Река времени. По следам моей памяти

скачать книгу бесплатно


В редкое свободное время мама могла позволить себе одно увлечение – рукоделие, вышивание цветов гладью нитками мулине. Такое у неё было хобби, она садилась за пяльцы и кропотливо вышивала большие красивые хризантемы на льняных портьерах, которые украшали все дверные проёмы в нашей квартире. Тогда это было модно и восхищало редких гостей и родственников.

У неё была только одна по-настоящему задушевная подруга – Малиновская Людмила Фёдоровна, красивая женщина, большая модница, преподаватель этого же техникума и по совместительству моя крёстная мать. Крестили меня, разумеется, тайно от отца и «доносчивой» атеистической общественности. С тех пор дома мама хранила мою икону Владимирской Богоматери, собственно, единственное (кроме воспитания и образования), что в силу различных обстоятельств только и осталось мне в наследство от родителей… Да, ещё от отца остались его боевые ордена и медали. Но я об этом совсем не жалею, родители всей своей жизнью подготовили меня к тому, что я должен всего добиться своим трудом, терпением и умом.

В техникуме мама не участвовала ни в каких интригах или группировках. Поэтому часто, когда между сотрудниками возникали конфликтные ситуации, её призывали в качестве нейтрального арбитра, своего рода третейского судьи. За 40 лет бессменной работы она, как говорят, «пересидела» шестерых директоров. И каждый раз, когда увольняли, шёл на повышение или умирал очередной директор, маму приглашал к себе тоже очередной действующий заместитель министра автомобильной промышленности и говорил примерно следующее:

– Поздравляю Вас, Александра Ивановна, принято решение, наконец, назначить Вас директором Автомеханического техникума. Вот я при Вас подписываю завизированный всеми приказ о Вашем назначении. Можете сразу приступать. Есть, правда, маленькое условие: надо срочно написать заявление в партком с просьбой о принятии в КПСС. А то такой достойный человек и вне партии. Не удобно как-то, ну какой пример мы показываем молодёжи?!

Мама заранее знала, зачем её приглашают, предугадывала эти хитрости и была готова к ответу – всегда отнекивалась и говорила, что она ещё не достойна быть членом партии великого Ленина, ещё не доросла, вот ещё с одним директором поработаем, а там… В результате, чтобы не бросать слов на ветер о достойном человеке, министерство ей давало очередную почётную грамоту, значок или медаль. Все прекрасно понимали, что это просто отговорка, что у неё есть другие, более глубинные причины не вступать в КПСС. Но формально придраться было не к чему – она была классным специалистом, и поэтому упорно, много лет продолжала учить подрастающие поколения уму-разуму. Фактически по умолчанию мама была пассивным диссидентом и многие об этом догадывались, но слова этого никто не произносил, – могло стать клеймом и приговором. Она была безгранично преданна как семье, так и работе. Когда мама навсегда покинула нас, на похороны пришли не и только все родственники, но и многие сослуживцы.

Последний бой, он трудный самый…

Мой отец – Ярошенко Николай Михайлович, родился на Украине в 1918 году в селе Снытыщи в Народическом районе Житомирской области в семье Михаила Архиповича Ярошенко и Домны Назарьевны Назарчук, семья которой была раскулачена и выслана в Сибирь…

Фамилия «Ярошенко» не очень распространённая как на Украине, так и в России. Разные генеалогические ветви рода «Ярошенко» породили известных экономистов, политиков, художников, учёных… Есть даже такой астероид «4437 Ярошенко», открытый в 1983 году в обсерватории моего любимого российского Крыма.

Когда умерла бабушка, родители взяли деда в Москву, где он через несколько лет скончался в возрасте 90 лет. Буквально за два дня до смерти, как бы предчувствуя её, дед попросил прийти меня в госпиталь попрощаться и сказал среди прочего:

– Твой отец – мой сын Николай, замечательный честный человек, настоящий герой войны; его есть за что любить и уважать. Но он убеждённый коммунист и сталинист, а я – нет. Я вижу, что ты, хотя и член этой сатанинской партии, но совсем другой. Поэтому я расскажу тебе то, что знала только моя жена, царствие ей небесное, твоя бабка Домна. В восемнадцатом году я воевал против красных в армии Корнилова, а потом, когда он погиб, – Деникина. Когда стало ясно, что мы проиграли, вернулся домой, к семье. Для всех окружающих я был на заработках в Москве. Время было голодное, так многие мужики делали, чтобы прокормить своих близких. Местная красная шпана, которая захватила власть, конечно, подозревала, что я был у белых, но доказать ничего не смогла. Поэтому, в конце концов, оставили-таки нас в покое, но навсегда записали в «неблагонадёжные» и ходу по жизни не давали. Отцу ничего не говори; он уже никогда не сможет измениться – пусть доживает в своём коммунистическом идеальном мире. А ты должен пойти дальше, сделать следующий шаг, я не знаю, как это будет называться… Рад, главное – вижу, что с коммунистами тебе не по пути…

Отцу, как и просил дед, я ничего не рассказал. Через некоторое время я стал народным депутатом, членом межрегиональной депутатской группы – первого в СССР официального объединения, оппозиционного той самой КПСС, о которой говорил мой дед.

Когда началась Великая Отечественная война, отец проходил военную службу артиллериста-зенитчика в приграничном Дальневосточном военном округе, где постоянно происходили локальные стычки с японцами. Он считал себя патриотом и сразу запросился на фронт. Логично, что одновременно, как это было принято, подал заявление с просьбой принять его в члены ВКП(б), что и было вскоре выполнено. После короткой переподготовки, в декабре 1941 года, в составе так называемых «сибирских дивизий» молоденький младший лейтенант начал свой боевой путь под Можайском на одной из линий обороны Москвы. Дальше в составе 21-ой, а затем 6-ой гвардейской армии им был проделан длинный путь через Сталинград, Курскую дугу, Украину, Белоруссию, Прибалтику и Восточную Пруссию. Войска армий, в которых он служил, прошли с боями по дорогам войны свыше 12 500 км.

На Великую Отечественную войну почти одновременно ушли три родных брата, но никто так и не дошёл до Берлина. Старший – Игнат – попал в окружение в первые месяцы войны. Через две недели вышел из котла в составе небольшой группы бойцов с боями и оружием, но без партбилета и других документов. Результат печальный – оставшуюся жизнь, как и дед, прожил с клеймом «неблагонадёжный». Всю жизнь проработал на почте служащим, насколько я помню, был очень уважаемым человеком.

Младший брат Григорий был тяжело ранен осколком мины в голову после форсирования Днепра в составе десантной группы в сентябре 1943 года во время Киевской операции, когда выполнял приказ Главнокомандующего. Был в обиде на Сталина (хотя тут Сталин не при чём) за то, что после мотания по госпиталям про него забыли и не присвоили звание Героя Советского Союза (сначала попал в списки без вести пропавших). Перед ночной операцией командование объявило о решении наградить среди добровольцев званием «Герой Советского Союза» тех немногих, кто смогут доплыть до правого берега Днепра и удержать захваченный плацдарм. Григорий выполнил приказ, но не только не был награждён, но и с такой серьёзной раной не смог занять в жизни достойного места – работал служащим в местной администрации.

По словам отца, в начале войны немецкая техника была более высокого качества, чем советская. Однако, когда под Москвой в сентябре-октябре, началась настоящая распутица и дороги стали не проходимы, эта техника безнадёжно застревала в нашем бездорожье. А в ноябре-декабре, когда ударили рекордные за последние 100 лет морозы, двигатели многих немецких танков, самоходных орудий и автомобилей просто перестали работать. Выяснилось, что горюче-смазочные материалы немецкой техники не были рассчитаны на суровые условия русской зимы и превращались в непригодное для эксплуатации вязкое месиво. Горючее для танков и автомобилей немецкие солдаты жгли для подогрева двигателей и собственного разогрева. Кроме того, «сибирские дивизии» были одеты в тёплые тулупы и обуты в валенки, а немецкие солдаты, которым обещали закончить восточную кампанию за 3–4 месяца, в сапоги, ботинки и тонкие шинели. Стратегическая ошибка Гитлера, который самонадеянно полагал, что сможет разгромить «русских варваров» задолго до Нового года, спасла под Москвой жизни многим десяткам или даже сотням тысяч советских солдат и офицеров.

Наша армия ещё не имела такого боевого опыта, как солдаты вермахта, и должна была стать их лёгкой добычей. Москва устояла не только благодаря героизму наших предков, но и благодаря лютым русским морозам, не надо это замалчивать. Почти под копирку была написана история наполеоновской армии, которую среди прочего также жестоко наказал «господин мороз». Хотя наши историки, естественно, склонны преуменьшать значение сильнейших морозов под Москвой в кампании 41-го года.

Зенитная артиллерия, в которой служил отец, была постоянной целью немецкой авиации. Прежде, чем с аэродромов взлетали бомбардировщики, над позициями советских войск кружили самолёты – разведчики люфтваффе, которые выискивали и фотографировали очаги советской противовоздушной обороны (ПВО). Как правило, несмотря на маскировку, им это удавалось. Поэтому первые ожесточённые, беспощадные бомбовые удары наносились именно по зенитным батареям; отец ненавидел лётчиков.

Четыре долгих года он провоевал в этом аду под свист и разрывы авиабомб, снарядов и пуль. Десятки друзей и сослуживцев были убиты и сотни ранены – трое навсегда оглохли, а один сошёл с ума; сам отец несколько раз был ранен и последний раз очень тяжело.

Последние из одиннадцати осколочных ранений он получил почти в конце войны в Восточной Пруссии. Немцы отчаянно сопротивлялись и предприняли неожиданную и дерзкую контратаку с целью выйти из окружения и прорваться на Запад. На дивизион зенитных орудий, которым командовал мой отец, после налёта авиации вышла колонна немецких танков и самоходных орудий. Командование полка предупредило командира дивизиона, поэтому отец приказал «приземлить» торчащие вверх стволы зенитных орудий и развернуть их в сторону предполагаемого движения немцев, чтобы бить по ним прямой наводкой – не в первый раз. Батареи, входящие в дивизион, уже имели опыт борьбы с «Тиграми» и «Пантерами» на Курской дуге. Однако немцы неожиданно вышли с правого фланга – очевидно имели данные авиаразведки о фронтальном расположении зенитных орудий, и быстро приблизились к дивизиону. Орудия развернули. Обстрел танков с дальней дистанции не получился. Отец закричал (как он потом рассказывал): «За Родину, за Сталина, огонь!»

Завязался ожесточённый бой на средней дистанции, который оказался для отца последним. В этом сражении ни у кого не было явного преимущества. Несколько танков были подбиты, но остальные, быстро приближались, продолжая стрелять на ходу. Трудно себе представить психическое состояние солдат и офицеров зенитной батареи после тридцати минут воя, пикирующих «Мессеров» и непрерывной бомбардировки, в результате которой кругом были разбросаны тела убитых и раненых – не успевали убирать и помогать.

Тут ещё через 10 минут на батарею, прямо в лоб, шли немецкие танки «Тигры» и «Пантеры». Естественно, рассказывал отец, что после боя на позициях стоял устойчивый смешанный запах крови, медикаментов и человеческих испражнений. Выжившие в таком бою часто не замечали того, что с ними происходит в состоянии величайшего напряжения и стресса. Никакие шутки на тему физиологии не допускались, по возможности просто меняли бельё и обмундирование… И, между тем, это были настоящие герои, это вам не кино…

Осколками снаряда отца ранило в левое плечо и перебило ключицу, он потерял сознание. Очнулся, когда над ним уже нависала громада немецкого танка, который «перепахивал» окопы, вокруг зениток. В последнее мгновение, буквально из-под гусениц танка его выдернул сержант по фамилии Аветисян.

– Запомни эту фамилию, сын, – говорил отец на мой восемнадцатый день рождения, – если бы не этот замечательный человек, то не было бы ни меня, ни тебя, ни твоего дня рождения, ни твоих будущих детей…

Регулярно, раз в три или пять, лет отец встречался с однополчанами. Обычно это происходило на станции Обоянь, недалеко от Курска, которая летом 1943 года находилась на острие главного удара немцев в рамках операции «Цитадель» – битвы на Курской дуге. Станцию, которую оборонял отец, немцам так и не удалось отбить у наших войск во время ожесточённого многодневного наступления.

Отец всегда тщательно готовился к этой поездке, чистил медали и ордена, а иногда даже брал с собой маму. Перед поездкой он обязательно ехал в какой-то армянский магазин или ресторан и покупал там самый дорогой армянский коньяк, чтобы подарить его сержанту Аветисяну. Очевидно, в Армении этого коньяка было «море разливанное», но, как рассказывала мама, Аветисян всегда в знак восторга опрокидывал голову, делал восхищённое лицо и закатывал глаза. За столом пили «боевые 100 грамм», но на коньяк Аветисяна никто не покушался – все знали, что это персональный подарок сержанту – спасителю командира.

Ветеранов становилось всё меньше и меньше. На очередную встречу отец поехал без коньяка, из чего я понял, что нашего сержанта больше нет. Потом эти встречи вообще прекратились, очевидно, встречаться уже было совсем не с кем, ушёл последний из могикан…

Через много-много лет, когда я стал заместителем генерального директора по экономике НАТИ, я несколько раз ездил в Ереван. Там у объединения был один из одиннадцати филиалов, в котором испытывалась создаваемая нами техника. Я попросил коллег помочь мне найти семью сержанта Аветисяна. Армянские хозяева всегда были очень гостеприимны и рады были бы помочь, но деликатно объяснили мне, что среди армян это настолько распространённая фамилия, что это всё равно, что искать сержанта Иванова в России. Но если вдруг он или его дети прочтут эти строки, то пусть обязательно отзовутся – я всегда найду бутылку хорошего французского конька.

Посмотрел на девушку – женись

Так после очередного тяжёлого ранения отец последний раз попал в полевой госпиталь, а уже через пару месяцев генерал-фельдмаршал В. Кейтель подписал в пригороде Берлина акт о полной и безоговорочной капитуляции Германии. Война закончилась.

И вот, в свои неполные 27 лет Николай Ярошенко возвращался с войны инвалидом второй группы, с одиннадцатью ранениями и таким же числом боевых наград. Как жить дальше израненному физически и морально, опустошенному войной молодому мужчине? Надо было как-то строить новую, непривычную для фронтовика жизнь. В одном полку с отцом под Москвой служил дальний родственник моей будущей матери, который ранее их и познакомил во время совместного короткого отпуска и первой поездки в Москву зимой 1942 года.

Мама рассказывала, что ей сразу понравился бравый молодой офицер с хорошей выправкой, ясным прямым взглядом и всегда начищенных сапогах. Эту хорошую привычку – каждый день чистить обувь – он пронёс до глубокой старости. (Это один из очень хороших навыков, который я, увы, не перенял).

В основном, они переписывались, – за все годы войны выпало лишь три или четыре коротких отпуска, которые они провели вместе.

– Если останусь жив, Саша, – говорил отец свей будущей невесте, уезжая на передовую, – после войны обязательно поженимся. Ты согласна, ты мне веришь?

– Верю, надеюсь, люблю, – отшучивалась мама. – Поживём – увидим.

Тогда он и представить себе не мог, что приготовила ему военная судьба. От скольких, оставшихся в живых, но инвалидов, после тяжёлых ранений отказывались не только невесты, но и законные жёны, дети, родственники… Никаких иллюзий или претензий к моей будущей матери у него не было. Ранения отца были настолько серьёзные, что он даже писем писать не мог, да и не хотел. Думал после госпиталя и демобилизации уехать куда-ни будь очень далеко, может быть даже в Сибирь, туда, где никто и никогда не знал его молодым, красивым, здоровым и лихим офицером в начищенных до блеска сапогах.

Когда его выписали из госпиталя, руки не слушались, он не сумел самостоятельно одеть шинель и рюкзак – помогли медсестра и соседи по палате. А на пороге госпиталя его уже ждала мама, о тяжёлом ранении и выписке ей написал тот самый однополчанин, её дальний родственник.

Однажды она разоткровенничалась и рассказала мне об этой важной для нашей будущей семьи встрече:

– Ну, что, Николай, – тяжело вздохнула мама, увидев моего искалеченного отца, – жениться после войны обещал?

– Обещал Саша, но ведь ты и сама видишь… Не хочу быть никому обузой… Зачем я тебе такой?

– Нет, – строго сказала мама, – посмотрел на девушку – женись. Ты ведь человек слова, правда? Для меня ты всегда будешь героем, а раны твои я залечу, это не самая страшная беда в семейной жизни…

Прожили они вместе 46 лет, всякое бывало: ругались, мирились, всегда много учились и ещё больше работали и всего добивались сами – некому было заступиться или помочь.

Родился я в Москве, на Нижегородской улице. После войны жили мы в старом деревянном доме, в коммунальной квартире, где занимали одну маленькую комнату, которую с большим трудом выделили фронтовику-орденоносцу. Это был своеобразный полукаре в виде буквы «П», стоящих вплотную друг к другу таких же старых, разваливающихся домов – своего рода «воронья слободка». В память мне врезался страшный пожар, который навсегда уничтожил эти трущобы и чуть не похоронил меня под своими развалинами. Было мне тогда чуть больше трёх лет. После тяжёлой болезни я с трудом стоял в детской кровати в одной рубашке недалеко от единственного в комнате окна и любовался большими языками пламени, которые уже вплотную подбирались к окну. Это горел соседний дом, у которого с нашим, очевидно, была общая стена, которая трещала. В комнате почему-то никого не было. А в коридоре голосили женщины, которые не могли открыть заклинившуюся от перекоса стены дверь. Прибежал отец, ногами выбил дверь, схватил меня в охапку и побежал куда-то по длинному коридору… Говорили, что я родился в рубашке…

Ещё одно воспоминание, связанное с отцом, которое врезалось в детскую память, связано с «шестидневкой». После войны был сначала восьмичасовой, а потом семичасовой рабочий день, но работали по шесть дней в неделю. В субботу после работы кто-либо из родителей забирал меня из детского сада, с «шестидневки». Домой надо было ехать довольно долго на трамвае, по-моему, это была «Аннушка» (маршрут А) – они в пятидесятые годы были в Москве самым удобным и надёжным видом транспорта. На этот раз, в феврале 1953 года, они приехали оба: отец и мама. Как я понял много позже, из её рассказа, мама была уже беременна моей младшей сестрой и до родов оставалось около месяца. Когда мы вошли в трамвай, свободных сидячих мест не было. Мама говорит, что отец вежливо попросил какого-то мужчину уступить место даме, которая «в положении». Так совпало, что именно этот гражданин оказался очень пьяным, и ко всеобщему удивлению стал материться и, ни с того ни с сего, обзывать маму проституткой. Ну, это уже слишком! Отец попросил вагоновожатого остановить трамвай, открыть двери и с помощью других возмущённых пассажиров (всё-таки он был инвалидом второй группы) выкинул маминого обидчика в большой сугроб снега. Зимы тогда были очень снежными, да и дворники работали прилежно. Конечно, мама рыдала, настроение было безвозвратно испорчено, но именно так должен был поступить настоящий мужчина, именно таким я навсегда запомнил отца: спасающим меня на пожаре и защищающего беременную жену. Он говорил, что если бы этого не сделал, то сожалел бы потом всю жизнь.

Прощание отца со Сталиным и спор с Хрущёвым

В том же детском саду 5-го или 6-го марта нас собрали в большой столовой и, очевидно, женщина-парторг или комсорг трагическим голосом объявила, что умер «вождь всех народов товарищ Сталин».

Сейчас даже трудно себе представить, что партийное руководство было везде: от сельских яслей и до Совета Министров СССР. В министерствах, на заводах, фабриках и т. д. партийные и комсомольские секретари имели отдельные кабинеты, увешанные кумачом, и, получая приличную зарплату, были освобождены от профессионального общественно-полезного труда. По всей стране это складывалось в сотни тысяч занудных бездельников и лицемерных нравоучителей. Их никто не любил, но все побаивались, так как от них зависело содержание характеристики, которую запрашивали на каждом шагу.

Что такое «умер» мы, конечно, не понимали, но имя «Сталин» слышали каждый день по радио (как сегодня дети слышат имя «Путин»). И вот кто-то из детей стал на всякий случай хныкать, затем второй, третий и через минуту уже все и взрослые и дети дружно рыдали и хлюпали носом. Я думаю, что в таком же болезненно-психозном состоянии в результате пропаганды культа личности находилась вся страна – от мала до велика. Все задавались роковыми вопросами: как же теперь без Сталина? Что с нами будет? Разве это можно? Ведь кругом одни враги?!

Девятого марта мой отец, искренний сторонник И. Сталина, можно сказать, по зову сердца, без всякого принуждения и партразвёрстки пошёл на его похороны. Его поколение, прошедшее под сенью Сталина самую кровопролитную в истории человечества войну, воспринимало эту смерть как личную трагедию. Отец попал в трагическую давку на Трубной площади, когда там в западню попала огромная колонна людей, идущих на траурный митинг. Тогда погибло от нескольких сотен, до нескольких тысяч человек и ещё больше было изувечено. Организаторы похорон бездарно проложили маршрут движения огромной толпы, а также не учли большую популярность И. Сталина – со всего СССР попрощаться с вождём и воздать ему должное приехали сотни тысяч, если не миллионы, советских людей. Транспорт, очевидно, не работал и отец вернулся домой уже поздно вечером пешком растерзанный и помятый – весь в синяках, без единой пуговицы на новом зимнем пальто, без шапки и галош.

– Господи, – заплакала мама, – спасибо, что хоть живой. Кто тебя так? Что они с тобой сделали?

Никто, кроме участников похорон, ещё не понимали, что произошло и тем более не осознавал масштабы катастрофы. Впоследствии данные о погибших и раненых были засекречены.

– Сволочи, – возмущался отец, – они заперли нас грузовиками, кругом спецвойска. Когда началась давка, людям просто некуда было деться, поток нёс нас по телам упавших. Многих мы сами затоптали до смерти. Там были женщины и даже дети. Это ужасно!

Потом отец рассказывал, что много лет по ночам его преследовали кошмары не только ревущих бомбардировщиков, но и картины этой бессмысленной мясорубки. Очень символично, что И. Сталин даже после смерти забрал с собой много невинных людей.

Я помню, как серьёзно относился отец к своей работе и лет в 35 стал директором крупного домостроительного комбината, который производил и монтировал панельные жилые дома. По тем временам это было очень современное и полезное производство. Жилья катастрофически не хватало. Многие в Москве жили в подвалах, даже один из моих одноклассников.

Когда в СССР по очередной дурацкой инициативе Н. Хрущёва началась компания по «сближению города и деревни», домостроительному комбинату, где работал отец, «спустили план» на многоэтажные панельные дома для строительства в подмосковных совхозах. Отец был в ярости.

– Это значит, – возмущался он, – окончательно загубить наше и без того дохлое сельское хозяйство. Крестьянин должен жить на своей земле, в своём доме, иметь своё хотя бы маленькое подсобное хозяйство. Уж я-то это знаю. Не может же он в коридоре кормить кур, а на балконе содержать козу… Надо что-то делать. Я не хочу и не буду в этом участвовать.

При помощи своих возмущённых сторонников он сделал соответствующие расчёты по использованию существующих на комбинате технологий, материалов и мощностей для строительства малоэтажного сельского жилья и направил их вышестоящему начальству.

В СССР существовала многоступенчатая система управления: завод – комбинат – трест – главк – министерство – Совет министров. Расчёты и записка отца, в конце концов, каким-то чудом дошли до министра. Тот вызвал его и «тэт-а-тэт» сказал, что он полностью поддерживает эту идею, но никогда вслух об этом не скажет, зная вздорность и вспыльчивость Никиты. Министр сказал, что он «закроет глаза», если отец, вопреки субординации, со своими предложениями обратится напрямую к Алексею Николаевичу Косыгину, который, насколько я помню, был то ли Первым заместителем Председателя Совета Министров СССР (Хрущёва), то ли самим Председателем. В общем, был техническим руководителем страны Советов. Отец так и сделал.

А.Н. Косыгин, очевидно, в душе поддерживал предложения моего отца, но в то же время, опасался гнева непредсказуемого Хрущёва. Поэтому, с одной стороны, он разрешил провести своеобразный эксперимент: построить под Москвой по проекту моего отца небольшую малоэтажную сельскую улицу. Она состояла из десятка одно- и двухэтажных домов со всеми городскими удобствами и сельскими подворьями. С другой стороны, чтобы самому не рисковать и не принимать никакого решения, Косыгин включил в рабочее расписание Н. Хрущёва поездку на эту экспериментальную стройку. Вдруг одумается?

Отец очень гордился своим проектом и, когда улица была почти закончена, пригласил нас с мамой высказать свое просвещённое мнение. Мама высказывала отцу всяческую поддержку, а я молчал, потому что просто не понимал, как может быть иначе. Разве могут крестьяне жить в пяти-, семи- и девятиэтажных блочных малогабаритных коробках без подвалов для хранения провизии и подсобных хозяйств? Где и как они будут содержать коров и лошадей, коз и свиней, кур и гусей и т. д.? На балконах? Где они будут выращивать картофель, овощи, фрукты – хотя бы для того, чтобы прокормить собственные семьи? На крыше или за версту от своих многоэтажных бараков?