скачать книгу бесплатно
– Проснись, проснись, золотой! – какой-то нежный, грудной голос на русском; гладят его по головке, – ну, пора, пора, просыпайся.
Новый мир, тишина. А перед ним очень доброе, красивое, румяное лицо; ласковые васильково-сияющие искренние глаза; и как и белоснежная кожа на шее, вся она в белом, и все вокруг в белом, лишь ароматные полевые цветы в вазах пестрят, еще более украшают вид, наполняя маленькую комнату уютом, теплом и любовью.
Любовь! Так и звали эту красивую молодую женщину, и видимо, все ее любили, все офицеры дарили ей цветы, но, как заметил Мальчик, только у одного, у какого-то молоденького, тоже еще румяненького, она брала цветы с удовольствием, и потом, оставшись одна тайком с наслаждением нюхала.
– Люба, ну Любовь Николаевна, давайте пойдем в кино, – приглашали ее женщины каждый вечер, а мужчины звали в бар, но она, ласково улыбаясь, всем отказывала, теперь по вечерам у нее появилось другое очень приятное занятие, она купила Мальчику велосипед и все свободное время шло освоение техники: во всем гарнизонном госпитале один ребенок, и все внимание на них.
– А что, похож, даже очень похож, – подтрунивали над ней женщины.
– А может где нагуляла? – полушутя говорили офицеры.
А Любовь Николаевна счастлива, радость свою скрыть не может, часто поглаживает золотистые кудряшки Мальчика, шепчет ему или сама себе:
– Вот, не ждала не гадала, а сын появился, усыновлю. Неужели?! – и она со страхом прикрывала рот, оглядывалась и потом частенько поглядывала на часы, к ночи ее настроение портилось, они шли домой.
Дом – это небольшой кабинет старшей сестры-хозяйки, где теперь вместе с Мальчиком днюет и ночует Любовь Николаевна. Перед сном они пьют чай со сладостями, обязательны фрукты, в это время каждый вечер смотрят «Спокойной ночи, малыши». Потом она его купает, укладывает спать в кровать и что-нибудь детское читает, со все тускнеющим голосом, часто смотрит на часы и говорит: «Теперь спи, спи, дорогой! Спокойной ночи!». И почти каждую ночь в коридоре слышатся твердые шаги, и, не стучась, дверь дергают, она открывает, Мальчик уже отворачивается и действительно пытается заснуть, а комната наполняется непонятными, не очень хорошими мужскими запахами, и хоть говорить он пытается тихо, а голос командный, грубый, властный.
– Ну подождите, он еще не заснул, – каждый раз слышится умоляющий голос Любови Николаевны. Они еще пару раз что-то разливают, шелестит фольга. – Не курите, пожалуйста, не курите, ребенок!
– Тогда давай побыстрей.
После этой команды раздвигается диван, тушится свет, вот тогда Мальчик и засыпает.
Иногда он просыпается среди ночи от шума воды, это Любовь Николаевна долго принимает душ. Потом ложится на свой диван и беспокойно ворочается, сопит, и если начала, как обычно, плакать, то вскоре переберется в кроватку к Мальчику, чего тот так хочет, и, думая, что он спит, сквозь всхлипы горячо целует, обнимает, что-то, будто заклиная, повторяет.
На утро диван всегда прибран, все блестит, будто и не было ночи, и она будит его, всячески лаская, зовя к завтраку, предрекая праздничный день. Думалось, что так будет всегда, и становилось даже лучше, по ночам никто не приходил, на часы Любовь Николаевна не смотрела, и казалось, еще более расцвела, стала еще счастливее и красивей. Да это вдруг вмиг оборвалось.
Как-то поутру прибежала Любовь Николаевна вся в слезах, бросилась ничком в кровать, рыдает. Следом женщины:
– Успокойся, Люба. Кобель, он есть кобель.
А еще погодя появился пожилой офицер в усах, за ним молодая, высокая, стройная особа, одетая, как в кино.
– Гм, гм! – кашлянул офицер в кулак, еще долго выправлял усы. – Любовь Николаевна, извините, тут дело такое. Приказ есть приказ. Вот новая старшая сестра-хозяйка.
– Это не новая сестра-хозяйка, – вдруг вскочила Любовь Николаевна. – Это новая шлюха, как я.
Молодая особа грубо огрызнулась, женщины чуть не сцепились, их разняли. Все ушли. Появился другой офицер, более молодой, но, как понял Мальчик, тоже из командиров.
– Я десять лет служу, я десять лет мотаюсь по гарнизонам всей страны и мира, – уже более сдержанно говорила Любовь Николаевна, – и неужели я так и не заслужила даже однокомнатной квартиры хоть где-нибудь, хоть на Камчатке!
Офицер тоже что-то говорил, в конце развел руками и ушел. Еще один день Любовь Николаевна не сдавала «позиции», а потом пришел он. Мальчик никогда его не видел, да сразу узнал по шагам в коридоре. Учуяла его издалека и Любовь Николаевна, напряглась, насупилась.
– Люба, Любушка, – вкрадчиво начал военный. Это был грузный, крепкий, уже в возрасте человек, с очень густыми бровями на смуглом лице.
– Не надо при ребенке, – отстранилась она от его ласк. – Давайте выйдем в коридор.
Вначале слышалось только «бу-бу» мужское и тихое женское, а потом голоса стали выше, и уже все слышно.
– Ну что ты ко мне пристала, что ты ревнуешь, что ты мне, жена, что ли?
– В том то и дело, что не жена. Но вы со слезами на глазах обещали обо мне всю жизнь заботиться. «Дозаботились» – десять лет за собой шлюхой возите. А теперь постарела, другие есть; чтоб избавиться – в Чечню, на фронт. И я рада, я рада вас всех не видеть, но Вы мне сколько лет уже квартиру обещаете?
– Это не в моих силах!
– Как не в Ваших? – перебила она, – А у Вас, как я знаю, на каждого ребенка по квартире, и еще две в Москве, в запасе.
– Ну-ну, ты в мои семейные дела не лезь.
– А мне уже тридцать, у меня мать.
– Что-то ты прежде о матери не говорила. Короче, ты еще военная, мы в прифронтовой зоне, на военном положении. Или ты выполняешь приказ, или.
– Александр Вячеславович, Саша, я замуж хочу.
– Ну и пожалуйста, только как медовый месяц – горячую точку – Чечню, потом женись и квартиру получишь.
– Саша!
– Уйди, отстань. Тоже мне, от какого-то «летехи» цветочки берет, а может, и «рога» мне наставила.
– Постарела я, постарела, надоела! Сознайся!
– Замолчите! Приказываю!
– Александр Вячеславович, памятью отца. Пожалуйста!
– Не трожь! Отставить! Ты три квартиры прокутила, все курорты объездила.
– У меня ведь ребенок, пощадите!
– Что? Этот!.. А при чем тут ты?.. Два часа на сборы, борт будет в десять нуль-нуль. А с ребенком государство разберется.
Буквально за один день эта женщина резко изменилась, особенно глаза, ставшие из васильковых, задорных – озабоченными, выцветшими.
– Вы моих Папу и Маму увидите, скажите, что я их жду, – вдруг выдал Мальчик, вглядываясь в ее лицо.
– Откуда ты знаешь, что я в Чечню?
Он молчал. Она обняла его, стала целовать, но и губы у нее тоже стали жесткими.
– Скажи хоть, как тебя зовут, как твоя фамилия и где тебя я буду искать?
– Я вас сам найду.
– Ты-ы?
Она отстранилась, еще громаднее стали ее глаза, взгляд далеко уполз.
– Любовь Николаевна – обходной, – в дверях появилась медсестра.
– Да-да, я сейчас, – она встала, двинулась к двери, обернулась, – я вернусь, попрощаюсь.
Больше он ее не увидел. Через пару минут пришел какой-то офицер, не дал забрать даже велосипед, взял его за ручку и повел через весь плац в другой корпус, там он попал «под заботу государства».
Эту ночь его никто не кормил, спал он на нарах под шинелью. А на следующее утро тот же офицер его куда-то отвез, и там были люди в форме, как у его отца, – милиционеры, они тоже его весь день не кормили, а все допытывали, как зовут, чей, откуда и прочее. Потом много раз фотографировали, даже пальчики черным мазали. А он все плакал, горестно сопел, просил пить, к вечеру его накормили, посадили в поезд с толстой тетенькой, которая раньше него храпеть стала. И через день он попал к детям, таким худым, исподлобья странно глядящим. Это был «Детский дом», но почему-то сами дети называли это место «колонией».
Мальчика сразу же обрили налысо, переодели в грубую, мрачноватую одежонку, и стал он как все дети – худым, головастым, напряженным, и лишь глаза, эти голубые вдумчивые глаза, стали казаться еще больше, еще печальней, еще загадочней.
Здесь тоже первый день начался с анкеты, и, думая, что Мальчик не понимает языка, а может, и вовсе скрытничает, на девичьей стороне нашли переводчицу, долговязую, рыжеватую девчонку, лет десяти, которую по-местному называли Зоя. Именно благодаря Зое появилось имя Мальчик, так и пошло; до выяснения данных… И кроватку ему выделили самую старую, перекошенную, в сыром углу. А на ужине старшие ребята хлеб отобрали, перед сном туалет заставили мыть.
Вот чего Мальчик не мог и не хотел, он хотел спать. В эту первую ночь его сильно били. Он плакал, орал, а его еще пуще били. Вдруг в полумраке коридора все разбежались, а перед ним длинная, худющая воспитательница в очках.
– Это кто здесь вой на всю округу поднял?
Она с силой схватила за ухо Мальчика, приподняла и швырнула ребенка в угол:
– Чтоб до утра стоял! И не пищи, звереныш!
Она ушла в свой кабинет, потушила свет.
Мальчик уже долго стоял, все еще всхлипывал, устал, сильно хотелось спать, и в это время к нему подошел ровесник:
– Меня Дима зовут. Давай дружить, – он погладил Мальчика по руке, – а плакать здесь нельзя. Особенно в смену Очкастой. Но ты стой, она скоро выйдет, и если еще будешь стоять, она тебя спать отпустит.
Может, Очкастая и вышла скоро, но Мальчик уже спал, свернувшись калачиком на полу. Гнев воспитательницы был безмерным, еще пару раз полусонный он стукался о стенку, так что не только ухо, но все тело заныло. Завыл он: тихо, очень тихо, и звал в тоске Папу и Маму. Родители не пришли, пришел тот же Дима:
– Пошли, иди спать, больше она до утра не выйдет. А утром тебя и не вспомнит, домой убежит.
В следующие два дня были другие воспитательницы, очень добрые, внимательные, и в обиду никого не давали. Так что Мальчик чуточку ожил, даже в компьютер дали поиграть, а это такое чудо! Все горе позабудешь! Да эта печальная идиллия длилась недолго. Прямо по телевизору стали показывать другую игру – боевик, где чеченские террористы какую-то больницу с заложниками захватывают.
Тут не до компьютера, дети вслед за политиками выдумывают свою игру, и разумеется, что все детдомовцы – кавказцы становятся «террористами», а остальные – «российский спецназ». Понятное дело, Мальчик в малочисленном лагере «террористов», и чтоб игра носила ярко выраженный характер, на лице Мальчика прямо черным фломастером рисуются борода и даже очки. Несмотря на то, что в телевизоре итог иной, а здесь, как положено, «террористов захватывают и бьют, бьют жестоко, похлеще, чем в первую ночь, с применением спецсредств, благо что в эту ночь дежурит Очкастая, а она аж в восторге от игры: «Хоть здесь подрастает смена!»
На следующий день всех детдомовцев ведут в город, в цирк. Вывели за территорию, построили в два ряда, как положено – вперемешку с девчонками, ждут автобус. Зоя Мальчика с первого дня всего раз видела. Она подошла к нему, отвела чуть в сторону и на чеченском:
– Кто это тебя так? Что с тобой?
В это время подошел самый старший из подростков, по кличке Витан, и сходу влепил Мальчику ногой, как здесь говорят, увесистый «подсрачник».
– А-а-а! – завизжала Зоя, и дикой кошкой, ногтями вцепилась в лицо обидчика.
Они повалились, катались по асфальту и трое воспитательниц еще долго не могли девчонку оторвать. Витан в цирк так и не поехал, все лицо в крови. А в тот же вечер, неизвестно как, явилась та же Зоя с двумя рослыми подругами в мальчишеское расположение.
– Кто еще моего брата Мальчика пальцем тронет. – и она продемонстрировала что-то блестящее металлическое в руках.
С тех пор Мальчика не только не били, даже обходили стороной. Но жизнь от этого краше не стала, и он нередко, уединившись, потихоньку скулил, слезу пускал, сильно похудел, а в глазах тоска, печаль, страх перед жизнью.
– Ты не плачь, не плачь, – иногда успокаивал его друг Дима. – Скоро все может измениться. Ты видел, нам уже примеряли новые рубашки и шортики. Это значит, появятся покупатели. Нас покупать будут. Мы можем уехать в прекрасные страны. Там иной мир. В том году моего друга Андрея купили, так он фотки прислал – класс, такого даже в кино не бывает.
– А где этот «иной мил»? – оживился Мальчик.
– Ночью покажу.
Как ни странно, в этом заведении Мальчик только ночи и ждал. Это было время, когда забывалось чувство вечного голода, человеческого безразличия и даже вражды, и снились сны, такие теплые, красочные, после которых серость пробуждения становилась угрюмой.
Однако в эту ночь Мальчик упорно не закрывал глаза, он страстно хотел увидеть «иной», нежели этот мир. И тем не менее, как он ни крепился, а ночь свое взяла, и если бы не Дима, так бы и проспал.
– Т-с-с-с! Не шуми, Очкастая только заснула. Тихо иди за мной.
Пригибаясь, будто за ними следят, они быстро миновали полумрак, где в разнобой сопели дети; кто-то во в сне говорил, кто-то стонал. Потом был сырой коридор, здесь санузел, а напротив кабинеты, в них ночует Очкастая, и даже полный мрак, когда Мальчик совсем испугался и чуть ли не крикнул «Дима!» Но Дима настоящий друг, он вернулся, взял за руку и повел за собой, так как знал здесь все даже во мраке.
А вообще-то Дима был удивительный ребенок, он выделялся из всех, лучше всех учился, все знал, особенно компьютер, и даже в ночи, на ощупь нашел нужный кабинет. От яркого света заслезились глаза.
– Это кабинет истории и географии у старшеклассников, но я здесь часто бываю, – полушепотом объяснял Дима. – Вот смотри, это карта мира. Вот Европа, вот Америка, а это Канада. На худой конец, есть и Австралия, вот внизу. Это и есть иной мир, где люди живут. А мой друг Андрей вот здесь, видишь сапог – Италия. Страна не самая лучшая, – и то как в раю, – чуть ли не задыхаясь от восторга, продолжал Дима. – Так что делай, как все, и может, повезет, нас увезут в сказочный мир, и у нас появятся новые папа и мама.
– Как это «новые»? – во весь свой басистый голос возмутился Мальчик.
– Так у нас ведь теперь нет родителей, а есть шанс.
– Как это «нет»? – перебил Мальчик, – у меня есть Папа и Мама, и они обещали велнуться, и уже, навелное, ждут.
– Где ждут? Какой ты глупый, – уже в полный голос разошелся и Дима. – Мы с тобой сироты, понимаешь, круглые сироты, у нас никого нет.
– Есь! Есь! Есь! – заорал Мальчик со слезами на глазах.
– Тихо! Не кричи! – ткнул его Дима. – Слушай, ты будто маленький. Вот видишь, это наша страна, такая огромная, красная.
– А почему класная? – всхлипывая перебил Мальчик.
– Красная? Не знаю. Ну, так слушай. Мы сейчас вот здесь – это Волгоград. А я жил в Краснодаре, и были у меня красивые и добрые родители. Так они в аварии вместе погибли. Еще в Краснодаре у меня есть бабушка, но она тяжело больна, вот я и попал сюда, в лучший детдом, в нашу колонию. А ты вот отсюда, из Грозного.
– Отсюда?! – впритык подошел Мальчик к карте и даже бережно погладил это место. – Как близко. И зачем нам в ту даль, в иной мир ехать, если мой дом так рядом!
Его влажные глаза расширились, заблестели, и чуть ли не улыбаясь, словно задыхаясь от счастья, он взял за руку Диму.
– Ты знаешь, как у нас класиво! Вот там такой сладкий, сказочный «Детский мил», и все есь, и даже Папа и Мама. И они станут и твоими Папой и Мамой, и ты будешь мой блат, мой лодной блат!
Улыбаясь во всю ширь, он хотел было обнять Диму, но вдруг, опечаленно глядя, отстранился:
– Ты глуп, ты ничего не понимаешь, жизни не знаешь, а веришь в свои сказки. Там война. Там люди друг друга убивают, и твоих родителей убили, а твой «Детский мир», о котором ты вечно говоришь, – сказка!
– Не сказка, это плавда! – насупился Мальчик, и глубоко вдыхая еще что-то, хотел сказать, да Дима вскинул руками, и они услышали шум в коридоре, который до ужаса напомнил Мальчику крысиный.
Скрежаще-противно скрипнула дверь, настежь распахнулась, и в проеме на мгновение застыла Очкастая, будто принюхивалась, вздувая ноздри.
– Что это такое? – завизжала на все здание она.
Ближним к ней оказался Дима, и он что-то хотел было объяснить, да от неожиданного удара первым полетел под парты и застонал. А Мальчик уже был не единожды бит, и он обеими руками закрыл умело свою несчастную голову, чуть присел, выжидающе сгруппировался, от удара уклонился, только тот пришелся вскользь; да делая вид, что влетело, тоже покатился под спасательные парты.