скачать книгу бесплатно
– Вставай, Черныш! Есть будем!
Пес, скуля, встал и, поджав лапу, завилял хвостом. Вовка достал сосиски, положил на пол.
– На, ешь! Ты не скули, мне ещё хуже: мать пьёт, отчим озверел совсем, думаю, он нас из квартиры скоро выгонит, – Вовка поправил собаке белый ошейник. – Вот тогда к тебе приду, вместе будем!
Вовка обнял собаку. Черныш дернулся, взвизгнул от боли.
– Прости, я не хотел! Я тебе лекарство принесу, обещаю!
Все стихло. Вовка прислушался: кто-то сильно захрапел. Пора! Он проскользнул в прихожую, нашел куртку отчима, полез по карманам. Мелочь, ключи, бумажки… денег не было. Вовка хотел уже уйти, но вдруг увидел нож отчима. Он встал на цыпочки и взял его с полки. На пустыре пацаны за нож дали только сотню. Они же подсказали, где купить мазь. На еду денег совсем не оставалось, и Вовка вернулся во двор. Мусорные баки были полные, и Вовка залез на бак. Он стал искать и складывать съестное в пакет.
– Во, даже колбаса есть!
Вовка спрыгнул с бака:
– Ой!
Управдом тетя Маша схватила его за шиворот.
– Тебя что, домой не пускают?
– Это я для Черныша. У него лапа перебита!
– Ты его лечишь?
Вовка показал ей мазь.
– Ему нужен ветеринар.
– А он за деньги?
– Ещё какие! У отчима попроси, пусть даст.
Вовка повернулся, показал свой фонарь под глазом.
– Уже дал!
– Вставай, Черныш, лечиться будем!
Пёс с трудом приподнялся, лизнул ему руку. Вовка вытащил тюбик, принялся мазать рану. Черныш заскулил.
– Терпи! Я же твой друг!
Вовка вытряхнул объедки из пакета:
– Налетай! Тебе поправляться надо. Я решил: мы с тобой в тайгу уедем. Будем жить вдвоём в избушке, как в мультике. Ты будешь зайцев ловить, а я грибы и ягоды собирать. Не пропадём!
Вовка замолк, затем вздохнул, отломил себе кусок засохшего кекса.
Через час отчим стегал Вовку тонким ремнём и его цепь раскачивалась, как маятник, и отсчитывала удары.
Вовка прислушался, подлез под трубы.
– Ты что скулишь, Черныш?
Пёс попыталась встать, но задрожал и рухнул на пол.
– Вставай, родненький! – Вовка схватил его за ошейник. – Я сейчас, Черныш, я доктора при-
веду! Я тебя не брошу!
Вовка влетел в комнату, метнулся к матери.
– Где отчим
– Не знаю…
Отчим пришёл только под вечер. Вовка встретил его на пороге:
– Я попросить хочу…
– Что?
Отчим разделся, снял с себя цепь, положил на шкаф.
– Я… мне деньги нужны!
– Пошёл вон! – отчим оттолкнул его и зашёл в ванную.
Когда зашелестела вода, Вовка придвинул табурет к шкафу, сверху подставил скамеечку. Затем залез, потянул к себе цепь… Ба-бах! Пирамида качнулась и рухнула.
Вовка сидел на полу, сжавшись в комок. Отчим надел на шею цепь, поправил крест.
– Ну что, допрыгался, воришка!
Вовка закрыл лицо руками.
– Не трусь, не трону! Люди о тебе беспокоятся. Управдом приходил, участковый спрашивал.
– Зачем?
– Решать вопрос.
Отчим полез в свою куртку.
– Что решать?
Вовка перестал дышать.
– Вот что!
Отчим развернулся, и к ногам Вовки упал белый ошейник.
Вовку нашли на вторые сутки. Он лежал рядом с Чернышом. Участковый вытащил Вовку из-под труб, поставил на ноги.
– Пойдём, нельзя тебе здесь.
– Он – мой друг!
– Его надо похоронить.
Вовка зашмыгал носом.
– Я не смог… я его бросил!
Участковый крепко взял Вовку за руку.
– Нет, парень, ты – настоящий друг. Самый настоящий!
Бегунов Валерий
Как кормить борщом по науке
В детстве меня невозможно было накормить супом или борщом. Ни в какую! Не любил я первых
блюд. Я застывал над тарелкой, упрямо бычился и без конца водил ложкой туда-сюда. То зачерпывая суп или борщ, то медленно выливая его обратно в тарелку – но только не в рот.
Но однажды мой любимый дяде-дед или дедо-дядь придумал беспроигрышный способ скармливать мне первое. Без упрёков, скандалов, приказаний и уговоров. До последней капли в тарелке. Но сперва надо рассказать об этом замечательном человеке, дружбой с которым я очень дорожил.
Это был младший брат моей бабушки по матери. То есть двоюродный дед. Однако я называл его дяде-дед или дедо-дядь. Или просто – дядя. Он был крупный учёный мирового уровня, профессор в Ленинградском кораблестроительном институте, и разрабатывал судовые двигатели для грузовых судов. Огромного роста, могучий, он прекрасно играл в баскетбол. А ещё обладал замечательным мягким баритоном. Даже учился одно время в консерватории со знаменитыми сёстрами Лисициан. Но выбрал не искусство, а науку. Посчитал, что наука и техника – это более точное и надёжное занятие.
Мы с самого раннего моего детства и сошлись с ним в научном подходе ко всему, что встречалось в жизни. То, что во мне есть эта «научная жилка», дедо-дядь понял сразу. На этом и подловил меня, придумав, как скармливать мне борщи и супы. Но ещё немного о нём. Артистичный, он любил время от времени поразить наше мальчишеское воображение. Сидя в одном конце комнаты, он комкал ненужную бумагу или старую газету, а потом особым движением – ну, знаете, типичным броском баскетболиста: рука идёт вперёд и вверх, а кисть как бы накрывает сверху начало движения – и вот таким манером дяде-дед посылал бумажный комок точно в корзину для мусора на другом конце комнаты.
Но не эти таланты поражали нас, мальчишек. Сногсшибательное впечатление производила способность моего дяде-деда лежать на волне, как бревно. Ведь если лечь на воду плашмя, на живот или на спину, то через какое-то время ноги начинают опускаться и ты уже плывёшь столбиком. Мой дедо-дядь был из тех немногих людей, кто мог, вытянувшись, лежать на волне на спине часами. В согнутых в локтях руках он держал перед собой газету. И порой так и задрёмывал с нею. И волны Чёрного моря плавно покачивали этого Гулливера и медленно несли вдоль Крымского побережья, как дредноут.
После школы я поступил в Корабелку в Питере, тогда – в Ленинграде, и стал часто бывать в доме дяде-деда. Мы вместе хозяйничали и со сдержанным удовольствием общались на всякие темы. Как-то раз он сказал:
– Тащи сахарницу. Насыплем сахар.
Сахарница была фаянсовым шаром. С одного бока у него была ручка. А с другого – носик. Сахарница выскользнула у меня из рук, грохнулась на стол, и у неё отлетела ручка.
– М-да, – сказал дедо-дядь, взял в одну руку сахарницу, в другую – ручку и осмотрел их.
– Для шара, – «научным тоном» заметил я, – это была лишняя деталь.
Тут сахарница вывернулась из руки дедо-дядя, и у неё отлетел носик.
– Ты прав, – тоном исследователя сказал дедо-дядь, – для шара и эта деталь лишняя.
– Теперь у нас сахарница идеальной сферической формы, – глубокомысленно заметил я. И дяде-дед с готовностью, в том же глубокомысленном тоне, согласился:
– Что ж, будем пользоваться сахарницей идеальной шарообразной формы…
Но вернёмся к тому, как дедо-дядь скармливал мне борщ без остатка и без сопротивления с моей стороны. Он сажал меня к себе на колени напротив тарелки борща. Брал ложку, крест-накрест проводил ею по борщу и говорил:
– Сперва вычерпываем вот эту четвертинку.
И загружал эту четверть борща в меня. Потом снова чертил ложкой крест-накрест по тарелке и сообщал:
– А теперь выхлёбываем вот эту четвертушку…
И я без задержки выхлёбывал четвертушку борща с другого края. Я понимал: тут кроется какой-то подвох. Но в чём состоит надувательство, не мог сообразить. А «научный подход» меня завораживал: я чувствовал, что участвую в особом таинстве. И с каждой новой делёжкой на четвертинки борщ ложка за ложкой исчезал во мне – до последней капли.
Я дорожил дружбой с моим дяде-дедом до самых последних лет его жизни.
Георгины и нокаут
В детстве лето я проводил в Крыму, в Симферополе, у дедушки и бабушки. Путь из их квартиры в огромный старый двор я прокладывал не по земле, а по воздуху. Пройти одну комнату, потом другую, три ступеньки в прихожую, потом ещё пять – и только после этого ты во дворе!
Вся жизнь уйдёт на такое путешествие. Я прыгал на ближайший подоконник. А оттуда – во двор.
Вдоль всей стены квартиры бабушки и дедушки тянулся палисадник. Он заботливо возделывался бабушкой. Густой плющ и вьюнок с колокольчиками по стене. Высоченные гладиолусы, розы, гвоздики, астры. Георгины на длиннющих стеблях! Шириной палисадник – шага в полтора. Огорожен он штакетником высотой в метр. И я, пролетая сквозь цветочную чащу, над палисадником и щтакетником, приземлялся уже во дворе.
Я не раз расшибал коленки об утоптанную до каменной твердости почву двора. Но что такое разбитые коленки по сравнению со свободным полётом! На лету, правда, я сшибал и две-три головки роскошных бутонов георгин. Но об этом и о связанном со сшибленными георгинами боксёрском поединке отдельный разговор, дальше.
Наши старые симферопольские дворы! Роскошное царство тайн! В каждом – и в нашем – росла в центре могучая акация или шелковица. Сараи и старинные подвалы манили неизведанными секретами, словно волшебные пещеры. Обитала во дворе и всякая живность. Всехняя подруга кошка Мурка носилась с нами, ребятней, по крышам. То ли её сын, то ли племянник – рыжий хулиганистый котёнок. Он совал нос куда ни попадя. У одной из соседских семей был курятник. А правителем и повелителем там – огромный, злобный, самонадеянный и самовлюбленный петух. Он готов был драться с кем угодно в любую минуту. Без всякого повода. Даже дворовые собаки не связывались с ним.
Но однажды рыжий котёнок указал увенчанному гребнем террористу его место.
Я подбирал сшибленные в очередной раз головки георгин. Один подкатился под ноги петуху. Тот встал над ним и заклекотал: моё! А я подумал: дед с утра пил валерьянку. Её обожают кошки. А курицы? Я принёс флакон и половину его вылил в куриную кормушку. Петух отогнал сбежавшихся кур и жадно склевал зерно. И его потянуло на подвиги.
Он хамски загоготал (как позже сказал мой дед, «не своим голосом»). И, распустив по земле крылья, с бандитским видом, покачиваясь и виляя, пошел по двору. Собаки попрятались. Соседи – и мой дед – поняв, что надвигается нечто несусветное, повыскакивали во двор. И, учуяв аромат валерьянки, объявился рыжий котёнок.
Петух увидел жертву. И двинул на неё. Котёнок встал на задние лапы и прижался спиной к шелковице. А когда пьяный в дым петух подскочил к нему, он сделал то, что умеют все кошки. Сперва правой лапой он нанёс по петушиной морде серию мощных ударов – столь молниеносных, что разглядеть их было невозможно. А затем левой лапой котёнок провёл с другой стороны такую же серию ударов.
Петух неуверенно отошёл на два шага. Что-то невнятно буркнул. И рухнул. Он смог встать. Прошёл ещё пару шагов, волоча одно крыло по земле и что-то невнятно бурча. И грохнулся на бок. Мы, дворовая ребятня, хором считали: «Один… два… четыре… семь…» При счёте «девять» петух пошевелился, поднял голову, проорал что-то в небеса и перевернулся на спину в глубоком обмороке.
Котёнок забрался на акацию и ждал: что будет? Весь двор зааплодировал. Мой дед громко провозгласил: «Аут!» Подошёл к котёнку и высоко поднял его хвост – как судья на ринге поднимает руку победившего боксёра. Потом дед вынес из дома блюдце молока.
У меня он забрал флакон с остатками валерьянки. А блюдце поднес котёнку. Котёнок завопил. Головой вниз он сполз по шелковице и прыгнул на деда. Дед повернулся ко мне:
– Сколько сегодня сшиб георгин? Две? Три? Пять? Высадишь взамен в палисаднике десять рассад. Бабушка как раз приготовила.
Дед ушёл на кухню, неся в одной руке флакон с валерьянкой, а в другой блюдце с молоком. Котёнок ехал на дедушке, вцепившись в его штанину, и орал в полном восторге. Куры заполошенно носились вокруг поверженного повелителя, запинаясь о бутоны георгин.
Вышла моя бабушка, неся пучок рассады, лопатку, совок, лейку и подкормку. Неодобрительно поджав губы, постояла над петухом, курами и сбитыми георгинами. Открыла калитку в палисадник и позвала меня кивком головы.
И до ужина под знающим и опытным руководством бабушки я постигал науку высаживания цветочной рассады.
