скачать книгу бесплатно
Это возвращает нас к истории о творении дядюшки Ноэля Нэннапа, в которой Эму спятил. Согласно ей, в реальности, предшествовавшей творению, космос был твердым и тяжело нависал над землей, грозя уничтожить всё, что пыталось возникнуть. Нужно было разделить землю и небо, и Предки физически подняли небеса. Небесная страна рассматривается в наших преданиях как нечто осязаемое, обладающее массой, что указывает на определенное понимание темной материи. Вся эта небесная территория постоянно общается с нами, оказывает на нас воздействие и даже обменивается материей в виде камней, которые прорываются сквозь нашу атмосферу. Наши истории показывают наше древнее понимание того, как астероиды образуют кратеры, к которому научное знание пришло лишь несколько десятилетий назад.
Мы с Максом беседуем о том, что наше знание обо всем этом не могло храниться только в нашей культуре, ведь древние названия созвездий в других странах часто совпадают с нашими – семь сестер, два брата, орел, охотник. По-видимому, эти истории и системы знаний некогда были присущи всем народам мира. Мы думаем, что на севере должно было произойти что-то ужасное, раз люди там об этом забыли и науке пришлось начинать всё с начала, а не основываться на прежнем знании. Что это за катаклизм? Мне представляется, что Черная смерть не прошла бесследно, но, наверное, это началось еще раньше. Я думаю, что обман Эму где-то вышел из-под контроля, и всё больше и больше людей стали считать себя более значимыми, чем земля, чем другие, чем женщины, которые держат наши жизни в своих руках и животах. Чем бы он ни был, этот катаклизм нарастает, и я не знаю, как нам ему противостоять.
Макс отвечает:
Камень учит нас, что мы, не поддаваясь тому, что пытается нас сломить или поставить на колени, должны быть сильными и с помощью нашей культуры и убеждений сохранять нерушимое ядро. Большую часть этой земли составляют камни, и, хотя ее поверхность образуют вода и растения, камень – это тело земли, та ее часть, которая удерживает всё вместе. Может существовать и жизнь, и творение, но всё рухнет без прочной основы. То же касается общества, компаний, отношений, идентичности, знания, почти всего осязаемого и неосязаемого. Так же, как леса и деревья, наподобие кожного покрова покрывающие камни земли, – без этой силы внутри, без этого единого камня всё рухнет.
Размышляя о форме мира, Макс описывает его тонкую оболочку, а я думаю о физике наших историй творения и о том, как камни со временем обветриваются, превращаясь в шары. Я вижу в этом модель вселенной – ведь эффективнее всего материю удерживает сфера. Сторонникам теории плоской земли, которых становится всё больше, я мог бы сказать: «Надуйте мне плоский пузырь, и я прислушаюсь к вашей теории». Но это поставит меня в позицию «больше, чем ты», поэтому мне нужно себя контролировать, уделять внимание собеседникам и помнить, что и в маргинальных точках зрения есть своя ценность.
Поэтому, слушая их в интернете, я понимаю, что сфера – это не конечная форма процесса создания. Наша галактика началась со сферы и затем сплющилась в диск, и Земля, вращаясь, словно кусок глины на колесе, тоже постепенно превращается в диск. Пока что она сплющилась всего примерно на двадцать километров у полюсов, но процесс идет. Хорошо, что я не стал отвергать идеи сторонников плоской земли с порога, в противном случае я, возможно, никогда бы этого до конца не понял.
Но какую пользу можно извлечь из такого образа мысли? Что ж, результаты мысленного эксперимента можно применить по-разному. Например, при упаковывании можно эффективнее использовать пространство и ресурсы, если считать, что в маленькую сферу поместится намного больше, чем в большую коробку. Но как потом не дать этим сферам скатиться с полок? Плоскоземельцы решают этот вопрос: просто придавите слегка эти сферы. Спасибо, плоскоземельцы. Эта инновация могла бы немного уменьшить объемы мусора, сэкономить немного нашего времени.
Макс считает, что для предотвращения уничтожения планеты требуется более значимая трансформация мышления – мы должны больше узнать у камней об уважении. Я согласен – осознание того, что мы не больше и не меньше, чем камни, безусловно, привело бы к переменам, если бы к нему пришла критическая масса людей. Всякого, кто считает себя лучше камня, следовало бы превратить в камень – тогда бы он наконец-то понял, что в нем нет ничего особенного, и смог бы стать счастливым. Макс полагает, что в последние десятилетия люди стали проникаться духом камней, и это мне напоминает о том, что происходит на Улуру.
Там есть сарай, полный камней. Долгое время туристы увозили из этого священного места камни в качестве сувениров, а несколько десятилетий назад начало происходить нечто странное. Туристы стали в панике отправлять камни обратно и сообщать о странных событиях, нарушениях сна, неудачах, визитах призраков и ужасных происшествиях. Каким-то образом они догадались, что дело в камнях, и в отчаянии принялись отправлять их обратно с извинениями. Камней прислали так много, что пришлось построить новый большой сарай, чтобы их разместить.
Наш Закон говорит, что камни обладают разумом и содержат дух. Нельзя просто взять камень и отнести его домой: так вы потревожите его дух, который в свою очередь начнет тревожить вас. Если вы посидите у костра с аборигенами в любой части Австралии, вы наверняка услышите назидательную историю о каком-нибудь родственнике, который оказался настолько глуп, что взял камень и отнес его домой, после чего заболел, сошел с ума, был убит или его стали преследовать привидения. Многие камни настроены благожелательно и готовы к тому, чтобы ими пользовались или обменивались, но нужно следовать заветам стариков, чтобы понимать, какие именно можно брать. Камни требуют уважения.
Возможно, нужно еще поработать над вопросами о том, что представляет собой сознание и что представляет собой жизнь. Если бы определения этих понятий включали камни как чувствующие существа, это очень помогало бы сдерживать «эмуподобное» поведение, которое в наши дни широко распространяется по всей Земле и в киберпространстве. Либо можно начать рассылать камни с Улуру всем нарциссам, дабы преподать урок уважения к другим.
Надеюсь, я создал у вас некоторое представление о том, что такое Аборигенное знание, у каких аборигенов оно есть и как его можно использовать. Если вы что-то пропустили, то ответы – везде, во всем, во всех нас. Но кто такой Абориген? В рамках мысленного эксперимента по устойчивому развитию, предпринимаемому в этой книге, Абориген – это член общины, которая хранит память об устойчивом образе жизни, связанном с землей и являющимся ее частью. Аборигенное знание представляет собой любое применение этой памяти как живого знания с целью улучшения текущих и будущих обстоятельств.
Первый закон
«Почему ты не видишь тут цветы?» – спросила меня девочка. Я показывал ей этот рисунок на песке, когда рассказывал о времени и глубоком времени[12 - Глубокое время – так иногда обозначают историю геологических эпох, желая подчеркнуть краткость и мимолетность истории человеческого вида на ее фоне.], а она посрамила меня, заставив увидеть иную картинку. Прекрасную картинку здесь и сейчас, там, где текущее время вечно и исполнено радости. Старик Джума тоже заставил меня взглянуть на этот образ иначе, предложив мне приникнуть щекой к земле и посмотреть на него «глазами муравья»: в картинке на песке открылась топография страны, все долины и горные кряжи. Время и место вместе. Однако три этих круга: время творения, время Предков и современность – как паттерн повторяются на микроуровне, в виде трех поколений, трех стадий жизни и даже трех частей дня, задачи, мгновения.
Отделившись от земли, эта картинка поднимается к вам, становится трехмерной и превращается в подвижную, вращающуюся энергетическую систему. А снаружи – новый круг, который на деле вновь оказывается в центре, потому что возвращается назад, будучи связан во времени и месте с системой бесконечно растущих и обновляющихся кругов. Мы не умираем, а возвращаемся в Страну, затем приходим снова, в третий раз. Творение – это не событие, происшедшее «давным-давно», оно продолжается и сейчас и будет продолжаться, если мы знаем, как его распознать.
Всё проистекает из центральной точки столкновения, большого взрыва, который расширяется и сжимается, выдыхает и вдыхает, без начала и конца, в постоянном состоянии, в котором прошлое, настоящее и будущее представляют собой единое целое, одно время, одно место. Каждый когда-либо сделанный вдох остается в воздухе в ожидании, когда его снова вдохнут. Я вдыхаю вдохи предков и всех прочих. Так всегда было, есть и будет. А здесь цветы, я смотрю на них и улыбаюсь.
Иногда трудно писать по-английски, когда ты только что поговорил по телефону со своей прабабушкой, которая одновременно приходится тебе племянницей, а в ее языке нет отдельных слов для обозначения времени и пространства. В ее системе родства каждые три поколения происходит перезагрузка, после которой родители твоих бабушек и дедушек классифицируются как твои дети[13 - В аборигенных классифицирующих системах родства одним и тем же термином зачастую охватывается целая группа людей (необязательно кровных родственников), в которую могут входить и представители разных поколений – например, как здесь, одновременно дети и прабабушки с прадедушками.] – это часть вечного цикла обновления. На своем традиционном языке она спрашивает тебя что-то, что непосредственно переводится на английский как «what place» («какое место»), но на самом деле означает «what time» («какое время»), и ты неохотно помещаешь себя в эту парадигму, потому что знаешь, что потом, когда ты вернешься к работе, из этой парадигмы будет чертовски трудно выйти. Родственные связи следуют циклам, земля следует циклам времен года, небо следует звездным циклам, а время так тесно связано со всем этим, что не является понятием, обособленным от пространства. Мы воспринимаем время совершенно иначе, чем люди, привязанные к плоским расписаниям и поверхностям, которым нечего рассказать. В наших сферах существования время течет не по прямой линии, и оно так же осязаемо, как и земля, на которой мы стоим.
В центре приведенного выше рисунка из разговора на песке есть точка столкновения, событие творения, которое запустило в движение время/пространство. Он изображает три великие эпохи глубокого времени в виде колеблющихся колец, которые появляются одновременно. Если вы всмотритесь в этот символ пристальнее и примете его в себя, то увидите, что он образует что-то вроде трехмерного яблока внутри вселенной. Эта сфера движется, потому что три эпохи постоянно перемещаются извне в середину и обратно, расширяясь и сжимаясь, сворачиваясь снова и снова и воспроизводя себя в бесконечном, стабильном ритме. Это устойчивая система.
Ничто не создается и не уничтожается; всё просто движется и меняется, и в этом заключается Первый закон. Творение постоянно находится в состоянии движения, и мы, будучи его хранителями, должны двигаться вместе с ним, иначе повредим систему и обречем себя. Ничто нельзя удержать, накопить, сохранить. Каждая единица требует скорости и обмена в рамках стабильной системы, иначе ей грозит застой – это касается как социально-экономических, так и природных систем. Все они подчиняются одним и тем же законам.
Вокруг центрального круга есть три дуги (или лепестка, как лично я их воспринимаю), которые показывают, как в паттерн творения вписывается наша социальная система, где каждого ребенка окружают три поколения сильных женщин – родные/двоюродные сестры, матери/тети, бабушки. Мать бабушки возвращается в центр и становится ребенком, и все они вечно вращаются вокруг этих ролей, а дух ребенка снова рождается на земле. Каждый также одновременно выполняет все эти роли – чья-то сестра кому-то приходится тетей, но также и бабушкой дочери племянницы.
Тем самым система меняется в зависимости от контекста родственных связей того человека, который смотрит на нее в тот или иной конкретный момент. Если вы сами являетесь ребенком в центре, то перед вами один ряд отношений, если принимаете точку зрения ваших детей – другой. Тетя ребенка – одновременно чья-то дочь, находящаяся в центре своей собственной системы. Всякий раз, когда вы кого-то встречаете и определяете взаимные родственные отношения, вы соединяете множественные вселенные. Невозможно быть внешним наблюдателем этой системы: вы должны поместить себя в нее, чтобы увидеть ее в трех измерениях, и вы должны перемещаться и выстраивать связи внутри нее, чтобы увидеть множество других измерений. Снаружи это просто плоская картинка.
В современных исследованиях ученым приходится претендовать на объективность – невозможный, богоподобный («я больше тебя») подход. Тот, кто его придерживается, витает в пустом пространстве и наблюдает поле, не будучи его частью. Иллюзия всезнания столкнулась с различными препятствиями в квантовой физике. Неважно, насколько упорно вы пытаетесь отделить себя от реальности: реальность меняется в зависимости от вашей точки зрения, поэтому всегда возникает эффект наблюдателя. Ученые называют это принципом неопределенности.
В физике я пока новичок, но, насколько я понимаю, когда вы определяете положение субатомной единицы, она становится частицей, а когда измеряете ее движение, она превращается в волну. Таким образом, ее физическая реальность изменяется в зависимости от того, как вы на нее смотрите. Результатом подобных рассуждений является заявление: «Если я могу менять реальность силой мысли, я хочу, чтобы вселенная подарила мне Lamborghini».
Из беседы с Перси Полом, аборигеном и специалистом по теоретической физике из Института Периметр, расположенного в Канаде, я узнаю?, что так это не работает. Похоже, он чувствует, что сложные уравнения неопределенности мало влияют на его реальную жизнь как аборигена. Слушая его рассказ о том, как он существует и как понимает вселенную, я пытаюсь встать на его точку зрения: я начинаю представлять, как электрон формирует поле возможностей в момент измерения, его нельзя зафиксировать в конкретном положении в линейном времени, вследствие чего он образует что-то похожее на пляж, где каждая песчинка – это возможность его присутствия. Мне это подсказывает, что осязаемая реальность существует лишь вопреки линейному времени.
Мне кажется глупым пересказывать свои размышления – от этого я, следуя велению собственного эго, воздерживаюсь. Эго всегда мешает хорошим беседам. Вместо этого мы с Перси обсуждаем первый и второй законы термодинамики, и он делится со мной удивительными соображениями, но затем пути наших мыслей расходятся, беседа заканчивается, и мы больше не возвращаемся к этой теме. В Мире аборигенов нельзя заставлять людей делиться знанием: ты просто принимаешь то, к чему, как они думают, ты готов. Обычно носители знания отстраняются, если видят в тебе нарциссизм, а я чувствую, что вступил в беседу в неправильном состоянии ума. Как бы то ни было, я с благодарностью подбираю семена, которые мне оставляет Перси.
Наши разговоры заставляют меня вновь задуматься о коте Шрёдингера – по-моему, это лучший способ для непосвященных понять принцип неопределенности. В этом знаменитом мысленном эксперименте вы представляете, как будто отравили кота и положили его в коробку. Вы не знаете, умер он или нет, поскольку его не видите: таким образом, в это мгновение кот одновременно и жив, и мертв. Акт наблюдения за дыханием кота оживил бы его, тогда как акт созерцания его остекленевших глаз, застывших в ужасе предсмертной агонии, его умертвил бы. Обалдеть.
С точки зрения аборигенной космологии, проблема неопределенности решается тогда, когда вы признаёте, что вы – часть наблюдаемого поля, и принимаете свою субъективность. Если вы хотите знать, что не так с этой коробкой, выпейте яду и залезьте в нее. После бесед с Перси я начинаю рассматривать принцип неопределенности не как закон, а как выражение разочарования, вызванного тем, что богоподобной научной объективности невозможно достигнуть.
Сегодня ученые должны устранять все следы своего присутствия в экспериментах, в противном случае полученные ими результаты считаются неточными. Почему неточными? Их портит факт причастности? Или токсичное осознание того, что если мы не можем находиться за пределами наблюдаемого поля, то не можем и обладать им? Не думаю, что наука в обозримом будущем примет аборигенные методы исследования, ведь Аборигенное знание хотят заполучить не на уровне как, а лишь на уровне что, как ресурс, который можно разграбить, а не как источник процессов познания. Покажи мне, где растут нужные травы, чтобы я мог синтезировать вещество и сделать наркотики!
В мысленных экспериментах над помещенными в коробку кошачьими я не вижу никаких устойчивых решений, зато вижу некоторые возможности в упомянутом выше паттерне, который создают три поколения женщин. Они показывают мне, что нужно двигаться и приспосабливаться в рамках системы, которая постоянно находится в состоянии движения и приспособления. Если брать шире, то именно так оба-мы можем повлиять на систему в устойчивом смысле: любая попытка контролировать систему с любой фиксированной позиции извне представляет собой несогласованное вмешательство и обречена на провал. Так как же общество может ответить, например, на глобальную финансовую нестабильность? Оба-мы можем предпринять мыслительный эксперимент на основе этой истории о прабабушке/племяннице с целью создать симуляцию вселенной, в которой живут эти три поколения сильных женщин, образующих устойчивую социальную ткань расширенной семьи.
Если мы встанем на их точку зрения, то на фоне всех масштабных экономических перипетий последних десятилетий мы сможем обнаружить несколько маленьких островов устойчивости и стабильного роста, связанных с определенным фактором. И речь здесь идет не о золоте, а о расширенной семье. Распространенная в третьем мире экономика денежных переводов, в рамках которой мигранты, уехавшие в страны первого мира, отправляют деньги домой и которая по своим объемам соперничает с системой международной помощи, не рухнула в ходе последнего финансового кризиса[14 - Речь идет о мировом финансово-экономическом кризисе, начавшемся в 2008 году. – Примеч. пер.]. Более того, вопреки предсказаниям экономистов, она даже выросла. Массы отчаянно бедных людей, работающих вдали от дома, продолжают отправлять миллиарды долларов своим расширенным семьям и общинам, и этот экономический процесс оказывается устойчив к кризисам.
Тем временем во Франции и Германии некоторые аспекты экономики, связанные с расширенными семьями, также остаются стабильными, причем свою устойчивость они сохраняли даже в условиях двух мировых вой ни краха европейских колониальных империй. Это обусловлено законами об общинной собственности, которых нет в распространившейся по всему миру системе англоязычных стран. Французские и немецкие расширенные семьи могут коллективно владеть капиталом и управлять семейными предприятиями средних размеров, у которых нет одного номинального владельца. Так складывается постоянная межпоколенческая собственность. Семьи не держат все яйца в одной корзине, а вместе работают с различными портфелями и получают доходы из разных источников. Так они создают внутреннюю подушку безопасности друг для друга, которая защищает их в случае неожиданных потрясений.
Австралия могла бы приступить к защите своей экономики от депрессии, начав с введения законов и стимулов, касающихся собственности расширенных семей: бонусом стало бы облегчение бремени социальных расходов и сокращение безработицы. Если не очень понятно, как выглядит такая модель, можно нанять консультантов из азиатской общины в Австралии, которая, судя по всему, уже развивает неформальную экономику на основе моделей расширенной семьи. Или можно просто спросить одну из моих бабушек.
Да, я знаю, что эта глава вроде как посвящена физике, но, подобно тому, как нельзя отделить себя от наблюдаемой сферы, невозможно и отделить одну сферу от другой. Неважно, в какой сфере вы находитесь: природа – повсюду, и потому всё следует одним и тем же естественным законам, подчинено одной и той же физике. Ваше ви?дение вселенной может отличаться от видения других, но все подчиняются одним и тем же законам.
Однако, судя по всему, между Первыми и Вторыми народами[15 - Первые и Вторые народы – аборигены и европейцы, соответственно.] есть ключевое разногласие относительно природы реальности и базовых законов бытия. Закон Первых народов гласит, что ничто не создается и не разрушается, потому что между системами существуют бесконечные восстанавливающиеся связи. Поэтому время нелинейно, оно воссоздает бесконечные циклы творения. Согласно закону Вторых народов, системы должны быть изолированы и существовать в вакууме индивидуального творения; изначально они сложны, но затем упрощаются и постепенно уничтожаются. Соответственно, время линейно и у всего должны быть начало, середина и конец.
Открыл эту мысль Аристотель. По его мнению, телос (конец, конечная цель) – это принцип любых изменений. Довольно странное проклятие, которое исходит из иллюзии бесконечного роста, основанного на неизбежном упадке и уничтожении. Вторые народы и те, кто был ими покорен, должны безоговорочно верить в этот парадокс, который становится возможным лишь вследствие ложной установки «я больше тебя» и в рамках которого игнорируется Первый закон, а время воспринимается как прямая линия.
Тем не менее, оба-мы не можем обвинять в этом Аристотеля. Эта мысль уже присутствовала в виде основополагающего цивилизационного мифа об Уроборосе. Свернувшийся в кольцо змей, пожирающий собственный хвост, служил метафорой бесконечности, которая, однако, содержала в себе всё то же проклятие: как змея может быть символом бесконечности, если она в конечном итоге съест саму себя?
Я сочинил эту главу, пока вырезал бунди – палицу из акации. Хотя в моем клане ее назвали бы yuk puuyngk, или Палка Закона. Я думал, что для Первых и Вторых народов это подходящий инструмент для исследования различных законов времени и пространства. Я изучил законы термодинамики, побеседовал со Старейшинами и Перси Полом об этих вещах (а также с несколькими давно умершими белыми стариками), а затем заключил это знание в мои внутренние карты Большого Водораздельного хребта, который является телом Радужного змея. Кстати, ничего он не разделяет, а наоборот, соединяет системы вдоль длинной тропы песен. Параллелью служит Большой Барьерный риф – еще один змей, точнее, австралийский питон, представляющий собой вовсе не барьер для чего-то, а еще одну бесконечную соединяющую историю. Я путешествовал по этой тропе песен со Старейшинами и хранителями знания от Кабултура до острова Хинчинбрук. На таких тропах песен хранится Аборигенное знание, поэтому я сложил там эти данные – и вырезал их на палице в виде мнемокода, чтобы лучше их запомнить.
Вокруг навершия палицы я вырезал изображение уробороса как символа закона Вторых народов и второго закона термодинамики. Однако трехмерная природа палицы придает этому двухмерному образу дополнительный смысл, истину, которая раскрывается, если прокатить ее по глине. Выстраиваясь в бесконечную процессию змей, от головы до хвоста, образ отражает закон Первых народов и первый закон термодинамики.
Согласно первому закону термодинамики, энергия не создается и не разрушается – она просто меняется и перемещается между системами. Второй закон термодинамики гласит, что в сложных системах нарастает энтропия, или рассеивание энергии, в результате чего они разрушаются и порождают то, что физики называют «осью времени» – однако это происходит только в замкнутых системах. Возможно, в желании создавать замкнутые системы и помещать время на прямую линию и кроется объяснение навязчивой тяги Вторых народов к возведению заборов и стен, границ, больших водоразделов и больших барьеров. На самом деле, мы не живем в замкнутых системах – тогда зачем выбирать второй закон термодинамики для создания своей модели времени?
Когда оба-мы видим в небе эту дугу, Радужного змея, мы видим лишь его часть, и это субъективно: видно только нам. Если мы перемещаемся, радуга движется вслед, проявляясь только относительно нашего положения. Если вы заберетесь на ближайший холм, вы будете видеть ее с иной точки, чем я. С подобным феноменом столкнулись сестры луны – они охотились на отражение луны на поверхности ночного моря, принимая его за рыбу, которую можно поразить копьем. Но, подобно радуге, этот образ движется в зависимости от того, где находитесь вы, поэтому они так и не смогли ее поймать. Их тени, попавшие в ловушку, можно наблюдать на луне и по сей день – они служат предостережением тем, кто поддается иллюзии наблюдения с фиксированной точки.
Змей любит воду, потому что через нее мы можем его видеть, а он может общаться с каждым из нас. Но он не просто водное существо, он еще и существо света. Та часть, которую мы видим во влажном небе или в мелких брызгах, слетающих с носа набирающей скорость лодки, представляет собой лишь линию на краю сферы. Эта линия проходит через множество сфер, которые бесконечно перекрывают друг друга, закручиваются в спирали, тянутся всюду, куда может дойти свет (или уже дошел, или дойдет), и Радужный змей перемещается по этой фототкани творения. Он проходит и под землей, потому что в прошлом свет был там, и линейное время его не ограничивает.
Да, но что он – волна или частица? На мой взгляд, это зависит от того, как на него смотреть, но мы увидели бы в нем волну, змею, потому что он постоянно движется сквозь системы, которые тоже постоянно движутся и переплетаются со всем, что было, есть и будет. В мире существует бесконечное число вариаций любых форм и размеров – змей, дракон, Урей – а также множество имен в различных странах, которые он носит, принимая форму духа тех мест. Он всегда был и будет, если только люди не заставят его есть собственный хвост.
Впрочем, я не могу разглядеть его как следует, потому что я дальтоник (по словам офтальмолога, всё дело в том, что я не «чистокровный» – якобы чем ты чернее, тем меньше вероятность, что будешь дальтоником). Я могу видеть Змея только как смутную, тонкую полоску в небе. Однако дальтонизм заставляет меня искать его в других местах, благодаря чему я нахожу знание там, где не чаял. Кроме того, я способен разглядеть спрятавшуюся в траве змею, когда мы гуляем и разговариваем, так что это полезный дефект. Каждая точка зрения полезна, и для любой группы необходимо широкое разнообразие взглядов, чтобы ориентироваться в этой вселенной, не говоря уже о том, чтобы действовать в качестве ее хранителей. Я стою в овраге и вижу Радугу в одном месте; вы стоите на холме и видите ее в другом – и она посылает нам разные сообщения, которыми мы должны друг с другом делиться.
Мое субъективное видение Радужного змея помогает осознать проблемы с временны?ми рамками, которым мы все вынуждены подчиняться (и ведь это из-за них я опаздываю на встречи и выстраиваю такие логические цепочки, за которыми трудно уследить). Предложенная физиками временная ось работает в условиях лабораторных экспериментов и представляет собой реальный, наблюдаемый феномен в замкнутых системах. Это подлинный закон. Но он не работает в применении к живым существам, живущим в открытых, взаимосвязанных системах. Это всё равно что проталкивать теорию, согласно которой экономика процветает, когда растут фондовые рынки: участники реального сектора экономики ответят на это, что курсы акций, конечно, взмывают ввысь, но нам всё равно нечего есть!
В избирательном применении разных законов и теорий заключена причина кризиса цивилизации, который предстоит пережить этой планете, пока мы не достигнем аристотелевского телоса, неизбежного конца. Эта метафора основана на обмане – согласно точке зрения аборигенов, именно так и работают проклятия. Вы берете часть системы (например, чьи-нибудь волосы) и видите в ней паттерн всей системы (например, тело, разум и душу этого человека). Потом вы пропеваете ложный паттерн (например, что вы умираете) и внедряете его в целое через эту часть, усиливая ее посредством другой системы, находящейся в постоянном движении (например, проточной воды). Проклятие – это обман, ставший реальностью, будь то откровенная ложь или подлинный закон или паттерн, примененные в чуждых им условиях. Это похоже на компьютерный вирус, на коварный код, который обрушивает всю систему. К такому же результату приводит применение второго закона термодинамики к открытым взаимосвязанным системам. Это проклятие.
Чтобы рассмотреть кризис цивилизации в этом ключе, мы прежде всего должны определить, чем является цивилизация с точки зрения Закона Первых народов. Многие определят ее как культуру, которая создает знания, технологии, законы и искусства, однако то же самое можно сказать о любом сообществе в мире. Аборигены на это часто отвечают: «У нас тоже всё это было, значит, цивилизация была и у нас!» Но цивилизация – это что-то еще. Деревня, община скотоводов или племя номадов, кочующее в течение года по своим родовым владениям, не являются цивилизациями, поскольку цивилизации строят города. Ваканда в комиксах о Черной пантере от Marvel – это африканская цивилизация, потому что она строит города. В реальном мире древние народы Зимбабве, некогда строившие каменные города, жили в рамках цивилизации до тех пор, пока та не рухнула. Ее нельзя считать аборигенной культурой на том лишь основании, что ее создатели были темнокожими. Цивилизации – это культуры, создающие города, общины, пожирающие всё вокруг себя, а затем и себя самих. Они не могут быть аборигенными до тех пор, пока не откажутся от культуры строительства городов – такой урок извлекли Старейшины Зимбабве из своего горького опыта прошедших эпох.
Город – это община на оси времени, на восходящей оси, требующей постоянного роста. Рост – это двигатель города; если он прекратится, город обречен. Из-за этого местные ресурсы быстро исчерпываются и земли вокруг города умирают. Сначала гибнет биота, потом уничтожается верхний слой почвы, затем уходит вода. Неслучайно большая часть руин древнейших мировых цивилизаций сегодня расположена в пустынях. Раньше там пустынь не было. Сам город говорит, что он – замкнутая система, которая требует вечного роста, но при этом должна прийти в упадок, чтобы время продолжало идти по прямой. Это означает, что город должен стремиться обеспечивать свой распад за счет внешних источников как можно дольше.
По этой причине город зависит от импорта ресурсов из взаимосвязанных систем, расположенных за его пределами. Город помещает себя в центр этих систем и обчищает их, чтобы подпитывать свой рост, нарушая при этом циклы времени, земли, погоды, воды и экологического обмена между системами. Теперь обмен становится однонаправленным. В этой реакции материя и энергия не создаются и не уничтожаются, они направляются в статичные нагромождения, а не обращаются циклически между системами и внутри них.
Всё возрастающий ущерб от городов требует всё большего расширения инфраструктуры и роста населения. Для этого города злоупотребляют такими законами, как спрос и предложение: для обеспечения экономического роста спрос должен превышать предложение. Грубо говоря, это означает, что должно быть больше людей, нуждающихся в товарах и услугах первой необходимости, чем самих товаров и услуг, способных удовлетворить их нужды. Иными словами, должно быть много людей, у которых нет необходимых вещей, чтобы экономика могла расти или чтобы у вещей была какая-то ценность. Если рост идет по экспоненте, по экспоненте идет и количество нуждающихся людей. Тут невозможно достичь равновесия.
Беспорядки, которые могут устроить эти отчаявшиеся массы, нужно предотвращать при помощи хлеба и зрелищ, футбола и фейсбука. Людей нужно разобщить, чтобы они не поддерживали друг друга в рамках общин или расширенных семей – в противном случае объем спроса сократится. И главное – они должны плодиться, как кролики, тогда вы можете быть уверены, что единственным их активом будет потенциальная энергия их детей.
Не думаю, что большинство людей разделяют мое определение устойчивого развития. Я слушаю, как они рассуждают об устойчивом стремительном росте, не обращая внимания на тот факт, что большая часть верхнего, то есть плодородного, слоя почвы в мире сегодня находится на дне моря. Трудно говорить с людьми о невозможной физике цивилизации, особенно если ты – абориген: ты изображаешь самого себя, демонстрируешь свою раскраску и перья – эти милые кусочки твоей культуры, и рассказываешь о своей особой связи с землей, пока люди смотрят на тебя через стекло музейной витрины, но при этом не предполагается, что ты можешь оглядываться вокруг или описывать то, что видишь.
Однако Первый закон никуда не девается. Мы должны обладать достаточной смелостью, чтобы применять его к нашей реальности бесконечно взаимосвязанных, самоорганизующихся и самообновляющихся систем. Мы – хранители этой реальности, и ось времени – не та модель, на основе которой могут действовать хранители. Когда я думаю обо всех бабушках, племянницах и сестрах, то задаюсь вопросом, не пошел ли я по неправильному пути со всеми этими туннелями, отрицательными частицами и другими примерами из физики? Женщины и так прекрасно со всем справляются и поддерживают движение систем творения при помощи родственных связей. И их мало что беспокоит, разве что какой еще бардак я здесь устрою. Возможно, они осознали следующее. В жизненном мире, где твои правнуки становятся твоими родителями, ты крайне заинтересован в том, чтобы вместе с другими создавать стабильную систему и гарантировать хоть немного межпоколенческой справедливости. Поэтому в минуты тишины мне нравится просто сидеть на природе в уютных объятиях этого женского духа созидания. Я всё еще слышу, как подъезжают бульдозеры, и уже не слышу лягушек. Зато я вижу цветы.
Навеки ограниченный
Теперь оба-мы вкратце рассмотрим конец света и границы понятия «навеки» через некоторые нелинейные мысли о Санта-Клаусе, флагах, расистских иллюзиях, картах, мемах и рыбацких бумерангах. Начнем мы, как всегда, с беседы.
Я сижу с двумя саамскими женщинами. Саамы живут рядом с Северным полюсом и обладают священной тотемной связью со стадами северных оленей, которых они разводят до сих пор на арктической земле, где живут уже тысячи лет. Они по-прежнему связаны с этой землей, на которую претендуют такие временные современные государства, как Финляндия, Швеция, Норвегия и Россия. Они переворачивают мой мир с ног наголову.
Они носят современную одежду, а их произношение с непривычки кажется мне нордическим. У них желтые волосы и розовые щеки. Но, несмотря на то что открывается моему взору, ничто во мне не может признать в них «белых». Сидя с ними, я испытываю то же чувство, что и когда сижу с тетушками из моей собственной общины. Тот же порядок (pattern) рассуждений, бытия, взаимосвязанности. Их манера общения со мной, словно зеркало, отражает мою манеру общения с другими коренными народами. Но они – старшие хранители знания в своей общине, а я просто молодой пацан, который пытается найти свое место в мире. Возможно, у меня кожа темнее, чем у этих дам, но они в десять раз чернее меня.
Когда наша беседа подходит к концу, я обнаруживаю, что термин «белый» теряет свое значение в моей лексике. В моей общине мы для удобства каждый день используем слова «черный» и «белый», описывая отношения между захватчиками и покоренными, но они совершенно не годятся для описания наших сегодняшних реалий, особенно в многокультурном, международном контексте.
В мире, где черные африканские колонисты захватывают земли, традиционно принадлежавшие светлокожим охотникам немади, где кельты борются с английским господством, а баски в Испании и коряки в России пытаются сохранить свои древние земли и языки, где в любой стране представители разных диаспор уже много поколений производят на свет детей всех цветов и оттенков, белый и черный становятся слишком узкой парадигмой для понимания аборигенного опыта. Его в принципе трудно определить как обособленную реальность в условиях, когда неаборигенные общины мира были (относительно) недавно вытеснены с их исконных территорий, переселились в большие и малые города и стали там подпитывать спрос своим трудом.
Трудно описывать колебания и паттерны глобальных систем доминирования, когда нас ограничивает лексикон XIX века, в основе которого лежат понятия расы и колониализма. У австралийцев прежние туманные расовые оппозиции вызывают всё большую тревогу – их всё труднее обнаружить в цветном континууме жертв и угнетателей. Стремясь к экономическому равенству, «цветные» тоже принимают участие в эксплуатации аборигенной земли и ресурсов; их охотно включают в советы директоров, если они разделяют ценности и идентичность поселенцев. Индийская компания запускает проект по добыче угля в Квинсленде, уничтожающий аборигенные земли и водоемы, а фермеры, прежде выступавшие против Закона о земельном титуле коренных народов, теперь протестуют вместе с Традиционными собственниками. Афроамериканские гости обижаются, когда обнаруживают, что в центрах по изучению аборигенов при наших университетах мы обозначаем себя термином «черные», хотя многим из нас вряд ли удастся наскрести достаточно меланина, чтобы напугать таксиста.
Саамские женщины, с которыми я беседую, не могут использовать архаичный эвфемизм «белые» для обозначения людей, которые размещают на их землях стартовые площадки для запуска космических ракет, бурят нефтяные скважины в священных для них местах, убивают их оленей, язык и стариков и отравляют или запруживают их реки. Как называть этих преступников? Виновны ли в этом определенные культурные группы? Или отдельные лица?
Какая группа или лицо могли бы взять на себя ответственность за то, что в рождественские дни Запад присваивает себе саамскую культуру самым варварским способом? В начале прошлого века их шаманы щедро поделились с чужаками некоторыми духовными практиками, связанными с употреблением мухоморов в это время года, только чтобы те украли элементы этих ритуалов и включили их в европейскую культуру самым кощунственным образом.
Сорванные с них традиционные островерхие шляпы водрузили на проказливых эльфов. Жилище Санта-Клауса было перенесено из Голландии на Северный полюс, а самому Санте приписали практику саамских шаманов заходить в дом через печную трубу (чтобы оставить хозяевам психотропные грибы). Цвета его костюма были изменены так, чтобы больше походить на красно-белые саамские мухоморы. Затем он забрал себе оленей, дал им дурацкие имена и, распространив свою праздничную империю на весь мир, стал использовать их как тягловую силу. Если бы у саамского апокалипсиса был саундтрек, это была бы песня Jingle Bells.
Можно ли обвинять стареющего грузного «белого» мужчину в этой краже культуры? Можно ли обвинять всех толстых белых стариков? Возможно, нам стоит допустить вероятность того, что за разрушением земель и культур по всему миру стоит нечто большее, чем просто отдельные люди, которые решают, какую роль им играть – героя, негодяя или жертвы. Возможно, эти ярлыки уже не навесишь даже на этнические группы.
Когда я заканчиваю беседу с саамками, в лексике, которую я использую для описания моего мира, зияет огромная дыра. Слова, которые моя община получила от языка оккупантов для описания расовых характеристик нашей реальности, заслонили от нас истинную природу этой реальности. Мы обозначаем жертв и преступников при помощи цветового кода, который скрывает те силы и регулярности (patterns), что действительно причиняют нам вред. Левым глазом мы смотрим на этнические группы, правым – на отдельных лиц, и в результате оказываемся слепы ко всему остальному. Мы не видим потоки власти и контроля в мире, системное перекачивание ресурсов с юга на север. В наших лобных долях запечатлелась иллюзия времени и пространства, ложная мировая карта мест и народов.
У нас, аборигенов, всегда были свои способы размечать время/место. Возможно, чтобы заполнить дыру, оставшуюся в моем мировоззрении после общения с саамками, мне нужно еще раз взглянуть на наши карты и применить их паттерны ко всему миру, а не только к нашим местам. Оба-мы можем взглянуть на карту, начерченную Стариком Джумой на песке: всмотритесь в эти образы (patterns), и вы увидите, что они помогают нам распознать неустойчивые регулярности и силы, угрожающие всему нашему существованию.
Это одновременно и карта, и своего рода компас, который, впрочем, не ориентируется на северный магнитный полюс. Здесь направление по старинке динамично, оно зависит от сезонного движения солнца, которое вы наблюдаете со своей позиции, оттуда, где вы стоите, идете или сидите у костра.
В аборигенных языках время и место обычно обозначаются одним и тем же словом – они неразделимы. В центре компаса расположена точка столкновения в момент или в месте творения; она и другие точки представляют собой семь семей духов и их священные места.
Первый мужчина и первая женщина находятся на востоке и на западе; на изображении показаны линии их путешествий, когда они, перемещаясь по Стране, создают разные родственные группы и места. Линии путешествий внутри дуг символа принимают форму каноэ первого мужчины. Линии путешествий по внешним дугам показывают, как он гребет, чтобы повернуть свое каноэ вслед за солнцем; это делает стороны света более динамичными, чем в современной магнитной версии. Этого должно хватить, чтобы вас запутать. «Что? Север – это не фиксированная магнитная точка? Восток может быть Севером? Он меняется в зависимости от времени года?» Рекомендую снисходительно отнестись к этому допущению, иначе вам придется взять на работе пару дней за свой счет, чтобы прилечь и перезапустить мозги. Похоже, в этот конкретный момент разговоров на песке со многими именно это и происходит.
Всё усложняется, когда Старик говорит, что такое восприятие символа представляет собой перевернутое изображение, которое вы можете правильно рассмотреть, только если отправите свой разум под землю и посмотрите на него снизу.
Вместе все линии на карте разговоров на песке отражают форму Австралийского континента, который представляет собой перевернутый вариант всем нам известной версии Меркатора. Во многих незападных языках, в том числе языках Ближнего Востока, маори и аборигенов, север находится внизу, а юг наверху. Таким было расположение и на ранних картах, пока европейцы не начали строить свои империи и не перевернули карты, чтобы поместить себя наверху. Кроме того, они растянули верхнюю часть карты, чтобы их страны казались больше, поэтому экватор изображается ниже, чем на самом деле, а небольшая Гренландия кажется целым континентом. Если не верите, возьмите любую карту и посмотрите, где на ней изображен экватор. Он проходит не по центру, а под ним. На карте Старика Джумы Тасмания находится наверху мира и выглядит намного больше.
Я решил побеседовать кое-с-кем, кто родился на этой вершине мира, – с тасманийской аборигенной мыслительницей по имени Лорен (также известной как Блэки). Она вместе со своей женщиной живет в Сиднее и работает над диссертацией. Блэки интересно пишет о развитии и о том, как оно переплетается с аборигенными реалиями. Год назад я вырезал рыбацкий бумеранг из чайного дерева и подарил ей. На бумеранге представлены карты времени и места Старика Джумы, а также некоторые изображения муравья и бабочки из танца, над которым мы когда-то вместе работали. Рыбацкий бумеранг – это редкое оружие из Западной Австралии, о котором мало кто слышал.
Я получил разрешение вырезать такие бумеранги несколько лет назад и изготовил их великое множество. Они не похожи на обычные бумеранги: размером – с вытянутую руку, а формой напоминают угловатую запятую с острым концом. Старик Джума называет их ниндзя-звездами блэкфелла[16 - Англ. blackfella, от blackfellow – букв. черный парень; сленговое выражение, которым австралийские аборигены иногда называют самих себя.]. Они летят очень быстро, рассекают воду и поражают рыбу. При правильном изготовлении угол оружия помогает оценить, где на самом деле находится рыба, а не где ее видно в преломленном водой свете. Из использования этих бумерангов можно извлечь хорошие уроки об иллюзиях, перспективах и реалиях.
Изначально их изготавливали из твердой древесины, затем – из кровельного железа, когда оно появилось в стране в прошлом веке. Мне кажется, это многофункциональное, легко приспосабливаемое орудие идеально подходит, чтобы выразить нечеткие комплексы идей о времени и направлении, которые довольно трудно поймать в устной культуре, не говоря уже о культуре письменной.
Этот маленький, но смертоносный бумеранг я подарил Блэки, чтобы она могла носить его в сумочке для самозащиты, ведь статистика гласит, что аборигенной женщине небезопасно гулять по ночному городу.
Недавно я спросил Блэки, на какие мысли ее натолкнуло ношение бумеранга в сумке на протяжении года. Она ответила:
Когда закрываешь рукой один глаз, а потом другой, всё взлетает, хлопая крыльями, как бабочка. Меняет направление в зависимости от того, каким глазом смотришь. Весь символ поднимается от взмахов сильных крыльев, создающих восходящие потоки, которые расходятся по всей истории. Я полагаю, это часть трансформации. Когда мы сталкиваемся с народами, стремящимися к (не)ограниченному росту, нам просто нужно поймать импульс этих крыльев и взлететь ко всем чертям. Оторваться от их неустойчивых систем. Обычно говорят, что эти их модели не привязаны к месту, что они универсальны, но при этом часто упускают из виду пространство. Но мы, как носители идеи сопротивления, должны помнить о пространстве. Я думаю, что сейчас идет такое бурное возрождение всего, что связано с пространством, что даже блэкфелла упускают из вида космос, время, движение, измерение.
Блэки говорит об антиколониальных движениях, которые настолько рьяно отрицали западные системы мышления, что слишком сосредоточились на формах познания, а не бытия, в результате чего Аборигенное знание оказалось в плену теории, перестав быть частью повседневной жизни. С другой стороны, недавно появившаяся одержимость «онтологией» качнула маятник в обратную сторону, и теперь люди ищут аутентичные, но при этом уникальные и индивидуально окрашенные основы для того традиционного знания, о котором они рассказывают в различных СМИ.
