скачать книгу бесплатно
за любовь мою к людям Земли,
время шалых весенних потоков
для меня, если можешь, продли.
Эти строки Николая Якушева являются одними из самых важных для понимания его мудрости и силы духа.
В конце жизни Николай Михайлович в своих дневниках часто возвращается к прошлому, вспоминает былое – спокойно или с горьким сожалением. Он много читает, черпает в литературе мудрые мысли, размышляет о современности, слишком часто удручающей его. Теперь уже нечего скрывать ни от себя, ни от других, не приходится ждать от реальности чего-то нового. За два месяца до смерти Якушев напишет в дневнике: «Прошел месяц со времени последней записи. Ничего не изменилось, всё, как было – ем, сплю, читаю, что попадется. Не пишу и, кажется, ничего больше писать не буду. Зачем? Хотя хотел бы писать что-то вроде раздумий о прожитом: “Жил-был я”».
Это, по сути, прощальное откровение, сквозь горечь которого прорывается надежда, желание еще что-то сказать. И память остается с ним, теперь ее время:
Ночь спустилась черная, как деготь,
стужей потянуло от реки.
Не спеши воспоминанья трогать,
для последних дней побереги.
Вот тогда на всё, что в даль отплыло,
можешь поглядеть со стороны.
И понять, что «не было» и «было»,
может быть, между собой равны…
Глубокие, выстраданные строки много повидавшего и пережившего человека.
У любого творца есть сильные и слабые произведения. Поэта судят не по провалам, а по вершинам, по его достижениям, которых, несомненно, у Якушева было немало. «Мальчик, играющий разноцветными раковинами…», «Сквозь даль годов…», «Не знаю, сколько ты ждала…», «Я плохо верю в дружбу тех…», «Крушение легенды…», «В окно вагона, словно в прошлое…», «В старом русском городе…», «Ода подлецам», «Жизнь прошла не под звуки победного марша…» – эти стихи Николая Якушева надо читать не ради праздного удовольствия, а для осознания того, что нам дается на земле, – ценности жизни во всех ипостасях, как определил для себя он сам.
Сергей ХОМУТОВ,
член Союза писателей России,
заслуженный работник культуры РФ
«Загорались мы…»
Загорались мы
и потухали,
как других таких же
целый ряд…
В молодости многие стихами
так, как мы,
немножко говорят.
Но у первого же
поворота
обвиним себя
в растрате сил,
станет стыдно вспоминать,
как что-то
в молодости жарко говорил.
Обрастем упрямым равнодушьем,
и тогда
не очень и далек
час, когда расчетливо затушим
тлеющий безумством уголек.
Сединой изъеденная белой,
оборвется жизненная нить.
И за то, что ничего не сделал,
не придется
никого винить.
«Вот и всё!..»
Вот и всё!
На карнизе под крышей
над паденьем повисла вода.
Я поднял воротник и вышел,
чтоб сюда не прийти никогда.
Падал снег.
Я хотел быть резким,
я хотел засвистать – и не мог.
И окошко твое с занавеской,
отраженное, блекло у ног.
Вот и всё.
Так любовь кончалась,
холодок пробегал по спине,
и фонарная тень качалась
на широкой кирпичной стене.
Что осталось?
Сказать со смехом,
что признанья мои – чепуха?
Я ушел, заштрихованный снегом,
а в окне твоем – свет потухал.
«Опять лесами бродит осень…»
Опять лесами бродит осень.
На сучьях вымокших осин,
на темных кронах медных сосен
висит заплаканная синь.
Листвы сырая позолота,
щетина ржавая хвои.
Сквозь буреломы и болота
тропинки тянутся мои.
И я иду, скользя по грязи
дождем иссеченных крутин.
Передо мной, пока без связи,
куски разрозненных картин.
Короткий взлет пугливой цапли,
как бы застывшей на весу.
Брусники кровяные капли
одеты в знобкую росу.
Стоит рябина в яркой кофте.
Берез лимонно-желтый лист.
И корневищ железных когти
в суглинок намертво впились.
И эти корни, травы, тучи
скупая память соберет,
чтобы хранить на всякий случай
и через жизнь нести вперед.
Чтобы за сотни километров
тот край, с которым я знаком,
пахнул в лицо сентябрьским ветром,
лесным и влажным сквозняком.
«Сквозь даль годов, из полумрака комнат…»
Сквозь даль годов, из полумрака комнат
он вновь возник – забытый образ твой…
Какой-то вечер обо мне напомнит
в твое окно влетающей листвой.
И вспомнишь всё, что спрятано за бытом:
начало дней, своей любви исток,
что ты сама – заброшенный, забытый,
с моей судьбы оборванный листок.
А может, просто, сжав листок губами,
ты проследишь, как меркнет свет денной?
Не зря за то, чтобы молчала память,
мы заплатили ранней сединой.
Березка
Рассвета скупая полоска,
за ветром летят журавли.
Напрасно за ними березка
стремится сорваться с земли.
В ненужных усилиях мучась,
дрожит, как дрожит человек.
С землей ее горькая участь
корнями связала навек.
А ей бы свободу такую,
чтоб птицы догнать не могли…
И кто ей, смешной, растолкует,
что небо беднее земли?
Что вся ее радость на свете
и общее счастье со мной —
любить это небо и ветер,
навек оставаясь земной.
Останься земною, лесною,
до солнечных дней подремли.
А птицы вернутся весною,
им тоже нельзя без земли.
«Ночь и снег. Окно, как негатив…»
Ночь и снег. Окно, как негатив.
Вьюга бьется в запертые двери.
Спит рояль. В нем навсегда затерян
нас когда-то сблизивший мотив.
Много лет ненужно одинок —
нет, не ради собственной причуды, —
на твои знакомые прелюды
я, как путник, шел на огонек.
Мне и до сих пор они близки,
звуки догорающего скерцо.
Чье теперь опутывают сердце
легкой паутинкою тоски?
Ночь в снегу. И прошлое в снегу.
На висках лежит печальный иней.
Но твое застенчивое имя
я, как сказку детства, берегу.
«Дикий край – болота, ельник…»
Дикий край – болота, ельник,
путевой поет рожок.
На колючий можжевельник
мелкий падает снежок.
Первый снег ложится ровно.
День хорош и путь далек.
Две подружки у перрона
и с двухрядкой паренек.
