скачать книгу бесплатно
– А где покойные шотландцы? – с невинным любопытством пробасил батюшка.
Даль отошел к отвесной каменной круче. Казалось, сидит атлант: обширная спина, голову втянул в плечи. Каменные ягодицы закруглялись где-то над головой доктора. Чтобы унять в руке меленькую дрожь, Даль приложил ладонь к камню. Влажный холод. Утренняя роса сверкала алмазами. Клочок тумана хотелось сдернуть и обтереть им пылающее лицо. Наверху небо не спеша рассказывало все, что знает о перламутре; выходило много. Даль зажмурился от укола света и опустил взор. В горле першило, в глазах – будто песок, в мозгу тоже. Еще одна бессонная ночь. Еще одна ночь без ответов. Только вопросы. Вопросы, вопросы, вопросы…
– Да твою ж мать налево. – Даль шарахнул по каменной заднице кулаком. Раздался треск, с которым рвут портянку. Не такую, какую положено по уставу. А такую, с которой наварил себе сперва поставщик, потом интендант. Кулак провалился в прореху. По коже царапнули края. Даль задергался, вытащил. Уставился на дело кулака своего. Дыра была неровная, по краям торчали волокна. Сквознячок, что шевелил их, пах неплохими духами. Даль старался не слушать звон в груди. Осторожно приблизил к прорехе лицо. Глаз.
***
Петербургский денек за окном был сереньким, мокреньким – словом, самым обычным. Хозяйка недавно встала. Уже протерла лицо кубиком льда. Но еще не оделась. Так что пытливый взор легко мог удостовериться, что госпожа Жюли Гюлен стройна, как пальма. Ее бюст, ее талия, ах! И все это без ухищрений парижского корсета фасона «наяда». Сквозь пеньюар просвечивала розовая кожа. Рыжевато-золотистые волосы были распущены по плечам. Госпожа Гюлен задумчиво водила по ним щеткой. И поглядывала в зеркало не столько на себя (в своей красоте она была уверена), сколько на господина в кресле.
Он был жалок.
А его предложение – жалким и возмутительным.
– Но Мишель! – Госпожа Гюлен возмущенно подняла брови. Проверила отражение в зеркале. На лбу появилась морщинка, некстати намекавшая, что госпоже Гюлен несколько больше лет, чем она сообщила при заключении контракта с петербургским Французским театром. Поэтому брови пришлось опустить. А гнев, таким образом, сменить если и не на милость (до этого было еще далеко), то на холодное презрение, которое обеспечивало лицу гладкость.
– Дорогая Жюли, я в вашей власти, – лепетал господин. – Какой конфуз… Какое положение… Безвыходное!
Безвыходность заключалась в том, что титул князя Туркестанского Мишель, то есть Михаил Аркадьевич, уже получил, указом его императорского величества. А победу, решительную победу в афганском Туркестане, у англичан все еще не вырвал. Хуже: невозможность этой победы теперь была ясна даже ему, человеку довольно глупому.
– Застрелитесь, – предложила Жюли. Выражение сочувствия обозначило бы морщины у носа, а потому было некстати.
Мишель схватился за волосы: реденький венчик вокруг лысины, прикрытой париком. Сам парик он не трогал, опасаясь сбить.
– И это все, что вы можете мне сказать?! После…
Он хотел добавить многое… После английской коляски?! После оплаченной квартиры на Морской?! После туалетов?! После цветов на каждый спектакль?! После бриллиантов?! После того, как я вырвал для вас у дирекции императорских театров этот сраный контракт с двойным бенефисом?! И это все – в ваши тридцать два года?! Но напомнить Жюли о возрасте значило бы разбить отношения навсегда. И потерять все сделанные инвестиции – коляску, квартиру, бриллианты, взятку директору театра. Поэтому Мишель благоразумно закрыл рот.
Жюли пожала розовым плечиком:
– После так после. Что же я могу сделать?
– Просто придите на этот ужин.
Жюли положила щетку. Вгляделась в зеркало. Морщинка это под глазом? Или еще нет?
Мишель видел, что она задумалась. Сердце его радостно екнуло:
– Уверяю вас, князь Меншиков – ваш давний поклонник.
Жюли не удержалась – брови подпрыгнули сами:
– Князь Меншиков? Который… мой бог… но он же…
«Морской министр!» – вертелось на онемевшем от радости языке. Но Жюли сумела проглотить опасные слова:
– Он же… ему много лет, – находчиво выкрутилась.
– Он в возрасте щедрости и мудрости, – кисло заметил Мишель. – То есть мудро понимает, что в его возрасте за удовольствия приходится платить щедро.
Уступить Жюли другому содержателю – более влиятельному, более богатому – было несколько больно для самолюбия. Но он ведь с самого начала знал, что рано или поздно придется, так? Что ж. Вот этот час и пробил. Час обналичить акции. И увидеть: сделанные инвестиции либо вернутся прибылью, либо сгорят. Только морской министр князь Меншиков мог вызволить князя Туркестанского из афганского тупика. Спасти его титул. Его карьеру. Его репутацию. Это определенно стоило и коляски, и квартиры, и всех уже потраченных на Жюли денег.
Жюли поднялась. Приняла позу графини Амалии из пьесы господина Матье. Плечи развернуты, подбородок вскинут, в глазах – негодование.
– Вы возмутительны. Ваши слова оскорбительны. Неописуемы. Беспримерны.
Выдержала паузу. Воздела руку. И холодно изрекла:
– Я люблю желтые бриллианты и розовое шампанское.
Князь Туркестанский схватил шляпу с плюмажем. Выпрыгнул из кресла так резво, как только позволяла подагра. Едва не сшиб в дверях горничную с корсетом «наяда» в руках.
– Бриллианты – желтые. Шампанское – розовое! – крикнула госпожа Гюлен вслед. – Не перепутайте!
Топот князя Туркестанского стих.
– Редкостный болван, – заметила Жюли и подняла локти, чтобы горничная помогла надеть корсет.
***
Даль отпрянул. Заморгал. Скала. Прореха. Небо. Только в перламутре его теперь преобладал голубой. Даль опомнился. Рванул в палатку. Под полог. Клацнул пастью ящика. Выдернул из гнезда гнутую хирургическую иглу. Руки тряслись. Не сразу вдел нитку. Бросил ящик открытым. Сломя голову понесся обратно. Спотыкаясь на рытвинах и крепче зажимая иглу в пальцах. Не упал, не потерял. Осадил у скалы. Прореха была на месте, сквознячок оттуда пах все теми же духами. Сердце Даля тяжело бухало, от ударов его подскакивал желудок, кишечник свело спазмом. Стараясь не глядеть, не вдыхать, не прислушиваться, Даль вонзил иглу. Потянул нить. Игла норовила ужалить пальцы. Стежки ложились грубо. Ну и к черту. Не лицо ж зашивает.
– Господин Даль!
Рывком затянул нить. Выдернул иглу. Чтобы замаскировать шов, рванул за волосы траву вместе с дерном.
– Что вы делаете? – удивился полковник Тучков. Глаза у него были обведены черными кругами. Черный круг, белый круг, в середине черное «яблочко». Две мишени. Даль прыснул, меленько затрясся. Глаза-мишени Тучкова подернулись туповатым недоумением: обижаться или нет?
– Извините, – заглох Даль.
– Какая-то лекарственная трава? – с уважением, но без интереса спросил Тучков.
Даль посмотрел на свои руки. Между пальцами торчали стебли, торчали корни.
Даль ткнул пучок поверх наложенного шва – спиной оттеснил взор Тучкова:
– Я сперва подумал, что лекарственная. А теперь вижу – обознался. – Он пристроил маскировку получше, утоптал. – Горная флора. Все виды немного отличаются от наших. Легко обознаться.
Посмотрел критически: видно? не видно? Хотелось верить, что нет. Потянул носом. Духами, по крайней мере, больше не пахло.
– Это да, – как-то слишком поспешно согласился Тучков. – Насчет обознаться и отличаются. Я как раз хотел вас спросить как… э-э-э… специалиста…
– Господин полковник… Дружочек, – проглотил зевок, икнул Даль. – Зачем вам ответы?
Тучков заморгал.
Даль воспользовался заминкой в его умственном процессе, проскользнул мимо – и быстро скрылся в палатке.
***
Час спустя эта же горничная, закутанная в клетчатый клок, подошла к подъезду французского посольства и передала швейцару записку для господина посла. Записка была не запечатана. Этого не требовалось. По дороге в лакейскую в нее сунул нос швейцар (агент на жалованье русского Третьего отделения). А по дороге к кабинету посла – и лакей (тоже агент на жалованье Третьего отделения). Вечером того же дня содержание записки было письменно донесено шефу Третьего отделения графу Дубельту. Утром подшито к делу о наблюдении за французским посольством. И забыто.
Ибо содержание ее было самым тривиальным:
«Девица Лансье нижайше просит господина посла о финансовом вспомоществовании для возвращения на родину морским путем».
Жюли Гюлен была уверена, что сумеет вытянуть из русского морского министра военные сведения беспримерной ценности. Так близко к источнику французская разведка еще не подбиралась.
***
Тридцать два года – все-таки великое дело. Плоть, быть может, и теряет упругую свежесть, которую так беззаботно не ценишь, когда тебе шестнадцать (возраст, когда Жюли Гюлен начала карьеру). Но зато приходит опыт. Который, впрочем, в шестнадцать лет тоже не ценишь – просто потому, что не имеешь о нем ни малейшего представления.
Морской министр князь Александр Сергеевич Меншиков сидел на диване в вальяжной позе. Глаза его блестели, на щеках играл румянец. А во всех движениях сквозила та особая, самоуверенная и неторопливая сытость, по которой безошибочно узнаешь, что накануне вечером этот мужчина получил искуснейшую порцию… нет, не то, что вы подумали. А лести.
Был густо обмазан медом комплиментов, осыпан похвалами. И всё под видом разговора о нем самом. О его впечатляющей личности. О его интересном парадоксальном характере. О его уникальных привычках, рисующих яркий ум. О его баснословном опыте. А уж как Жюли хохотала над его шутками! Не забывая, конечно, под столом ласкать пах морского министра ловкой ножкой в шелковом башмачке. Что позволило ей убедиться, что дальше разговоров этим вечером дело не дойдет. Князю Меншикову было за шестьдесят.
Но разговоры с Жюли были лучше всего, что только могла женщина дать мужчине в постели.
– Друг мой, – добродушно призвал Меншиков князя Туркестанского, – изложите же мне все по порядку.
Порядка в облике князя Туркестанского и правда было маловато. Парик сидел криво. Под глазами – мешки. По мундиру хотелось пройтись щеткой.
Зато Меншиков сиял. Ордена на груди министра были похожи на морские звезды, а золотые погоны – на актинии с густыми золотыми щупальцами.
– Коротко и по существу, – предложил морской министр.
Князь Туркестанский думал три секунды и высказался короче некуда:
– Катастрофа!
– Ну-ну, мой друг, – сцепил морской министр руки на животе, выпиравшем из-под мундира. – Выпейте чаю. И расскажите, что стряслось.
Князь Туркестанский торопливо обжег губы чаем. Отставил чашку. И начал:
– Как вы знаете, господин министр, завоевания афганского Туркестана изволил благоугодно пожелать государь. В заботах своих о процветании России государь милостиво и проницательно увидел в Афганистане ворота в Индию. Разумеется, государю известно было о мечтаниях его дражайшего деда омыть сапоги наших казаков в Индийском океане. Но государь проницательно пожелал держать эти ворота на замке. Дабы заведомо пресечь поползновения Британской империи на расширение своей территории вплоть до… – Мишель сглотнул и умолк.
– Государь бесконечно мудр, – заметил министр.
Мишель снова залепетал:
– Удивительно злосчастная кампания. Мы были уверены в ее успехе. Наши доблестные, испытанные на Кавказе полки были экипированы наилучшим образом. Опытнейшие командиры разрабатывали военные действия. Разведка исправно собрала сведения о силах неприятеля, который выставил против нас шотландских горных стрелков. Наш штаб…
Мишель благоразумно не сказал «я».
– Наш штаб полагал завершить кампанию в три недели. Разбив или обратив в бегство шотландские полки. Но они… Они…
– Так и не появились? – участливо подсказал морской министр.
– Да!.. нет. То есть и да, и нет. Неприятель повел себя крайне необъяснимо. Атаки начинались ровно в полночь. Можно было сверять по брегету. Наша армия всякий раз дралась блистательно и наносила неприятелю страшные потери. Но… но…
Челюсть Мишеля задрожала. Меншиков – весь в сиянии вчерашних ласк – искренне пожалел его:
– Неприятель обладал слишком весомым численным преимуществом?
– Нет.
– Превосходил вооружением?
– Нет.
– Неужели храбрость наших солдат и боевой дух…
– О нет! Все это на надлежащей высоте.
– Так что же? В армии началась эпидемия холеры? – Тон морского министра стал раздраженным.
– Нет.
– Черт вас побери, князь! – воскликнул в сердцах министр. Чашки отозвались тоненьким фарфоровым звоном. – Вытягивать из вас сведения – все равно что вытаскивать экипаж из воронежской грязи!
Мишель закрыл лицо руками. А министр метал громы и молнии:
– Говорите толком, если желаете, чтобы я вам помог. Или выкатывайтесь вон! В отставку! В имение!
При каждом залпе министра Мишель вздрагивал. Потом проговорил из-под ладоней:
– Это неописуемо, Александр Сергеевич. Неприятель нападает среди ночи. А к утру исчезает. Не оставляя ни оружия, ни убитых, ни раненых. Мы не сомневаемся, что в каждом бою наносим неприятелю большие потери. Но черт подери, мы их не видим! Нет даже трупов!
– Хм, – только и сказал Меншиков.
– Такая тактика производит тяжелое впечатление на наших солдат. Вкупе с тяжелыми природными условиями. Вкупе с…
Не стоило добавлять: «воровством интендантов». Груз сведений сломил его самообладание, Мишель отнял от лица руки и взвизгнул:
– Mon dieu!.. Александр Сергеевич, мы вляпались! Этот Афганистан… Мы не кончили кампанию в три месяца. Хуже того. Не кончим и в три года. Возможно, никогда. В ней не победить. В ней можно только завязнуть. Для России это второй Кавказ!
Он посмотрел на министра с надеждой.
Морской министр задумчиво смотрел в свое отражение в лакированной столешнице. Барабанил по нему пальцами.
Вы, наверное, уже вовсю стараетесь припомнить карту и задались вопросом: а где, собственно, в Афганистане – море? Разве оно там вообще есть? Горы – да. Пустыни – да. Но при чем здесь морской министр?
Ни у кого из знавших князя Меншикова и государя Николая Павловича такого вопроса не возникало.
Море тут было ни при чем. Да и князь во флотских делах был ни ухом ни рылом. Карьеру его подпирало другое умение: князь Меншиков умел острить. Причем понятно. Нет, не умение, а дар богов, бесценный дар. Потому что император ненавидел дурные новости, затейливых людей, сложные идеи, серьезных женщин, неудачников и неудачи. Он их всех боялся. Но князь Меншиков обо всем этом умел рассказать так, что бояться было нечего. Все выглядело смешной ненужной дуростью.
Когда господин Клейнмихель предложил проект железных дорог, князь Меншиков в комитетском споре ответил: «Если у нас с Клейнмихелем дойдет до дуэли, я предложу не шпаги и не пистолеты. Мы сядем в вагон поезда. Там увидим, кого убьет!»
Император посмеялся. Но железную дорогу все-таки построили. А Клейнмихель получил баронский титул. Из чего ясно, что тактика князя Меншикова приносила плоды не всегда. Но сам он говорил «почти всегда». Он был из тех, кому стакан всегда наполовину полон, а не наполовину пуст. Что, согласитесь, обычно нравится людям. Доклад его государю об Афганской кампании и состоянии дел в войсках выглядел так:
