скачать книгу бесплатно
Деньги в семье были у каждого свои, общих не было.
Митяй аргументировал это тем, что ему приходится учить сыновей, но Михася знала, что Броня с Алесем при первой возможности подрабатывают. К тому же особенно чадолюбивым отцом Митяй никогда не был. Несколько раз сводил наследников в походы – на этом его фантазия иссякла. В то, что Митяй балует сыновей, Михася не верила. Скорее, на своих шлюх потратит, чем на детей.
Так или иначе, под контролем Митяя она вела хозяйство на свои кровные и еще выслушивала лекции о расточительности, как об одном из библейских грехов.
В этом вопросе Дмитрий был истово верующим человеком: он верил, что бережливость – это главная женская добродетель.
Глава 3
… Еще до того, как она вошла в купе, Герасимов почувствовал неосознанное волнение.
Он напряг слух.
В узком проходе вагона толпились пассажиры, кто-то кого-то просил убрать багаж, кто–то -спрашивал, сколько ехать до границы. Проводница отдавала короткие команды, в тонкие перегородки бились тяжелые сумки, с глухим рокотом откатывались купейные двери.
Высокая и худенькая, как девочка, в купе заглянула женщина средних лет.
– Здравствуйте, – смущенно поздоровалась она и поискала глазами номера над полками.
Смущением и детской полуулыбкой женщина навевала стершиеся из памяти светлые женские образы: Татьяны Лариной, например, Софьи Фамусовой и Натальи Ростовой… И мамы…
Забыв о приличиях, статусе, возрасте и сопутствующих неприятностях, таких, как бессонница, артрит и супружеская неверность, Герасимов силился и не мог оторвать глаз от строгого лица, вокруг которого парили завитки светлых волос, беспощадно стянутых на затылке в хвост.
Каждое движение незнакомки, каждый наклон, поворот головы доставляли Герасимову эстетическое наслаждение.
Он не мог понять природу этой притягательности, и мучительно искал разгадку. На слово «сексуальность» у Герасимова была идиосинкразия, но именно оно, это ненавистное слово настойчиво лезло в голову.
Поезд чуть заметно тронулся, вместе с составом тронулись мозги.
Перед мысленным взором Герасимова незнакомка вдруг престала обнаженной, с распущенными волосами…
Видение застало Герасимова врасплох и вызвало кратковременную, как у больных с диагнозом «мерцающая аритмия», остановку сердца. Дыхание у несчастного сбилось, и понадобилось несколько минут, чтобы его восстановить. Не спасли даже две пуговицы у горла, расстегнутые дрожащей рукой.
Герасимов впал в тихую панику. Что это с ним? Кризис среднего возраста? Откуда?
Он, умудренный, битый жизнью и знающий себе цену мужик, а ведет себя, как… Как недоумок…
Никто, к счастью, не заметил его состояния.
Очаровывая обеих попутчиц, Борис, как обычно, захлопал крыльями, распустил хвост, и Герасимов надежно спрятался в их благословенной тени.
До конца поездки делал все, чтобы не привлекать к себе внимания, но украдкой, как школяр, подсматривал за попутчицей, у которой ко всему оказалось божественное – иначе просто не могло быть – имя. Михалина. Михася.
Имя давало волю воображению. Можно было придумать массу вариантов на его тему, чем Герасимов и увлекся, когда все подались в буфет или ресторан (Герасимов не запомнил), и он остался в купе один.
Он грыз куриную ножку, с озорством шестиклассника поглядывал на болтающийся на крючке кожаный рюкзак, мгновенно причисленный к фетишам, и выкраивал из восьми букв – считал на пальцах!– новые и новые имена: Мишуся-Шуся. Михалька-Милька- Алька. Мишель. Мишелька- вермишелька.
Это была игра, похожая на игру в города, в которых не судьба побывать…
Глава 4
…Стоило покинуть зону обитания Недобитюха, как в Михалине стали происходить какие-то глубинные изменения.
Сначала вернулась девичья мечтательность.
«О, Варшава, – думала Михася, трясясь в электричке, – этот полугород-полусирена! Плац Трех Крестов, аллеи, пряничный левый берег Вислы…».
Голова сладко кружилась.
Поезд, перрон, терпкий запах лопающихся почек и талой воды усугубили ее состояние. Не говоря о попутчиках…
Вместе с нею в купе оказалась загорелая крашеная девица лет двадцати пяти, немного дерганая, с полным ртом жвачки. Довольно высокий, сухой, коротко остриженный субъект чуть за сорок, с хищным носом и со странным взглядом миндалевидных, карих глаз. Настоящий бедуин.
Третьим был умопомрачительный, изысканный господин в очочках, примерно одного возраста с Михалиной, тоже высокий, ироничный, с магнатскими усиками «а-ля Валенса». Правда, усики плохо вязались с Евросоюзом, но в целом мужчина произвел на Михасю сильное впечатление, хотя, это вполне мог быть синдром Недобитюха.
Тем не менее, метаморфозы продолжались: Михася распрямилась в полный рост.
– Борис,– представился господин, едва хлопоты, связанные с проверкой билетов и раздачей постельных принадлежностей, улеглись.– Журналист, публицист, краевед.– В руке у Михалины оказалась визитка: «Чарнецкий Борис»,– лаконично, как на надгробии, значилось на ней с той лишь разницей, что к имени прилагался номер мобильного.
Девице Чарнецкий тоже зачем-то всучил визитку. Та лениво взяла ее двумя пальцами с накладными, зловеще загнутыми когтями, и положила на столик.
Поглаживая пальцами бархатную визитку, Михася приосанилась: все-таки как это важно, когда тебя окружают образованные, культурные люди.
– Это мой коллега и лучший друг Платон Фархатович Герасимов,– представил Чарнецкий насупленного стриженого субъекта, расположившегося напротив.
– Михалина,– она кивнула со сдержанным достоинством. О том, что подвизается в районном печатном органе по неведомой причине умолчала – хвастать было нечем. Всего лишь провинциальная журналисточка, редактор провинциальной газетенки, которых пруд пруди.
– С частным визитом?
– Да,– розовея, растянула губы в улыбке Михася.– К сестре еду. А вы?
– По приглашению польских коллег едем на конференцию по Катыни и на майские праздники. Заодно. Приятное с полезным совмещаем.– Борис поправил очочки и улыбнулся, от чего у Михалины, как писали в романах, стеснило грудь.
Она прислушалась к ощущениям. Что делается! Не прошло и трех часов, как из дома… Удачное начало, ничего не скажешь.
– Уже бывали в Варшаве?– полюбопытствовал господин Чарнецкий.
Подарок сестры – альбом с фотографиями Варшавы – был настольной книгой Михалины, поэтому она почти не соврала:
– Да.
Михалине было страсть, как интересно, за каким несет в Речьпосполиту крашеную выдру, но мужчины не задали девице ни одного вопроса, как будто она принадлежала к касте неприкасаемых. Как будто достаточно быть двадцатипятилетней дивой с волосами цвета красного дерева, чтобы все вопросы отпадали сами собой. Это задело Михалину. Из-за дерганой девицы ей даже снова захотелось стать ниже ростом.
Через пять минут были окончательно расставлены акценты: Чарнецкий не скрывал интереса к девице, которая отзывалась на имя Катя, а его стриженый коллега упорно хранил молчание и держал дистанцию.
Михасе внезапно стало легко. Досада улеглась: разве она не сыта по горло Недобитюхом? Ну и что, что красота и молодость прошли? Зато у нее теперь есть нечто гораздо более ценное: сыновья, вера в Бога, ясность мировоззрения, мудрость. И бесстрастие. Вот ее военное преимущество. Женщина ее лет – настоящая твердыня, способная противиться искушениям. И как приятно находиться на скамье запасных и наблюдать за игрой других! Особенно – за тонкой.
– Я в вагон-ресторан. – Чертова кукла поднялась и, не оглядываясь, подалась из купе.
– Отличная идея,– воодушевился Борис.– Ты как насчет ужина в ресторане, Платон Фархатович?
– Нет-нет, спасибо,– покачал головой его угрюмый друг.– У меня все с собой. – Голос у Платона Фархатовича оказался низким и густым.
Услышав это «все с собой», Михася затосковала.
Сейчас стриженый бедуин разложит на столике заботливо собранные любящей супругой в дорогу яйца, куриную ножку, соленый огурчик, в тряпицу обернутое сало, нарезанную кольцами копченую колбаску, соль в спичечном коробке и тугой пучок зеленого лука. Пригласит разделить трапезу – на него это похоже. Ей придется приобщить свою скромную долю – яблоко, банан и апельсин…
– Михалина, а вы не желаете в ресторан?– публицист задержался у выхода, скользнул равнодушным взглядом.
Тратиться на ужин в вагоне-ресторане совершенно не входило в планы Михалины, но она представила, как станет делить трапезу с Платоном Фархатовичем, и вынужденно промямлила:
– Пожалуй. Только руки вымою.
Безусловно, ее отказ господину Чарнецкому понравился бы куда больше, чем согласие. Михася даже посочувствовала ему: куда он ее денет в ресторане, ведь он сделал ставку на дерганую бестию?
– Я вас подожду,– Чарнецкий вежливо улыбнулся. Под магнатскими усиками просматривался крупный чувственный рот, и Михалина отвела глаза. Вера, ясность мировоззрения, мудрость и бесстрастие – вот столпы ее морали…
Глава 5
… К тому времени, как Михалина с Чарнецким появились в вагоне-ресторане, Катька уже уписывала салат из грибов и говяжьего языка и делала вид, что пустая рюмка (явно из-под водки) никакого отношения к ней не имеет. Завидев соседей по купе, она помахала когтистой лапкой, как давним знакомым.
– Есть хочу, не могу,– доверительно сообщила она, как только Чарнецкий, пропустив Михасю к окну, расположился на диванчике.– С утра во рту ни крошки.
– Вы, наверное, на рынке работаете?– придав голосу сочувствие, спросила Михалина.
Спросила из вредности, рассчитывая открыть господину Чарнецкому глаза на их соседку.
– Да,– неохотно открыла карты Катька.– Челночничаю.
Михалина бросила торжествующий взгляд на Чарнецкого. Публицист не поддался на ухищрения:
– Никогда бы не подумал,– со сладкой улыбкой молвил он.
Тут подошла официантка, и разговор перекинулся на еду.
Скрепя сердце Михася заказала бокал красного и такой же, как у Катьки, салат – с языком и грибами. Публицист попросил сто пятьдесят коньяка, оливки и мясо с картофелем фри, а Катька – двести водки и оливье.
Путешествие продолжалось.
Первыми официантка принесла, как водится, выпивку и оливки. Подождав, пока девушка расставит все в соответствии с пожеланиями, Чарнецкий произнес тост:
– Дорогие дамы, я путешественник со стажем, и у меня есть примета: если везет с попутчиками – повезет в поездке. Мне повезло оказаться в столь приятном обществе (публицист каждую осчастливил улыбкой), так что я теперь не сомневаюсь: командировка получится незабываемой, может быть, даже потрясающей. Выпьем за удачное начало. Оно, как известно, всему голова.
Лет двадцать назад Михалина, пожалуй, поверила бы в примету Чарнецкого, но сейчас она ничего, кроме скепсиса не вызвала. «Нельзя так долго жить»,– сказала себе Михася.
К тому же пока она тут шикует на последние, Суслика целуют «куда захотят» – не очень романтический фон для путешествий.
– Угощайтесь,– Чарнецкий подвинул оливки на середину столика.
Михася сделала экономный глоток вина, а Чарнецкий с Катькой хлопнули по пятьдесят.
Жеманно отставив мизинец, девица двумя пальцами взяла оливку и поставила локти на край столика. Наглые глазенки утюжили господина публициста.
В Михалине тут же подняла голову обманутая жена. С неприязнью глядя на девушку, она вдруг уверовала, что Митяя соблазнила вот такая же шельма.
Михалина тихонько вздохнула о забытых четках.
Чарнецкий смотрел на Катькины экзерсисы мужским тяжелым взглядом в упор, в лице проступило что-то животное…
– Ну, рассказывайте,– потребовала шельма.
– Что бы вы хотели услышать?– прохрипел публицист.
– О чем вы пишете?– Катька, дрянь, поводила оливкой по нижней губе, потом по верхней, потом лизнула ее, потом принялась посасывать…
Краевед разволновался.
Катька и Борис сидели друг напротив друга, и не требовалось большого ума или изощренного воображения, чтобы представить, как Катькины колени легонько касаются колен публициста. Или оказались между ними… А может, Катькина ступня с педикюром уже обвилась вокруг брутальной волосатой лодыжки…
Михася не знала, куда деваться. Она бы поднялась и ушла, и эти двое даже не заметили бы ее исчезновения. А если и заметили, не испытали бы по этому поводу никакого раскаяния. Но выход загораживал публицист… Михалине стало обидно.
Обида и – главное! – нетронутый салат придали ей решимости.
Ну, уж нет.
В отместку попыталась проделать с оливкой тот же фокус, но подлая оливка выскользнула из пальцев и укатилась, причем все стали заглядывать под стол, будто собирались достать ее и вернуть Михалине на тарелку.
– Я пишу на исторические темы.– Поправив очочки, публицист кашлянул в кулак.– Увлекаюсь краеведением. В общем, дамам это не интересно.
– Вам не везет с женщинами?– тоном злобной фурии поинтересовалась Михалина.
Чертова кукла ехидно прыснула, а Чарнецкий, напустив на себя простодушный вид, сознался:
– Я женат в третий раз – не знаю, это везение или неудача?
Катька залилась визгливым смехом, и Михася со свирепым видом переключилась на нее:
– А вы, Катя, замужем?
Бестия оказалась прирожденной соблазнительницей.
– А давайте выпьем,– ловко ушла от ответа она.
Возражений предложение не встретило, Борис налил себе и Катке, все подняли бокалы и выпили за успешное продолжение путешествия. Сделав глоток, Михалина повторила вопрос:
– Так что, Катя, вы замужем?
– До чего ж ты любопытная! – после второй Катька отбросила церемонии.
