти никак не отзывается на это обожание. Анна стянула с сестриных ног чулки и принялась щекотать нежные искривленные ступни; вскоре Лидия начала извиваться в отцовских руках, издавая звуки, которые в семье считали смехом. Эдди ненавидел эти звуки. Уж лучше смириться с тем, что Лидия не способна думать и чувствовать – разве только как животное, которое занято лишь собственным выживанием. Но смех Лидии от доставленного удовольствия опроверг такое предположение. И Эдди вскипел от злости – сначала на дочку, потом на себя: выходит, даже мимолетная радость девочки его раздражает. То же самое он испытывает, когда она пускает слюни – разумеется, у нее это случается совершенно непроизвольно, а в нем вспыхивает ярость, несколько раз он даже порывался отшлепать дочку, и его тут же начинала грызть совесть. Каждый раз при общении с младшей дочерью Эдди испытывает то приступы ярости, то острую ненависть к самому себе; эти чувства надрывают ему душу, точно мощные разрывные течения; потом, совершенно обессиленный, он не может сказать ни слова.
Но порой выпадают и минуты счастья: вот за окнами спускаются синие сумерки, привезенный сестрой ром приятно туманит мозги, дочки приникли к нему, точно котята. По радио играет Эллингтон, за квартиру уже уплачено; все могло бы сложиться куда хуже – и для многих людей сложилось на исходе поганого 1934 года. На Эдди, точно сладкая дрема, накатывает убаюкивающее чувство возможного счастья. Но порыв к бунту разом отрезвляет его: Нет, я на этом не остановлюсь, для счастья мне этого мало. Эдди резко вскочил на ноги, Лидия испугалась и, когда он опять посадил ее в кресло, захныкала. Все складывается совсем не так, как надо, – даже близко не так. Он – поборник закона и порядка (о чем часто и не без иронии сам себе напоминает), а тут нарушено слишком много законов. Он устранился, обособился и, свернув со счастливой дорожки, теперь пожинает плоды: боль и одиночество.
Он обязан купить для Лидии специальное кресло, чудовищно дорогое. Чтобы содержать такую дочь, нужны деньжищи, как у Декстера Стайлза. Но разве у людей вроде Стайлза бывают дети вроде Лидии? В первые годы ее жизни, когда они еще считали себя богатыми, Агнес каждую неделю возила Лидию в клинику при Нью-Йоркском университете, медсестра там купала девочку в ванне с минеральной водой и с помощью кожаных ремней и шкивов старалась укрепить ее мышцы. Но теперь все это им не по карману. А ведь кресло помогло бы ей правильно сидеть, смотреть вокруг и стать такой, как все люди, живущие в трех измерениях. Агнес верила в чудодейственную силу кресла, а Эдди считал своим долгом делать вид, будто он разделяет веру жены. Быть может, он и впрямь ее разделяет – отчасти. То кресло и побудило Эдди добиваться знакомства с Декстером Стайлзом.
Агнес убрала с кухонного стола шляпки, блестки и накрыла ужин на четверых. Ей очень хотелось, чтобы Лидия сидела за столом вместе с ними, она с радостью посадила бы ее себе на колени. Но для Эдди ужин был бы испорчен. Поэтому Агнес оставила Лидию в гостиной, но, как всегда, чтобы дочка не чувствовала себя брошенной, не сводила с нее глаз. Ее взгляд подобен веревке, за концы которой держатся мать и младшая дочь. При помощи той “веревки” Агнес воспринимает малейшие всплески сознания Лидии: ее любопытство и уверенность, что она не одна. Мать надеется, что дочка ощущает ее любовь, тревогу и преданность. Понятно, что в ужине Агнес участвовала лишь наполовину; ты, как всегда, слушаешь вполуха, ворчал на жену Эдди. Но иного выбора у Агнес не было, ведь сам он уделял младшей дочери очень мало внимания.
Когда перешли к сосискам с бобами, Брианн стала занимать родню рассказом о своем бурном разрыве с Бертом. Отношения между ними уже – хуже некуда, и однажды Брианн нанесла ему фатальный удар: ненароком столкнула дружка с палубы его яхты в кишащие акулами воды близ Багамских островов.
– Вы сроду не видали, чтобы человек рассекал с такой скоростью. Ну чисто олимпийский чемпион. А потом рухнул на палубу, но я подняла его на ноги, собралась обнять – и тут он выкидывает забавный фортель, впервые за много дней… Знаете, какой? Норовит залепить мне кулаком в нос.
– А потом? Что потом? – нетерпеливо воскликнула Анна.
Ее возбуждение не понравилось Эдди. Его сестра на нее плохо влияет, но что тут поделаешь: как оградить Анну, непонятно.
– Я, само собой, увернулась, и он чуть не плюхнулся обратно в море. Парни из богатых семей совсем не умеют драться. Другое дело задиры, вроде тебя, братишка.
– Но у нас нет яхт, – проронил он.
– Очень жаль, – парировала Брианн. – Кепочка яхтсмена была бы тебе очень к лицу.
– Ты забыла: я вообще не люблю водные суда.
– У богатеньких отпрыски растут слабаками, – подытожила Брианн. – И в конце концов становятся полными слабаками, понял? Соображают слабо, – уточнила она под суровым взглядом брата.
– А твой трубач? – спросил Эдди.
– Ну, он любовник хоть куда. Кудри, как у Руди Валли[4 - Руди Валли (1901–1986) – американский певец, саксофонист и актер.].
Брианн скоро опять понадобятся деньги: она уже давно не танцует, да и когда выступала, главным источником средств были ее ухажеры. Но теперь мужчин, готовых сорить деньгами, куда меньше, чем прежде, и если у девицы под глазами мешки, а талия заплыла от пьянства, у нее мало шансов заарканить кавалера. Когда сестра просит помочь деньгами, Эдди всякий раз понемножку подбрасывает, даже если ему приходится обращаться к ростовщику. А иначе – кто знает, до чего она докатится? Страшно подумать.
– Вообще-то дела у трубача идут на лад, – продолжала Брианн. – Он играет в паре клубов, они принадлежат Декстеру Стайлзу.
Это был удар под дых. Никогда прежде ни сестра, ни кто-либо еще из домашних не упоминал Стайлза, и удар застал Эдди врасплох. Он глянул на сидящую напротив Анну и нутром почуял, что она колеблется в нерешительности. Неужто сейчас расскажет, как они целый день провели на Манхэттен-Бич, в доме этого самого Стайлза? Эдди не решался даже глянуть на дочь. Он упорно молчал, надеясь, что Анна поймет: надо держать язык за зубами.
– Что ж, уже неплохо, – наконец проронил он.
– Узнаю старину Эдди. – Брианн вздохнула. – В чем в чем, а в оптимизме ему не откажешь.
Часы в гостиной пробили семь; значит, уже почти четверть восьмого.
– Папа, – сказала Анна, – ты ведь забыл про сюрприз.
Эдди еще не пришел в себя, и до него не сразу дошло, о чем она толкует. Но все же сообразил, встал из-за стола и направился к вешалке, где висело его пальто. Какая же Анна молодчина, мысленно восхищался он, для вида роясь в карманах, а на самом деле пытаясь отдышаться после встряски. Что там молодчина – просто золото. Он вернулся с пакетом, наклонил его, и на стол посыпались ярко-красные помидоры. Жена с сестрой заахали:
– Где же ты их достал? Как? У кого купил? – наперебой спрашивали они.
Пока Эдди соображал, что сказать в ответ, Анна сдержанно проронила:
