Бронте

скачать книгу бесплатно

Бронте
Ирина Ярич

В семье пастора провинциального городка Средней Англии росли талантливые дети. Но не всем удалось выдержать удары судьбы. Сколько разрушенных надежд и горестей выпало на их долю. Три сестры, превозмогая печали и болезни, были верны своему литературному призванию и… вошли в мировую литературу как классики английской реалистической прозы. Эта книга о них и их семье.

Ирина Ярич

Бронте

У писателей своя судьба.

Латинское изречение.

То, что суждено, проложит себе путь.

Вергилий.

Глава первая. Патрик Бронте

Обширное, почти ровное поле с множеством темноватых могильных плит. Вдали мягкие складки холмов закрыли горизонт. Контуры холмов, будто размыты из-за дымки, их основания тонут в белёсом тумане. Слева от кладбища тянется живописная пустошь, покрытая низким вечнозелёным кустарником, с вкраплениями лиловых цветов. Почти в центре поля скорби стоит небольшой двухэтажный дом из серого камня с маленьким садиком вокруг него. Несмотря на унылое местонахождение дома, внутри него уютно и весело.

Чуть больше месяца назад сюда переехало семейство пастора Патрика Бронте, недавно переведённого из Торнфильда в Хауорт, что близ Бредфорда в Йоркшире. Несмотря на обилие дел, у него находится время для своей милой жены и славных деток. Их шестеро. Старшим, Марии и Элизабет, он читает интересные, но поучительные книги, а с младшими: Шарлоттой, Брануэллом и Эмили играет. И всегда им весело. Малютка Энн, если не спит в колыбельке, то покоится на ласковых руках своей нежной мамы, которая с любовью и отрадой смотрит на обожаемых мужа и детей. А он не скрывает своей гордости за такую хорошенькую, прекрасную жену и мать, а также за детей – умненьких непосед. В гостиной всегда раздаётся весёлый смех детей, радостные возгласы отца и мягкий, ласковый говор матери.

Между тем жизнь обитателей Хауорта далека от идиллии. Городок славится распространением эпидемий, так как в нём до сих пор никто не позаботился об отводе сточных вод. Засорение почвы нечистотами приводит к загрязнению воды, которой пользуются жители для домашних нужд.

Кладбище частенько пополняется новыми могильными плитами. Уже за первый месяц Патрику Бронте пришлось служить молебен об упокоении полутора десяткам усопших городка. И печальнее всего, что большая часть из них ещё совсем молодые и даже дети.

Но уютный дом в хлопотливых руках жены и радостные лица детей с пытливыми глазёнками рассеивают грусть пастора.

* * *

Прошёл год с лишним. Клочья серых туч мчатся на перегонки, заслоняя собой бледно-голубое небо. Ветер отрывает листву от родных веток и швыряет её наземь, пригибает высокую траву и нещадно трепет седеющие волосы на склонённой голове пастора, который стоит перед могилой, где только начинают пробиваться зелёненькие стебельки. Трое мужчин осторожно кладут на них тяжёлую каменную плиту с надписью:

ЗДЕСЬ

ЛЕЖАТ ОСТАНКИ

МАРИИ БРОНТЕ, ЖЕНЫ

ПРЕПОДОБНОГО П. БРОНТЕ,

СВЯЩЕННИКА ХАУОРТА.

ЕЁ ДУША ОТБЫЛА К СПАСИТЕЛЮ 15 СЕНТ. 1821,

НА 39-ОМ ГОДУ ЕЁ ЖИЗНИ.

Он часто стоит перед могилой любимой жены, и слёзы отчаяния увлажняют его бледные и впалые щёки. Те семь жутких месяцев, которые причиняли Марии невыносимые страдания, он всё надеялся на милость Всевышнего, что он даст ей облегчение и придёт исцеление. Но Мария медленно и мучительно угасала. Теперь же она не испытывает боли в этом мире. Но каково ему, Патрику, жить без неё. С её уходом он ощутил себя беспомощным и одиноким, и понял, что именно жена, тихая и милая, которая на шесть лет моложе его, была главой их семьи, и она не заменима. Её нет, и всё разладилось, словно в каком-то механизме, который работал безупречно, вдруг сломалась и выскочила маленькая пружинка, притом, что все остальные детали остались целы, но механизм работать также слажено уже не может.

Во время своих бессонных ночей Патрик часто взывал к Богу, вопрошая, чем же он прогневил его: почему столь ужасный недуг поразил его жену, которая казалась ему безупречной? За какие грехи Творец забрал Марию так рано, когда она так нужна ему и детям? И он в полной растерянности как их растить без матери. За что Создатель поселил их в таком гиблом месте, как Хауорт, где пустынный ландшафт и болотистая местность повергают в уныние, и, где его семья вынуждена жить в окружении могил?

Несмотря на угнетающую хандру, Патрик пытается отвлечься работой. Он старается с большим рвением исполнять обязанности приходского священника и постепенно становится фанатиком в своём деле. Дети скучают, им так не хватает нежных слов и ласковых рук матери. Отца они видят редко и теперь всегда он мрачен, простужен или слишком утомлён.

Хозяйство легло на маленькие плечики старшей восьмилетней Марии, тёзке мамы. Но разве ребёнок в состоянии управиться со всем, и детей, как может, опекает служанка. Постепенно убранство комнат, некогда такое уютное, приходит в небрежение. Уже нет той почти идеальной чистоты, которая была при хозяйственной Марии. У детей обувь снашивается, одежда рвётся, а отец в своей угрюмости всего этого не замечает. Или делает вид, что не замечает? Прихожане с сочувствием смотрят, как маленькая группка хорошеньких деток, один другого меньше, держась за руки попарно, гуляет по вересковой пустоши. Платья и башмаки у них прохудились. Медленно они бредут среди зарослей кустарника, изредка нагибаясь и собирая цветы. Тихи их движения, грустны их лица, ветер трепет одежонку и волосы, выбившиеся из-под миниатюрных шляпок. Трогательная картина одиноких сироток отражается слезами в глазах сентиментальных соседей. Но предложить помощь суровому пастору, который почтёт её за оскорбляющую достоинство джентльмена милостыню, невозможно – это навлечёт его гнев.

С некоторых пор у Патрика Бронте появилась мысль жениться. Нет, конечно же, он не забыл своей любимой Марии, и её память свято чтит. Но дети! «Детям нужна мать, о них должна заботиться женщина. Она лучше понимает, что им нужно. Да и мне будет не так одиноко», – так всё чаще думал Патрик.

* * *

Прошло два года, и за это время он получал отказ дважды. Ни одна из его избранниц не решилась взвалить на себя заботу о шестерых малышках. А он ещё больше замыкался в себе, хотя его дом был всегда открыт для прихожан. Смотря на его вечно суровое лицо и слушая его строгие проповеди, теперь уже невозможно поверить, что несколько лет назад он весело распевал псалмы в кругу своей семьи и сочинял стихи. Два томика его произведений пылятся на книжной полке в полном забвении.

К маленьким Бронте приехала их тётя, Элизабет Брануэлл, сестра покойной. Она решила позаботиться о детях и доме, который здорово запустил пастор, старательно предаваясь своим религиозным бдениям. Незамужняя и бездетная тётя исповедовала методизм и решила взяться за обучение маленьких племянниц и исподволь попытаться распространить его и на них. Она учила их читать, писать и считать. А с Брануэллом, единственным сыном занимался сам отец. Но Патрик понимал, что детям ни он, ни Элизабет не смогут дать того образования, которое потребуется в дальнейшей жизни и удовлетворит их пытливые умы. Отец мечтал отдать детей в хорошую престижную школу, но не мог этого воплотить. Зато не скупился на книги, которые выписывал из Лондона и поощрял чтение.

Элизабет Брануэлл всем своим негодующим видом показывала своё отношение к мрачному супругу своей покойной сестры за то, что он довёл детей до нищенского состояния. Хозяину дома не пришёлся по душе домашний судья, но на кого же оставить детей. Тогда он вспомнил мисс Бэрдер, которая четырнадцать лет назад его любила. Но Патрик предпочёл ей миниатюрную и миловидную Марию, которая подарила ему несколько лет счастливой семейной жизни. О, она должна пожалеть малюток, ведь их отец был когда-то к ней неравнодушен. Он думал, она будет рада, услышать от него предложение руки и сердца. Верно, какое-то время позлорадствует, а потом размякнет и посчитает, что всё же он к ней вернулся, и что победила она. Женское самолюбие подскажет ей, хотя и ложно, по мнению Патрика, что была нужна ему всегда именно она. Пусть так думает, лишь бы приласкала детей и заботилась о них.

Дама слушала его, сначала сбивчивую, но затем горячую речь, которая, казалось, могла вызвать сочувствие у любой женщины. Она стояла, выпрямившись, с высоко поднятой головой, и лишь плотно сжатые губы и ещё больше сузившийся нос с расширившимися и вздрагивающими ноздрями показывали, какая буря бушевала за этой непроницаемой маской лица. Совокупность различных чувств слились в разрушительный ураган, который обрушился на её душу, покрытую язвами оскорблённого самолюбия, униженной чести и застарелой обиды.

Она ликовала, что Патрик пришёл к ней, что он нуждается в ней! Но это чувство не давало ей облегчения, и не было светлым. Напротив, оно порождало злорадство: «Вот теперь-то ты понял, как просчитался! Так тебе и надо! Ты расплачиваешься за мои слёзы и мою душевную боль!» – думала она, смотря мимо него, но видя его скорбное лицо. Она негодовала, хотя и молчала. Её возмущало, что Патрик явился не сразу после смерти жены, а спустя почти три года! И, что до визита к ней уже делал дважды предложение другим женщинам! Значит, в своей жизни он предлагает руку и сердце уже в четвёртый раз! А она? Она когда-то была первой любовью, а сейчас стала четвёртой претенденткой и будет второй женой! И он хочет, чтобы она, некогда покинутая им, заботилась о детях той, ради которой её бросил! Чтобы воспитывала «таких умненьких и славненьких» отпрысков той, которую она всегда ненавидела и, которая лишила её любимого и семьи…

Вот, если бы он примчался к ней тот час, как овдовел, возможно, она и уступила бы ему, но теперь… «Ах, если бы он женился на мне тогда… Жена его, то есть я была бы жива и здорова, дети ухожены. Но он сделал другой выбор, так пусть пожинает свои горькие плоды!» – это была последняя мысль в её долгом молчании, прежде чем она заговорила твёрдым голосом и решительным тоном.

Патрик нуждался в нежном участии любящей женщины и понимал это, а также сознавал, что его детям такая женщина необходима. Пока он говорил, старался угадать ответ, но это побледневшее, почти каменное лицо стареющей женщины было безмолвно и он, чем дальше, тем больше терял надежду обрести в ней утешение и ласку детям и себе. Патрик так разволновался, что его чуть не била нервная дрожь, лицо пылало, а у корней волос даже выступил пот. Но слова этой непреклонной дамы обдали его безжалостной волной, породившей озноб и усилившей тоску и горечь своего положения. Да, в её словах был отказ и ещё месть за давнюю обиду, и пренебрежение к детям соперницы.

Патрик Бронте решил, что больше попыток жениться не будет. Крушение надежд хуже, чем их отсутствие.

Глава вторая. Школа в Коуэн-Бридж

В местечке Коуэн-Бридж открыли школу, где могли обучаться дочери священников, чей доход весьма невелик. Эта школа открыта стараниями энергичного и богатого священника Преподобного Уильяма Каруса Вильсона. Желая помочь коллегам со скудным доходом, тем самым, преследуя благие намерения, он изобрёл схему, позволявшую их детям получить достойное образование. Родители оплачивали жилье и питание, а остальные средства поступали в школу от пожертвований, сумму которых определил Вильсон в ежегодной благотворительной подписке. Школа находилась на попечении двенадцати опекунов, но главным среди них был Уильям Вильсон, исполняющий ещё и должности секретаря и казначея. Фактическая власть над порядками в школе была в его руках. И он же разработал свод правил, которыми должны руководствоваться воспитанницы школы. Так как доход на содержание учениц составлял незначительную сумму и был нестабилен, то казначей школы поощрял всевозможную экономию.

Патрик Бронте, как и другие бедные священники обрадовался возможности дать детям необходимое образование. Нельзя сказать, что он пришёл в восторг после того, как ознакомился с правилами школы, но, поразмыслив, сделал вывод: «А, может и к лучшему. Девочек приучат к скромности, порядку. Они встретят суровую жизнь не изнеженными и капризными, а готовыми справиться с любым поворотом в изменчивой фортуне».

1 июля 1824 г. старшие сёстры Бронте Мария и Элизабет покинули дом. Они едва успели оправиться после кори и коклюша, как отец отвёз их в школу.

Равнина с низкой и мягкой травой, кое-где бугрится кучками кустарников, понижаясь, образует долину Льюн. В солнечные дни, которые здесь бывают нечасто, среди яркой зелени журчит сверкающий поток по ложу из белой гальки. Через него перекинулся мост, когда-то, в незапамятные времена там упал большой обломок серой скалы. По мосту бежит дорога из Лидса в Кендал. Возле пересечения водного и сухопутного путей расположились серые домики – три с одной стороны моста и четыре с другой – деревушка Коуэн-Бридж, где располагалось здание бывшего завода, а теперь приспособленное для идеи Вильсона.

Девочки скучали по своим родным, им было непривычно шумное соседство нескольких десятков воспитанниц, и они страшились строгих преподавателей. Здесь маленькая Мария снова стала вспоминать мать, к отсутствию, которой, казалось, уже привыкла. Она остро почувствовала, что ей очень одиноко, а нужно подбадривать сестрёнку, ведь она старшая. И всё-таки хорошо, что рядом Элизабет, вдвоём не так грустно и тоскливо.

По воскресеньям белая волна выплёскивалась из дверей школы и катилась в сторону далёкой церкви, это воспитанницы в одинаковых белых платьицах шли слушать проповедь преподобного Вильсона.

Ослабленные, недавно перенесённой болезнью девочки долго приспосабливались к условиям своего нового бытия. Строгие нарекания взрослых огорчали их, воскресные длительные походы в церковь утомляли, маленькие порции невкусной еды заставляли их частенько голодать.

Марию наказывали чаще, чем её сестру. Она всё время забывала, то кровать заправить аккуратно, то причесаться гладко и волосы выбивались из-под соломенной шляпки, то дыру в платье не зашила, то чулки разорвала, то на уроке в окно смотрела, то стежки неровно накладывает, и совершает разные прочие проступки, с которыми не могут мириться требовательные и строгие воспитательницы маленьких леди. А Мария как не старалась выполнять все наставления старших, совершенно не замечала, как они вылетают из её памяти. Её захватывали другие, более интересные вещи. Она могла без устали и подолгу размышлять, куда бежит жучок и почему у него такой цвет? Если вот так посмотреть, то он просто тёмный, а, если этак, и Мария наклоняла головку в сером чепчике, приближая её к левому плечику, то спинка блестит зеленовато-золотистым цветом. Или почему у девочки, что сидит за столом справа от неё, волосы вьются, как будто она накрутила их на палочку, но она их не накручивала, это Мария знала точно. И она недоумевала, почему они у неё лежат такими красивыми волнами? А почему заболела мама? Сёстры говорят, что они уже мало, что помнят, а она помнит её, особенно глаза, такие печальные. Мария пыталась найти ответы на досаждающие её вопросы: «Почему мама умерла? Чтобы мы научились жить самостоятельно? А зачем нам так жить? Всё время делать то, что не хочешь, зачем такая жизнь? Меня всё время ругают. Наверное, они правы, а я делаю что-то не так как надо. Но откуда мне знать, как надо?! Я этого не понимаю. Наверное, я глупая, поэтому нельзя обижаться за то, что меня наказывают. Им непостижимо то, что у меня в голове, а мне непостижимо, какая связь между тем, как причесался или оделся, и «быть приличной девочкой». И почему эти наставления улетают из моей головы? Как получается, что я не замечаю того, что видят другие? Отчего я обращаю внимание на то, что другим неинтересно?.. Ах, какой сегодня был рассвет, я не могла оторвать взгляда и… забыла заправить кровать, за что и поплатилась».

Элизабет старалась не совершать ошибок сестры, но как ей помочь избежать наказаний не знала и страдала за неё.

В сентябре в школу приехал отец, а с ним Шарлотта и Эмили. Патрик надеялся, что сёстрам будет вместе веселее, и они обеспечат себе будущее, выучившись на гувернанток.

Мария и Элизабет жалели, что папа не может остаться подольше. Им столько хотелось рассказать. Они прильнули к нему, обхватив ручонками, и так смотрели на него, что Патрик едва сдержался, чтобы не заплакать при них. Но, когда он выехал на безлюдную дорогу, ловко управляясь с резвой кобылой, разрыдался от тоски и беспомощности, жалости к детям и бессильной злобы на себя. Ветер не успевал высушивать следы одних слезинок, как вслед им бежали другие. А девочки в это время, погоревав, что отец так скоро уехал принялись обмениваться своими новостями. Потом старшие начали знакомить вновь прибывших с обитателями школы, рассказывать о строгих взрослых и их противных правилах.

Мария, которой шёл уже одиннадцатый год, сознавала ответственность за младших, и выступала в роли патронессы, она всячески оберегала и защищала их, несмотря на то, что ей самой доставалось от преподавателей и старших девочек школы. Она всегда спешила на выручку сестрам. Элизабет исполнилось девять лет, но она была так добра и доверчива, что её не раз обманывали хитрые и жадные воспитанницы постарше, выманивая у неё кусочек хлеба или пирога, который она приберегала для сестрёнок. Восьмилетняя Шарлотта, бойкая и говорливая. Маленькая и хрупкая её фигурка замирала при резком крике на неё или кого-либо из сестёр. Малютке Эмили, пошёл шестой год, выглядела она изящной и милой куколкой, но наглые старшие ученицы пытались обращаться с ней бесцеремонно. Мария же, не отличающаяся здоровым и крепким видом, забывая страх и себя, как орлица бросалась защищать своих орлят-сестёр.

Осень принесла частые дожди и туманы. Стало прохладно и сыро. Спальные комнаты в школе располагались на втором этаже, к ним вёл узкий и извилистый коридор. Потолки были здесь низкие, а окна маленькие и их можно было открыть самое большее наполовину. В результате помещение плохо проветривалось. Не раз ученицам приходилось ощущать кроме сырости, пробирающейся сквозь платье к их щуплым тельцам ещё и запахи сгоревшей овсянки или протухшего мяса, которые преследовали их многие сутки. Повар был давним знакомым семейства Вильсонов и пользовался неограниченным доверием казначея, который не посчитался даже с мнением преподавателей, попытавшихся обличить преступное пренебрежение повара к здоровью обитателей школы. Возмущённый Вильсон увидел в этом посягательство на его власть и напомнил учителям, что их обязанность – обучение, а управление школой и пропитание – дело его и повара. И всё осталось по-прежнему: на завтрак пригоревшая овсяная каша или жёсткая тестенная овсяная лепёшка, на обед печённая или варенная говядина или баранина, которую не разжуёшь или от запаха, которой тошнит, ещё безвкусный, иногда пересолённый картофельный пирог и скользкий, выпрыгивающий из тарелки пудинг. Животы у воспитанниц часто урчали от голода и болели от занесённой грязными руками повара инфекции или скверных условий хранения продуктов в кладовой.

Воскресные прогулки под холодным дождём и пронизывающим ветром стали тяжкими.

Колонна девочек в фиолетовых платьях и плащах движется к церкви. Одной рукой каждая из них придерживает распахивающийся на ветру плащ, а в другой зажат узелок с обедом. Дождь хлещет нещадно, башмаки шлёпают по лужам. И вот, они пришли, разместились на жёстких и холодных лавках слушать проповедь. Влага проникает сквозь плетение нитей одежды всё глубже и охлаждает детские тела, вынужденные оставаться несколько часов без движений. В перерыве между проповедями они съедают свой кусок холодного мяса с давно остывшей картошкой, а потом отправляются обратно, дрожа от стужи.

С наступлением зимы эти походы стали ещё мучительнее. Намокшие и озябшие дети приходят в церковь, которая не отапливается, и продолжают мёрзнуть часами. Они пытаются согреть заиндевевшие ножки, но тщетно. Когда им позволяют съесть их обед, дуют на закоченевшие пальцы, которые с трудом удерживают почти ледяные куски. После холодной еды детей колотит озноб. В церкви то там, то тут раздаются чихание и кашель. Воспитанницы радуются концу проповеди, но ужасает долгий обратный путь, и всё же они спешат покинуть этот ненавистный храм и поскорее забыть нудную речь их мучителя, который превратил праздничный воскресный день в ужасный день пыток всепроникающим холодом. На следующее утро Мария и Элизабет еле-еле могут встать, и кашель всё больше одолевает их слабые тела.

Однажды Мария чувствовала себя так плохо, что не было сил встать. Но безжалостная воспитательница потребовала, чтобы Мария оделась и присоединилась к остальным. Бедная девочка была вынуждена подчиниться. Её бил озноб, похолодевшие руки не слушались. Едва она оделась, как воспитательница, схватив её за тонкую ручку, вытащила на середину комнаты и стала порицать больного ребёнка за то, что та поставила возле кровати ночной горшок. Воспитательница негодовала, к ней в комнату проникал запах из этого горшка (вход в комнату воспитательницы располагался как раз возле кроватки Марии). Дама была так возмущена, что своим криком совсем напугала девочку. Мария трясущимися руками ухватилась за перила лестницы, дрожащими ногами шагнула на ступеньки. Её душили рыдания, но она боялась плакать, как бы ещё больше не разозлить мадам. Мария, с некоторыми перерывами, переводя дыхание, с трудом спускалась. Но всё же за опоздание её ждало наказание.

Сёстры не могли помочь Марии, лишь сочувственно наблюдали и потихоньку плакали, а сами старались меньше давать повода к придиркам. Возможно, они не так остро переживали то положение, в котором находились, потому что были моложе её и ещё не совсем осознавали весь его ужас. А Мария, лёжа в постели перед сном молилась. Она просила мать заступиться за неё перед Спасителем, просила Бога научить её поступать так, чтобы избегать унизительных наказаний. Умоляла Творца унять мучившей её кашель. Она призывала отца услышать её мольбы и забрать её из этой гнусной школы, где ей так тяжко жить.

Маленькие Бронте улучали в строгом расписании моменты побыть наедине и пообщаться. Мария говорила, что она хочет домой, что здесь ей так плохо, что и передать трудно. Сёстрам тоже хотелось поскорее вернуться, и они считали, что дома лучше, даже, если отец и занят. Шарлотта им возражала, что как бы дома не было хорошо, ни папа, ни тётя не обладают теми знаниями, чтобы заменить учителей, и у них нет того времени, чтобы заниматься с ними регулярно. «Ведь так интересно познавать какие ещё на земле обитают народы, как они живут и как далеко от нас, а как мы теперь правильно пишем и умеем решать задачи, и постигаем, как нужно вести хозяйство. Какие интересные приборы есть у учителей и как здорово выучиться, чтобы самим учить других. За это приходиться терпеть, как бы не хотелось домой», – убеждала она сестёр. Но Мария даже ради этого не желала тут оставаться, она ощущала себя всё слабее и хуже. Ей неприятны бесконечные напоминания господина Вильсона, что держат их здесь из милосердия, поэтому они должны быть благодарны, скромны и непритязательны.

Тягостно жилось воспитанницам в школе Коуэн-Бридж, большинство из них сознавали несправедливость столь жёсткого обращения, которое часто перерастало в жестокое и убивало слабые их тела и неопытные души.

Весной постоянная слабость и недомогание среди детей переросло в лихорадку, на которую, наконец-то, обратил своё внимание Вильсон и поколебала его уверенность в своём методе воспитания. Девочки выглядели унылыми и апатичными. Опекун послал к ним прачку, чтобы выяснить что случилось. Та недолго задержалась, но поняла многое и поспешила уйти, опасаясь принести инфекцию своим детям. Вильсону пришлось обратиться к врачу. Оказалось, что сорок учениц заболели сыпным тифом, к счастью среди них сестёр Бронте не оказалось. Врач высказал мнение о причинах болезни и призвал Вильсона обратить внимание на питание детей. Прачка, которую Вильсон принудил исполнять роль медсестры при больных детях, после увольнения повара стала следить за приготовлением пищи, которая с тех пор стала вполне пригодна и даже хороша.

Но Мария и Элизабет сильно ослабели. Плохо приготовленная еда из несвежих продуктов, и её недостаточное количество в течение многих месяцев, а также постоянное пребывание в холодных и сырых помещениях могли расстроить любой организм, а детский, неокрепший и болезненный подавно. Весенняя слабость оказалась последним ударом, которое испытало хрупкое здоровье Марии и Элизабет. Если последняя ещё держалась, то её старшую сестру кашель совсем замучил, и в апреле попечителям школы пришлось вызвать её отца. Патрик Бронте полностью полагаясь на Преподобного Вильсона, впрочем, как и другие родители, совершенно не предполагал, в каком плачевном состоянии находятся его дочери, и ужаснулся той перемене, какую увидел в детях, особенно у Марии. Девочка лежала с бледно-зелёным личиком, она была не в силах встать. О воспалительном процессе, который происходил в её организме, говорил нездоровый блеск больших глаз. Худенькие бледные ручки поднялись, чтобы обнять отца. В тоненьких пальцах правой руки зажат большой светлый носовой платок с алыми пятнами, который она частенько подносит ко рту во время приступов кашля. С обеих сторон от неё стоят Элизабет и Шарлотта, а Эмили сидит на краешке кроватки. Они пришли проведать сестру вопреки запрету. Как только вошёл Патрик, дети бросились к нему. Он обнял и расцеловал младших дочек, прежде чем приблизил свои губы к прохладному лобику Марии и пожал её холодные ручки. Конечно же, отец не мог оставить ребёнка в школе в таком состоянии. Он помог вместе с сёстрами ей одеться, затем вынес, осторожно спускаясь по каменным ступеням.

Но, как ни ухаживали родные, как ни старался доктор, приглашённый отцом, переезд в родной дом не спас больную девочку. Всего лишь несколько дней она прожила в доме, куда так стремилась все эти долгие месяцы, когда каждый день она должна была выслушивать унижающие её порицания и терпеть наказания, холод и полуголодное существование, страдать не только за себя, но и за своих младших сестрёнок, которым ей так хотелось помочь.

Солнечный день шестого мая 1825 года ей уже не суждено было увидеть. Её веки сомкнулись навек. А Патрик потерял вторую Марию, так похожую на мать.

Элизабет, узнав о смерти старшей сестры, слегла, невероятная слабость придавила её к постели. Сёстры ухаживали за ней, как могли, но воспитатели пускали их к ней всё реже, опасаясь, что у Элизабет, как и у Марии, чахотка, но и отцу, недавно похоронившему дочь, пока не сообщали.

Шли дни, за окном солнышко всё больше пригревало, глаз радовала сочная зелень вокруг и пестрота распустившихся цветов. Весело щебетали птицы. А у Элизабет наворачивались слёзы, потому что ни весенней молодой и гибкой травы, ни шелестящих на ветру листьев, ни прекрасных летних цветов Мэри уже никогда не увидит, как и не услышит звонких птичьих песен и голосов сестёр, которые вспоминают её каждый день и будут помнить всегда.

Когда приехал отец, Элизабет тихо лежала, лишь иногда её худенькое тело сотрясал кашель. Кроткий и печальный взгляд её задумчивых глаз тронул отца, и он ужаснулся от мелькнувшей горькой мысли: «Неужели и она!» и тут же попытался себя убедить, что дома она поправиться. Тридцать первого мая Патрик отвёз домой не только Элизабет, но Шарлотту и Эмили.

Даже летнее тепло и забота родных уже не смогли помочь ослабленному и больному организму Элизабет. Она медленно угасала и всё больше становилась задумчивой. Однажды она спросила у отца: «Папа, я тоже умру, как и Мэри? И меня больше не будет с вами, как и её?» Патрик так растерялся, что не знал, как ответить умирающей дочери. От такого неожиданного вопроса он застыл, а внутри поднималась волна скорби, подкатывавшая удушающий ком к горлу, а к глазам предательскую влагу. Невероятных усилий ему стоило сдержаться и выдавить слова, которыми он надеялся её успокоить: «Ну, что ты дочка, ты поправишься, и скоро будешь играть со своими сёстрами и братиком. А потом, осенью вы снова пойдёте в школу». «О, папа, умоляю тебя, – еле слышно, но твёрдо произнесла Элизабет, – Не отправляй нас туда больше, пожалуйста! Пожалей нас, а то мы всё умрём!» После этих её слов Патрик только и мог кивать головой в знак согласия и пробормотал: «Ладно, доченька, ладно».

Но Элизабет прожила всего лишь две недели, пятнадцатого июня её душа покинула наш грешный мир. Шарлотта теперь стала среди детей старшей, и теперь она должна заботиться о маленьких Бронте.

Пастор Патрик Бронте понимал, что должен найти силы жить дальше, подавать пример стойкости прихожанам, но сорокавосьмилетнему мужчине, тоскующему по умершей жене и похоронившему своих двух старших дочерей, жизнь была не мила и горе, обрушившееся на его семью, изъело его страждущую душу.

Когда же летние каникулы закончились, Патрик снова привёз Шарлотту и Эмили в школу. Но у него навязчиво всплывали в памяти слова Элизабет, и он изредка стал навещать дочерей. Когда же понял, что наступающие холода и непрекращающаяся сырость могут пагубно отразиться и на их здоровье, то решил забрать из школы. К зиме девочки с радостью вернулись домой.

Глава третья. Дети.

В ту же зиму на службу в пасторат поступила коренная жительница Йоркшира, пятидесятичетырехлетняя Табби, дородная и практичная. Своим проницательным умом она быстро оценила обстановку в доме и стала незаменимой помощницей и советчицей детям, к которым прикипело её одинокое сердце. В течении последующих тридцать лет она была свидетельницей маленьких радостей и бесконечно долгих горестей семьи Бронте. Сострадая сиротам, Табби старалась обеспечить их теми маленькими удовольствиями, которые были в её власти, но, тем не менее, она не потакала детским шалостям и командовала ими частенько довольно резко.

Обучением девочек занялась мисс Брануэлл, превращая свою комнату на время уроков в классную. Патрика Брануэлла, или просто Брануэлла, как его все звали дома, наставлял отец, несмотря на советы друзей отдать сына в школу. Мальчик упорно занимался по несколько часов в день. Когда же почти всё время отца поглотили его пасторские обязанности, Брануэлл освоился в компании соседских сельских мальчишек.

Табби иногда по вечерам, когда была свободна от бесчисленных домашних дел, рассказывала детям всякие истории, которых знавала множество. Она жила в Хауорте в то время, когда в долине ещё не было заводов, а шерсть пряли сельчане округи вручную. Раз в неделю навьюченные шерстью и украшенные звонкими колокольчиками и цветной пряжей лошади торжественно шествовали через улочки Хауорта и далее по холмам к Колну и Берли. По ночам в лучах лунного света серебрились полупрозрачные крылышки и благоухающие платьица фей, которые посещали тогда этот край. Тому было не мало свидетелей, как утверждала Табби. Дети внимали рассказам о старине с трепетным интересом. Она говорила им, как жили раньше, как распадалось дворянство и разорялись благородные его представители, открывала им некогда страшные тайны гибели целых семейств и связанные с этим суеверия.

От отца дети слышали пространные рассуждения о политике и различных общественных делах, и по его примеру пытались размышлять и давать оценку заметным деятелям страны и важным, по их мнению, событиям. Так же, как и отец Шарлотта примкнула к партии Тори. Она старательно подражала взрослым, ведь ей теперь надо опекать сестрёнок и братика, среди них она старшая. Ей принадлежит инициатива многих их игр.

Однажды, когда уже смеркалось, и за окном снежная метель кружила вихри, а ветер гнул ветви и противно завывал в дымоходе, дети сидели на кухне возле камина и смотрели на искрящиеся, игривые язычки пламени. Их губки были надуты, а лица недовольны, потому что они обиделись на экономную Табби, которая отказалась дать им свечу. Молчание прервал вздох Брануэлла и его возглас:

–Я не знаю, что делать.

– Иди в кровать, – отреагировала Табби.

– Я бы предпочёл сделать что-нибудь другое, – возразил он.

Шарлотта, которая задумчиво смотрела на сгорающие поленья в камине, загадочно улыбнулась, блеснули её карие глаза, и она произнесла:

– Табби, ну почему Вы сегодня так мрачны? Давайте, представим, что у каждого из нас есть свой собственный остров!

Сильные руки строгой служанки продолжали месить тесто, но уголки её губ иронично дрогнули. А дети тут же принялись делить между собой известные им острова, населяя их достойными мужами. Бой часов, пробивших семь и призвавших ребят в постель, не прекратил их интереса к новой игре, которую они назвали Островитяне и, которая длилась многие месяцы. За ней последовали другие, не менее увлекательные для маленьких Бронте.

Большую часть времени дети проводили дома, размышляли над прочитанным, наблюдали, что происходит вокруг. Когда же взрослые были заняты и, когда им не хватало новых впечатлений, они придумывали сами разные таинственные истории и это их так увлекло, что постепенно фантазия и воображение порождали творчество. Дети с удовольствием сами писали стихи и рассказы, занимались живописью.

Когда пастора посещали прихожане с различными просьбами, и когда сам Патрик Бронте обдумывал тему и текст очередной проповеди, он требовал, чтобы в доме царила тишина, и дети, которым так хотелось погоняться друг за другом по комнатам, и шумно поспорить и поиграть в мяч или куклы, вынуждены были вести себя тихо, дабы не мешать отцу. Постепенно подвижные игры сменились более тихими, но не менее интересными, дети увлеклись литературными фантазиями. Они стали выпускать домашний литературный журнал, писали и разыгрывали пьесы, декорации к которым рисовал Брануэлл. Частенько единственным зрителем их драмы «Молодые люди» оказывалась лишь Табби, и этого было достаточно, чтобы осчастливить маленьких авторов.

Заводилой литературных игр была Шарлотта, теперь её детищем стала волшебная страна Ангрия. Этот придуманный мир дети населили прекрасными дамами и мужественными рыцарями, коварными и жестокими королевами и злобными пиратами и, конечно же, могущественными волшебниками. Правил же этой удивительной страной успешный полководец и хитрый интриган герцог Заморна.

Погружаясь в волшебный мир, дети не замечали унылого пейзажа своей любимой «Страны тишины» – вересковых пустошей и холодных порывов ветра и ненастных серых туч, ими овладевала безграничная радость, потому что счастье обретается лишь в творчестве. Отец же напротив, пребывал в мрачном настроении. Почти всё его время занимали пасторские обязанности, которые он исполнял рьяно, тем самым, стараясь уйти от тоски, которая гложила его и отвлечься от печальных дум. Он понимал, что его дети умны и талантливы, и надо дать им хорошее образование, чтобы помочь развить то, что дал Бог, но средств к этому у него нет. Из-за того, что он не мог дать детям того, чего они заслуживали, Патрик старался меньше общаться и видеться с ними. Обедал часто один, и не редко не мог сдержать своего раздражения даже отдавая приказания кухарке. А иногда, когда тёмная и безотчётная тоска удушливой волной захлёстывала его страдающую душу, пастор, словно в припадке хватал со стены старинное ружьё и в легкой рубашке выбегал во двор. Не обращая внимания на холод, он палил в бездонную небесную сероватую мглу, пока запас патронов не иссякнет.

Промозглая и ветреная погода осенью 1830 года свалила Патрика Бронте. Простуда переросла в воспаление лёгких. Непрекращающийся жар и изматывающий кашель долго мучили больного, и он не раз мысленно прощался с жизнью и своими любимыми детками. С ужасом и горечью думал, как они будут жить, когда он умрёт, ведь с двухсот фунтов, каковым является его годовой доход, откладывать ничего не удаётся, поэтому после его смерти наследства у них никакого не будет. Даже дом, в котором они выросли, перейдёт к семье другого пастора, который его заменит. Что же будет тогда с детьми? … Пятидесятитрёхлетний отец испугался, но не за себя, за детей. Он припомнил жену, и теперь на пороге смерти полностью осознал, как ей было невыносимо тяжело умирать, и не только из-за того, что болезнь приковала её к постели на долгие месяцы, наверняка её материнское сердце разрывалось оттого, что шесть малюток осиротеют, и забота о них и доме свалится на него. Как он предстанет «там» перед ней и где найдёт оправдание в том, что не уберёг двух старших дочерей и обрёк на нищету остальных детей. И Патрик решил, что если Бог даст ему выздороветь, то он обязательно разыщет средства, чтобы Шарлотту, как старшую направить в школу, да и заведение надо выбрать с гуманным образованием, не то что в прежней школе.

Решение ли это повлияло или миновал кризис в болезни, но Патрик Бронте стал поправляться.

Пасмурным днём девятнадцатого января следующего года крытая повозка с юной пассажиркой отправилась из Хауорта к Голове Косули, что в двадцати милях, там располагалась частная школа, которой заведовала мисс Вулер, милая и добрая женщина, и где не применялись телесные наказания. Восемь девочек подбежали к окну классной комнаты, чтобы увидеть новую ученицу.

По заснеженной дороге к большому загородному дому приблизилась повозка. И вот из неё вышла озябшая маленькая и худенькая девочка с большими карими глазами на грустном лице. Когда она пришла в классную комнату, девочки обратили внимание, что она очень застенчива и близорука, её новая одежда оказалась совсем не модной и говорила она с сильным ирландским акцентом. Это была пятнадцатилетняя Шарлотта. Отец убедил её крёстных родителей помочь, и благодаря их щедрости девочка получила возможность учиться в школе. Устаревшие модели платьев – это влияние тёти, которая уже восемь лет безвыездно жила в Хауорте и любила то направление в одежде, которое было модно во времена её молодости. Она учила девочек стряпать, вязать и шить. Строгая тётя навязывала им свой вкус. А ирланский акцент детям передал Патрик, несмотря на многие годы жизни в Англии он так и не избавился от интонаций и произношения своей родины.

Оказавшись среди незнакомых людей в новом месте, Шарлотта струхнула, сердечко её замерло, а потом бешено забилось. Доброжелательная и тактичная мисс Вулер вывела её из оцепенения. Вскоре она выяснила, хотя Шарлотта и очень начитана, но знания её не систематичны и отрывочны, в частности были пробелы в географии, а грамматику она вообще не изучала. Добросердечная женщина решила не травмировать ранимую ученицу и заниматься с ней дополнительно, кроме общей для всех программы.

Мало-помалу Шарлотта стала привыкать к девочкам, которые окружали её, а с двумя из них – Эллен Насси и Мэри Тейлор она переписывалась всю свою не такую уж долгую жизнь. В школе мисс Вулер благодаря её хозяйке и малому количеству учениц Шарлотте жилось относительно свободно. Для уроков время было определенно далеко не всегда. Девочки приходили к мисс Вулер тогда, когда они выполняли свои задания. Ученицы могли гулять по живописным окрестностям и весело играть невдалеке от школы. Когда стало тепло, Шарлотта частенько ходила на площадку для игр и там, в тени деревьев читала. Мисс Вулер оценила тягу к знаниям этой худенькой девочки, которая старалась не терять время даром, и задавала ей больше других. Хозяйка школы сумела привить всем ученицам любовь к чтению и стремление к получению знаний. А Шарлотта по-прежнему увлекалась сочинительством. Ни единожды пугала она девочек поздними вечерами, рассказывая им удивительные и страшные истории.

Мисс Вулер, совершая по субботам длительные прогулки по окрестностям с ученицами, вспоминала прошлое этих мест, рассказывала о бунтах работного люда, уволенных с фабрик, которые мстили владельцам за то, что те приобретали машины, заменившие их. Голод семей довёл уволенных до отчаянья. Они собирались в отряды, наспех пытались обучиться военным азам и всей ватагой нападали на заводы и дома своих бывших хозяев. Шарлотте больше всего запомнился рассказ об одном из них, замечательном человеке, Картрайте, владельце фабрики Роуфолд в Ливёредже, что недалеко от школы. Он, решив модернизировать производство, оборудовал свою фабрику новейшими машинами. Теперь красивое шерстяное полотно шло быстрее, обещая выгодные барыши и в будущем расширение фабрики. Но уволенные не разделяли радужных планов хозяина. В округе другую работу не найти и их засосала беспросветная нужда. Обездоленные работяги, в которых обострился национальный фанатизм, задумали отомстить иноземцу, которым они его считали. Этот высокий, статный джентльмен действительно имел в своей родословной предка иностранца. Для англичанина его кожа казалась чересчур смуглой, и глаза, слишком тёмно-карие, почти чёрные, большие блестящие и выразительные. Картрайт прекрасно говорил по-французски и несколько лет жил за границей. Всего этого оказалось достаточно, чтобы возненавидеть фабриканта, а тут ещё увольнение.

Бунтовщики вооружились кто топорами, кто палками, а некоторые, даже сумели добыть пистолеты. В субботнюю ночь 11 апреля 1812 года они ринулись к фабрике Картрайта, беспрестанно выкрикивая проклятия и угрозы в его адрес. Хотя он ожидал нападения, но вместо роты призвал себе на помощь лишь пятерых солдат и четверых преданных ему рабочих. Эта горстка во главе с фабрикантом противостояла сотням, гонимых нуждой и жаждущих мести.

Пройдут годы, и история Картрайта преобразится в один из важных и запоминающихся эпизодов романа «Шерли», который напишет Шарлотта. А пока она слушает и наблюдает, читает и размышляет.

Дома скучали по Шарлотте, а ей часто вспоминались покойные старшие сёстры. Она иногда мечтала, как было бы хорошо, что вот позовут её в гостиную, она войдёт, а там… Мэри и Элизабет, но, увы.

Брануэлл, четырнадцатилетний красавчик, дома стал считаться старшим и к Эмилии и Энн относился покровительственно. Да и всегда он был на особом положении, как единственный сын. Подросток всерьёз заинтересовался политикой и отошёл от игр, которыми увлекались сёстры. Брануэлл в письмах делился с Шарлоттой своими суждениями по поводу перестановок в кабинете министров, строго характеризовал ведущих политических деятелей. Спустя почти полтора года после отъезда Шарлотты из дому он пишет: « …я начал думать, что интерес к политике у меня стал угасать, но недавно я получил большое удовольствие от того, что прочитал в новостях. Оказалось, Палата лордов выгнала Билла, изгнание Серого Графа меня чрезвычайно порадовало…»

Немало времени проводил Брануэлл в компании местных парней. И, конечно же, рисовал, это было любимое его занятие. Особенно хорошо ему удавались портреты. Отец, видя его прекрасные способности, лелеял мечту отправить сына на учёбу в Королевскую Академию и по крохам копил деньги. Брануэлл замечал, что его считают не таким как все, и частенько этим пользовался. О себе он думал, как о будущем художнике, да и как было не появиться таким мыслям у ребёнка, которого в семье чуть не боготворили и веровали в то, что он принесёт фамилии Бронте славу.

Несмотря на некоторую избалованность Брануэлл любил не только сестрёнок и отца, но и чопорную тётю и ворчливую Табби, которые относились к нему как к молодому джентльмену. Он очень огорчался, когда кто-нибудь из домашних заболевал, и радовался тёплому солнцу в ясную погоду, потому что надеялся, что это поможет выздороветь, особенно его милым сестричкам и дорогому папе.

Эмили и Энн в отсутствии Шарлотты ещё больше сдружились и почти не расставались друг с другом. Им захотелось по примеру старшей сестры придумать свою страну. После нескольких не очень удачных попыток фантазия девочек создала Гондал. В воображении сестёр это королевство соперничало с Ангрией, и к приезду Шарлотты обрело независимость.

Возвращение старшей сестры всеми было встречено радостно. Вскоре Шарлотта приступила к обучению сестрёнок. Летом, так приятны тёплые деньки и так манит зелень лугов и благоухание цветов. Но Шарлотта не может позволить ни себе, ни сёстрам праздное гуляние. Она установила, можно сказать, твёрдый распорядок дня: «Утром, с десяти часов до половины первого я занимаюсь с сёстрами, до обеда мы гуляем. Потом до ужина шью, а после чая пишу или читаю, или делаю какую-нибудь другую работу. Все дни, что этот один», – пишет Шарлотта своей подруге 21 июля 1832 года. Однообразие будней уже начало тяготить её, ведь душа просит новых впечатлений. Шарлотта грустно говорит себе, что не должна думать о своём удовольствии, её долг, как старшей сестры забота о младших, её обязанность помочь им и отцу.