скачать книгу бесплатно
Так, совсем я себе мозги заспала, спохватилась Женя, открыла свойства файла, посмотрела время его сохранения, потом – время создания и число исправлений, откинулась на спинку кресла, выдохнув чуть ли не с рыданием.
Файл был создан с нуля полтора часа назад и финализирован после семидесяти пяти сейвов вот только что, три минуты прошло. Двухдневную работу кто-то выполнил за полтора часа, пока Женя дрыхла. Выполнил в ее компьютере и с ее рабочего места. А место было занято спящей Женей. То есть сама Женя ее и выполнила – эту двухдневную работу. За полтора часа. Не приходя в сознание.
Ой-ей.
И чего я, дура, просыпаюсь по утрам, спрашивается, подумала Женя обалдело и некоторое время пыталась, то влезая в настройки компа, то украдкой озираясь, понять, не стала ли жертвой розыгрыша, ради которого кто-то из внезапно разрезвившихся коллег заморочился с усыплением и дистанционным доступом к компу либо с отволакиванием от стола бессознательного тела, ни на что иное не годного.
Ни признаков такой шутки, ни смысла в ее безнадежно долгой и геморройной подготовке, тем более реализации, Женя не нашла. Она почесала голову, поразмышляла на различные темы, изумившие ее саму, и решила отложить поиски отгадки на потом. А пока – радоваться жизни и паре освободившихся дней.
«Альбина Николаевна, можно мне домой?» – пропищала Женя про себя невесть откуда всплывшую фразу. Отпрашиваться либо просто уходить по принципу «Сделала – свободна» она не собиралась.
Домой не тянуло совсем. Радоваться жизни даже в офисе было гораздо проще.
Женя пошла радоваться.
Не получилось.
Кофе был странноватым – кислым и с неправильным запахом. Если принюхаться и вслушаться во вкус, странность исчезает, но пить и вдыхать неприятно. Женя даже покараулила с минутку у автомата, чтобы сверить впечатления с кем-нибудь из коллег. Но коллеги то ли уже успели распробовать сегодняшнюю досадность, то ли насосались кофе, пока Женя дрыхла: никто к автомату не подходил.
Женя, подумав, подошла к дизайнеру Вале и замерла у него за плечом, любуясь изображениями на паре огромных экранов, отгородивших этот стол от всех остальных. Валя бегло оглянулся на Женю, кивнул в ответ ее легкому взмаху стаканом и снова сосредоточился на стремительном перелистывании снимков в фотобанке. Опять, значит, подбирал фоновую картинку для каталога. Такие перелистывания, верстка, перебрасывание текстов и элементов оформления, как и всякая отлаженная работа в чуждой сфере, зачаровывали почти как пламя или текущая вода. Женя любила тихо наблюдать за Валей, а Валя обычно не возражал.
Сейчас он явно искал иллюстрацию к чему-то типа «Живем дорохо-бахато». Мелькали черные автомобили и белые яхты, светлые пляжи и стильно стальные гостиные, стриженые лужайки и затылки, породистые лошади и дорогие собаки, роскошные голоспинные дамы в длинных платьях, белозубые джентльмены и самоуверенные детишки с зачесами. Все раздражающе красивые и усердно счастливые, аж из штанов и декольте вываливаются.
Блондинка, брюнетка, лысый, вся семья, вечерние костюмы, джемпер в косичку, мериносовый свитер, поло, загар, белые подошвы, белые улыбки, улыбки, улыбки, ух мрачные какие, снова улыбка. Стоп. Это же я.
– Стоп, – сказала Женя, еле удержав кофе в дернувшейся руке. – Давай назад.
Валя повернулся к ней и посмотрел очень многозначительно. Значения «Я занят вообще-то» и «А ты кто такая?» считывались сразу, остальные были еще менее ласковыми. Женя хотела извиниться, но сказала как могла твердо:
– Валь, пожалуйста, покажи предыдущую фотку.
Валя, посопев, развернулся к клавиатуре и вернул предыдущий снимок. На снимке жгучий брюнет лапал костлявую блондинку у камина. Женя, моргнув, сказала:
– Еще назад. Еще. Да что такое.
На фотографиях были разновозрастные, но одинаково элегантные семьи на фоне небоскреба и живописной поляны. И не было снимка, который Женя зацепила взглядом на долю секунды, но каким-то чудом удержала в памяти и успела рассмотреть.
На этом снимке она, Женя, в строгом, но явно вечернем платье, темно-синем, дорогущем, небывалом, и сама небывало элегантная и худая, но солидная, подобранная, уложенная и ухоженная до неузнаваемости, однако все равно узнаваемая, держала за руку свирепого вида щекастую девочку лет шести в ярко-желтом и тоже наверняка страшно дорогом платье. Ту самую, похоже, которую Женя с утра вспомнила как дочь Оли, а до того вроде бы не вспоминала и не знала никогда.
Или знала?
Женя не помнила этого снимка, не помнила этой девочки, не помнила места, в котором снимали, – какое-то очень не подходящее гламурной подборке тоскливое казенное учреждение с огромным рисунком на стене. Судя по куску коричневого неровного круга, Чебурашка, да, точно, ухо торчит, а цветочек, который он держит перед собой, синий василек на фоне бежевого пуза, вроде бы такой же яркий, как платье, не виден. Откуда же я его помню, подумала Женя оторопело и покачнулась, все-таки пролив кофе. Ноги повело в сторону, голову – в другую, перед глазами вспыхнуло зеленое полотно с мелкими черными значками, которые неприятно копошились, сливались и набухали.
– Вот ты где, – сказали за спиной. – Давай скорее на тест, врачиха заждалась уже, бурчит.
Женя, сглотнув, разжмурилась и осторожно повернулась. Рядом громоздился очень деловитый Никитин с большой, но вроде нетяжелой коробкой в руках. Валя, неудобно развернувшись в кресле, переводил беспокойный взгляд с Никитина на Женю. На оба экрана перед ним распростерся накачанный хлыщ с причесочкой и масленым взглядом. Смотреть на него почему-то было неприятно.
Вот и старость, подумала Женя, уставилась в лужицу кофе на полу, надо вытереть, пока не разнесли, и с трудом спросила:
– Какая врачиха?
– Плановая, из страховой. Шестнадцатое же сегодня. Забыла?
Женя поморгала. Никитин всмотрелся и сменил тон, пытаясь убрать коробку под мышку:
– Женя… Ты не простыла? Видок чего-то…
– Нормально. Приболела – так врачиха скажет, – сказала Женя и направилась в переговорную.
Врачиха не сказала. Женя вообще не поняла смысла осмотра и даже не запомнила, к чему тот сводился. Зашла, поздоровалась, юркнула за ширму к кушетке, невесть как очутившейся в переговорной, села, расстегивая блузку и впадая в прохладную скуку, а потом поблагодарила и вышла – в застегнутой блузке и почему-то сжимая в кулаке смоченную синим салфетку. Снова заснула, что ли?
Впрочем, состояние было рассеянно-бодрым, не как час назад.
Надо будет давление померить, вдруг из-за его скачков рубит так, подумала Женя и ненадолго зависла, пытаясь вспомнить, мерила ли врачиха ей давление по ходу осмотра, что вообще делала или говорила, да и просто как та врачиха выглядела – старая или молодая, знакомая ли, носатая ли, в очках ли, какого цвета халат. Не вспомнила и решила махнуть на эти мелочи рукой – в сторону мусорной корзины. Заодно и салфетку выбросила.
Ничего страшного Жене явно не сказали, а нестрашного бояться глупо. Живем дальше.
– Жадина-говядина, дальше как? – требовательно спросила Оля.
Женя вздрогнула и обнаружила, что зависла рядом со столом Оли, и та теперь смотрит выжидательно и даже сурово. Больше в офисе не было почти никого. Никитин маячил у дальнего окна, а остальные, видимо, разбежались на обед. Как будто Женя им каждое утро не подтаскивает перекус согласно списку.
Женя проглотила заготовленную шутку про то, что ни новый штамм ковида, ни туберкулез с сифилисом врачиха у нее не обнаружила, и осторожно, стараясь не обижаться сразу, уточнила:
– Чего я пожалела-то?
Оля удивилась – значит, вправду не обидеть хотела, а узнать что-то.
– При чем тут пожалела? Стишок про жадину-говядину в детстве знала?
Женя неуверенно кивнула.
– Дальше как?
– Жадничает, гадина? – предположила Женя.
– Да ладно, – сказала Оля недоверчиво. – У вас так говорили? Вообще, в первый раз такое, прикол. Это же типа теста. Можно сразу определить, откуда ты, – с Москвы, с Питера, с Урала и так далее. Если второй строкой у тебя «соленый огурец»…
– А, помню. А если «турецкий барабан», то из Москвы. Не, у нас…
Женя потерла лоб и посмотрела на Олю, потом мимо нее и озадаченно спросила:
– А это что за зверь?
Оля бегло оглянулась на окно, створку которого осторожно открывал Никитин. По стеклу снаружи елозило, еле слышно повизгивая, что-то похожее на пухлую темную восьмерку.
– Викторыч опять какую-то приблуду приволок, – пояснила Оля, снова утыкаясь в экран. – Окномойщик новой модели. У Викторыча ж договор, в испытаниях участвует, денежки, небось, капают. А мы страдай.
– Почему страдай? – уточнила Женя, не отрывая глаз от окна и зачем-то прикидывая, что быстрее – обогнуть стол Вали, стоящий между нею и Никитиным, или перемахнуть через него, словно кто-нибудь, а тем более Женя, способен перемахнуть через пару метровых мониторов.
Десять, подумала она, переступая с ноги на ногу.
– Потому что ломается всё вечно, – охотно пояснила Оля. – Заправщик кулеров помнишь? А, ты ж сама час потом подтирала. Ионизатор тот чуть все здание не обесточил. И эта балда тоже сломалась явно, будем теперь на сквозняке…
Она еще что-то говорила, но Женя уже не слышала, потому что спешила под гудящее в голове «Четыре. Три! Два!!!» к окну сквозь слишком длинные метры, слишком плотный воздух и слишком веселый сквознячок, спешила, понимая, что не успевает.
Высунувшийся в проем окна Никитин, превозмогая мешающее пузо, одной рукой пытался ухватить дергавшегося на отъезжающей створке окномойщика, а другую руку отрывал от подоконника, чтобы поймать сорванные с ближайшего стола ветром и звучно закувыркавшиеся к окну листки, и медленно, очень медленно задирал толстые колени, обтянутые серыми штанами, сразу оба, запрокидывая сперва растерянное, потом испуганное лицо и цапая правой рукой недостаточно все-таки плотный воздух офиса, а в левой бессмысленно сжимая окномойщика, легко оторвавшегося от стекла и тут же замолчавшего.
Тишину нарушал только долетавший снизу писк светофора.
В этой тишине от писка до писка Никитин медленно вываливался из окна восьмого этажа.
Писк. Взмахнул по кругу руками, ловя ногами пол, до которого не доставал уже сантиметров двадцать.
Писк. Голова исчезла, колени взлетели, поддев так и болтающийся в воздухе листок, и скрылись за подоконником.
Писк. Коричневый полуботинок криво зацепился за угол подоконника, медленно снялся и слетел. Ступня в темном носке юркнула в окно.
Конец, беззвучно застонала Женя, напрягаясь, всмятку, восьмой этаж, центнер, не удержу.
Шлепок, за окном охнули, и в окне охнули. Никитин, хлопнувшийся лопатками и затылком об отделанную плиткой фасадную стену, – от боли и испуга, а Женя, ухватившая Никитина за щиколотку, – от старания.
Руку дернуло, по ребрам и сразу по бедру ударил очень твердый подоконник, в глазах стало красно и тут же сине, шея вздулась и закостенела, предплечья, кажется, сломались в трех местах, а в спине что-то оглушительно лопнуло. Но подошвы, проехавшись по слишком скользкому полу, все-таки остановились, а пальцы не разжимались, и правая рука не отпускала подоконник, а левая рука шла вверх, удерживая, оказывается, и поднимая все ближе к окну неохватную лодыжку, к которой все еще был приделан страшно, невозможно, невыносимо тяжелый Никитин.
Светофор внизу запищал быстрее.
Женя сипло вдохнула, на выдохе вскинула левую руку и повела от плеча назад, с тупым недоумением отшатнувшись от толстых ног и едва не сбившего ее необъятного зада, отшагнула – в спине, плече и коленях опять что-то звонко лопнуло, у ног стукнуло, – развернулась и с длинным стоном опустила руку.
Никитин шумно раскинулся по полу.
Женя с огромным трудом разжала спекшийся как будто кулак.
Нога Никитина грянула на пол. Внизу зашумели машины.
Женя отступила, нашаривая подоконник руками и задом. В грудине было больно. Везде было больно.
Оля смотрела на Женю с дальней стороны комнаты поверх прижатых ко рту ладоней. Глаза были черными и огромными, все остальное – очень белым.
Фигуру Оли перекрывали мониторы на столе Вали. Один был сдвинут. Значит, Женя все-таки зацепила, когда перепрыгивала.
Я перепрыгнула через метровые мониторы, стоящие на столе, подумала Женя. Мысль была твердой, тупой и не способной поколебать равнодушие. Я за полсекунды проскочила через всю комнату, ухватила Никитина за ногу и вытащила его. Одной рукой. Левой. Килограмм сто, если не больше. Сто семь девятьсот. Вытащила, перенесла через подоконник и бросила небрежно, как куриную тушку.
Женя изумленно посмотрела на свои ладони. На правой были две черные вдавленные полоски от края подоконника, на левой – мелкий рубчик, как на манжете носка. На ноге Никитина, наверное, такой же рубчик плюс вмятины от моих пальцев. Я ему ногу не раздавила там? Неудобно будет. Хотя чего неудобно. Я его спасла вообще-то.
Спасла ли?
Он же о стенку ударился или мог инфаркт схватить либо инсульт, пока висел башкой вниз.
Женя дернулась, всматриваясь, и чуть не упала от резкого движения, на которое организм, кажется, считал себя временно неспособным. Ветерок, тронувший спину, был невозможно острым и прохладным.
Никитин заморгал и зашевелился.
– Женечка, – пробормотал он, собираясь в кучу нескладно и безуспешно. – Женечка, родная, спасла ты меня.
«Вы нормально?» – попробовала спросить Женя, но горло оставалось раздутым и закостеневшим. Не шли из него ни слова, ни воздух.
Я вообще дышать не могу, испуганно поняла Женя, старательно вдыхая и выдыхая. Со второго раза это удалось. Женя с наслаждением подышала и попыталась поднять листок, медленно планировавший от потолка к ней – вправо, влево, вправо.
Промахнулась. Руки слушались плохо. Женя хотела плюнуть, но листок скользнул над головой и направился за окно, на улицу, к опять запищавшему светофору и к «зебре», по которой не спеша шагали две фигуры. Крупная в синем и маленькая в ярко-желтом.
Женя заметила их краем глаза и вытянулась, пытаясь рассмотреть пешеходов и одновременно настичь порхающий в метре от лица лист.
Пальцы сомкнулись на бумаге, нога скользнула, подоконник ударил по бедрам, фигурки перевернулись вместе со всем миром.
Робот-окномойщик, которого Никитин сумел ухватить и не выпустить, покуда не оказался в комнате, выскочил из-под подошвы Жени, будто мокрый кусок мыла, и звучно ударился о стол Вали. А Женя, со стуком отбив ногой гуляющую раму, вывалилась из окна.
Она не успела испугаться и не успела понять, что происходит, потому что была сосредоточена на том, чтобы удержать в руке лист, а в поле зрения – идущую по «зебре» пару.
Женя почти успела рассмотреть пару, когда ударилась рукой и грудью о козырек над подъездом офисного здания.
Громкий, слишком громкий двойной хлопок о бетон козырька и почти сразу тротуара, долетевший до Никитина, заставил его осесть. Телефон на себе он искал тоже сидя, но набрать номер так и не сумел ни холодеющими пальцами, ни отказавшим голосом.
Скорую вызвал новенький охранник Саша, выскочивший на шум.
Женя пришла в себя от звука надвигающейся сирены. Она испугалась, что, если останется лежать, скорая не заметит ее и переедет. Но отойти, встать или просто пошевелиться не получилось.
Дожили, подумала Женя. На улице валяюсь.
Жене стало неловко оттого, что она лежит на тротуаре и что перед самыми глазами у нее нервно трясется, сминая лист бумаги, чья-то рука с разодранным сверху донизу рукавом. Рукав был как у блузки Жени, только рваный и очень пыльный. И рука была похожа на руку Жени, только очень белая и возле локтя напоминавшая неумело разрубленную баранью лопатку. Из-под темной грязи торчало что-то блестящее.
Спица тут, хотела сказать Женя то ли себе, то ли подъехавшей наконец скорой, но язык отказал, а голова медленно повернулась ближе к туманному обмороку и дальше от настоящего мира. Потому что в настоящем мире у настоящего человека в настоящей руке под настоящей, хоть и разорванной мышцей не может вместо белой кости зеркально сверкать полированная сталь, оплетенная почти незаметной паутиной оптического волокна.
Глава вторая
Хирургическое замешательство
– Тикают-тикают, – услышала Женя, вскинулась, чтобы злобно спросить: «Вам-то какое дело до моих часиков?»
И очнулась.
– В себя пришла, ты смотри, – отметил сквозь нытье сирены кто-то синий. – Есть шанс, похоже. Полиглюкин меняй, там чуть осталось. И адреналина еще пять.
– Легкие лопнут.
– Да похер разница, нам бы живую довезти. Быстро, под мою.
Там спица, хотела сказать Женя, чтобы они не пугались, наткнувшись на металл. Рот был заткнут наглухо – ни сказать, ни глотнуть. Дышать почему-то удавалось: Женя попробовала, из носа вырос кровавый пузырь и тут же лопнул, брызнув алой пылью в глаза. Женя моргнула, удивившись толщине век.
– Тихо-тихо, родная, – сказал синеватый, заполняя весь мир за алой пылью и что-то, кажется, делая с лицом и шеей Жени. – Сейчас все хорошо будет, потерпи, немножко осталось.
