скачать книгу бесплатно
– И что же я не помню?
– Не что, а кого, – с выражением священного ужаса на лице подчеркивает его мать и указывает на меня. – Эту милую девушку. Вы ведь уже общались с ней в нашем доме. В достаточно теплой и тесной обстановке.
Сидящая рядом Ларка начинает кашлять, давясь с трудом сдерживаемым смехом, а я чувствую, что краснею. Не только щеки, как обычно, но и все лицо, и даже уши начинают гореть. Это что, он мысленно кроет меня, на чем свет стоит?
– Мы, пожалуй, пойдем, Капитолина Сергеевна, – выдавливаю ставшим внезапно писклявым до безобразия голосом. Будто и не своим вовсе. Толкаю подругу в бок и поднимаюсь сама. Наверняка будет лучше, если дальнейшие рассуждения о когнитивных нарушениях они продолжат без нас. А то чует мое сердце, завтрашний рабочий день точно станет для меня последним.
– Да-да, поздно уже, – поддакивает понимающая Лариса, и мы обе, как сговорившись, кидаемся в коридор, почти синхронно натягивая на себя куртки.
А из гостиной доносится грозный голос учительницы:
– Алексей, ты же не позволишь девушкам добираться домой самостоятельно? Это небезопасно! Удивительно, почему я должна говорить тебе такие очевидные вещи!
Предательница Лариса сливается, едва мы оказываемся на улице. Улыбается медовой улыбкой. Вот только не мне – Лавроненко.
– Алексей Андреевич, меня подвозить не надо: я живу на соседней улице. А вот Маше топать три квартала. Трамваи в это время уже плохо ходят, так что ваша помощь будет очень кстати, – и, чмокнув меня в щеку, подмигивает и направляется в сторону своего дома.
Хочется запустить ей что-нибудь вслед. Как она могла так меня подставить? Это же выглядит, как будто…
– Я тоже сама доберусь… Прогуляюсь перед сном, воздухом подышу, – начинаю лепетать, видя, что перспектива прокатиться со мной шефа нисколько не радует. Но он тут же прерывает меня.
– Садитесь в машину! – приказывает сухо и отрывисто и смотрит так сурово, что возражать дальше я не решаюсь.
Забираюсь в салон, жалея, что вообще повелась на Ларкину идею. Вот чувствовало мое сердце, что ничего хорошего из нее не выйдет! Не заявись мы к Капитолине Сергеевне со своими расспросами, не было бы сейчас этой неудобной ситуации.
– Мы действительно встречались раньше? – заводя машину, спрашивает Лавроненко. А смотрит не на меня – прямо перед собой, на дорогу. И хотя я понимаю, что во время движения невозможно общаться иначе, все равно напрягаюсь. Я ведь и так на нервах.
– Да, но вы не должны беспокоиться по этому поводу, – и, понимая, как двусмысленно могут звучать мои слова, тут же поясняю: – То есть я хочу сказать, что никаких провалов в памяти у вас нет. Дело совсем в другом.
– И в чем же? – его губы слегка подрагивают, и он все-таки поворачивает голову ко мне, тормозя на светофоре, и окидывает внимательным взглядом. А я не могу понять, что в этом взгляде. Любопытство? Усмешка?
– Вы и не должны помнить. Это ведь было давно. И я сильно изменилась с тех пор. Выросла.
– Правда? – он все-таки ухмыляется. Уголки губ ползут вверх, хотя мужчина изо всех сил старается сдержаться. И я отчетливо читаю в темных глазах: «И вовсе ты не выросла. Такая же маленькая и глупая».
Становится обидно почти до слез, но плакать нельзя. По крайней мере, не здесь и не при нем. Доберусь до дома, а там уже можно расслабиться и нареветься. Устраивать истерики перед шефом – совсем никуда не годится. И я кусаю губу, пытаясь привести себя в чувство.
А его взгляд неожиданно меняется. Становится строже и резче, темнеет, обретая цвет растекшейся за окном ночи. А воздух в салоне как будто густеет, прекращаясь в туго натянутую сеть. Тронь ее – и завибрирует, зазвенит пронзительным звоном.
– Светофор, – шевелю я губами, краем глаза замечая зеленый сигнал. И тихонько выдыхаю, только когда машина трогается, а мой суровый шеф снова смотрит на дорогу. И молчит все оставшееся время до моего дома.
Я веду себя, как мышка, надеясь, что сегодня ничего худшего уже произойти не может. Зря. Мои злоключения не закончились, наоборот, кажется, они только начинаются. Потому что, выходя из машины, я умудряюсь оступиться. Нога подворачивается, простреливая острой болью. Но даже не это самое страшное. Я начинаю падать, а открывший мне дверь Лавроненко, как настоящий джентльмен, не дает этому случиться. И я не приземляюсь на землю, а оказываюсь прижата к твердой мужской груди.
От волнения у меня перехватывает дыхание. Ведь представляла себе подобные сцены бессчетное количество раз. Фантазировала, выдумывала, как и что может произойти. И в любой из этих картинок, нарисованных моим сознанием, Лавроненко становился спасителем. Всегда вовремя приходил на помощь, протягивал руку, произносил нужные слова… Но только в моих мечтах это не было так страшно.
А сейчас… сейчас я жалею, что просто оступилась, а не провалилась сквозь землю. Слишком много неприятностей для одного дня! Ну, какой нормальный начальник станет терпеть секретаршу, которая не только не помогает, но нуждается в том, чтобы ее нянчили?
– Простите, – шепчу еле слышно, потому что подступившее смятение перекрывает горло тугим комком. Пытаюсь встать на ноги, но тут же ойкаю, морщась от боли. Она оказывается куда сильнее, чем вначале. И это пугает еще больше: как я теперь доберусь до квартиры?
А обращенное ко мне лицо Лавроненко напоминает грозовую тучу. «И зачем ты только свалилась на мою голову?» – читаю в черноте его глаз.
– Я не специально, – тороплюсь признаться, хоть и не верю, что эти мои слова существенно облегчат ситуацию. И опять пытаюсь опереться на поврежденную ногу. Совершенно напрасно, потому что болит она ужасно, а держать не хочет совсем.
Мужчина улыбается уголком губ, но глаза остаются серьезными.
– Не делайте резких движений, они вас сейчас противопоказаны.
Почему-то вздыхает и… подхватывает меня на руки.
И тут я совсем забываю, как дышать, потому что о таком и мечтать не могла. Вернее, мечтала, много-много раз, особенно о том, что должно произойти потом. Как я обвиваю его шею руками, смотрю в глаза, которые так близко, как не были еще никогда… А его объятья становятся крепче, губы склоняются к моим губам и…
– Мария, повторяю свой вопрос: какая у вас квартира? Я не против, конечно, подышать свежим воздухом в вашем обществе, но мы уже собрали зрителей. Да и вашу ногу надо осмотреть.
Я только теперь замечаю, что он прав: дежурящие на лавочках у дома бабушки оживились и прекратили делиться друг с другом местными новостями. Все до одной уставились на нас. Не то чтобы меня это сильно смущает, но становиться предметом обсуждения целого двора все же хочется не очень.
– Кто-то есть дома? – уточняет Лавроненко уже в лифте. И теперь наступает моя очередь вздыхать. Родители еще вчера уехали на дачу, а брат давно живет отдельно. Квартира пуста… и что подумает мой шеф, когда узнает об этом? Что я все специально спланировала?
– Никого, – мне ужасно хочется спрятать глаза, но единственный способ сделать это: уткнуться ему в шею. И хотя такой вариант более чем соблазнительный, все же не решаюсь его использовать. Вполне достаточно и того, что уже натворила. Просто рассматриваю суровое лицо, углубившуюся складочку между бровей, поджатые губы. Мужчина прямо-таки источает недовольство, а я все равно млею от его присутствия. Стараюсь дышать как можно тише, по капле втягивая его аромат. Если завтра меня все-таки ждет увольнение, и мы никогда больше не увидимся, то я запомню эти мгновенья, как самые сладкие в жизни.
– Ключ! – требует шеф, остановившись у моей квартиры. Я начинаю ерзать у него на руках, пытаюсь добраться до сумочки, болтающейся где-то сбоку, и мужчина неожиданно что-то цедит сквозь зубы. И заполучив, наконец, ключи, теснее прижимает меня к себе, чтобы удержать, пока орудует с дверью.
Это невероятно! Никогда в жизни не было так стыдно и одновременно так волнительно-сладко. Он как-то умудряется включить свет и только после этого помогает сесть на пуфик у стены. Дышит глубоко и часто, и я запоздало понимаю, что таскать меня на руках – то еще удовольствие. Никогда больше не буду есть ни пирожные, ни торт! Ни кусочка в рот не возьму! Если бы я сегодня вечером не слопала столько, ему хоть немного было бы легче.
– Спасибо! – поднимаю глаза, продолжая сипеть сквозь застрявший в горле ком. – Не знаю, как бы я добиралась сама.
– Прыгали бы на одной ноге, – пожимает он плечами, снова слегка улыбаясь губами, но сохраняя серьезность в глазах. – Правда, это было бы чревато новой травмой. Так что хорошо, что я оказался рядом.
От этих слов становится еще слаще, будто я опять попробовала пирожное, вот только таких вкусных мне раньше не попадалось. И пока я смакую незнакомый и потрясающий вкус, мужчина опускается на корточки передо мной и стягивает с поврежденной ноги туфлю. И так легко и быстро ему это удается, что я чувствую боль лишь на мгновенье. А потом он тянет вверх штанину брюк, обнажая мою щиколотку, и хмурится, рассматривая явно припухшую кожу. Дотрагивается кончиками пальцев, заставляя меня вздрогнуть. И от этого мрачнеет еще сильнее.
– Больно?
Я сглатываю и облизываю пересохшие губы. И не знаю, что сказать. Потому что да, больно, но совсем не это волнует меня сейчас. И куда большую бы вытерпела боль, лишь бы продлить мгновения рядом с ним. Чтобы он дотрагивался вот так: бережно и осторожно, будто лаская. Чтобы чувствовать, как растекается от его прикосновений тепло по телу, смешиваясь с пустившимися в пляс мурашками. Как саднит между ног какой-то незнакомой тяжестью, и хочется сдвинуть их, сжать и хоть немного ослабить это давление. Или, наоборот, усилить, позволяя себя наслаждаться неведомыми прежде ощущениями.
– Нн-е-е-ет… – выдыхаю, ныряя в окутывающий меня жар. Пытаюсь расслабиться, но не могу, завороженно наблюдая, как длинные сильные пальцы исследуют мою ногу. Откровенно любуюсь его руками, отчаянно надеясь, что он не заметит моего восторженного взгляда.
– Думаю, что ничего серьезного, – неожиданно заключает Лавроненко, поднимая на меня глаза. – Пару дней покоя – и будете, как новенькая.
– А откуда… – я с трудом сдерживаю вздох разочарования, когда он все-таки убирает руку, – откуда вы знаете? Вы же не врач…
– Не врач, – на этот раз в его взгляде проскальзывает что-то, очень похожее на тепло. – Но знаю. Приходилось быть на практике… в походных условиях. Так что можете быть спокойны за свою ногу. Правда, тугая повязка не помешает. Есть у вас бинт?
Киваю, дотягиваясь до ящика комода и доставая хранящуюся там на всякий случай упаковку. Она лежит там уже больше года, и я была уверена, что еще столько же не понадобится, даже выбросить хотела. Но сейчас оказывается как нельзя кстати, продлевая блаженные минуты, когда мой всемогущий шеф действительно умело и со знанием дела бинтует мне ногу.
– Ну вот, готово. Постарайтесь не сильно ее нагружать. Завтра будет легче.
Мужчина поднимается, и я с ужасом осознаю, что сейчас он уйдет. И все закончится. Знаю, что исчерпала все возможные лимиты его внимания, но ничего не могу с собой поделать. И шепчу, стараясь даже не думать о том, что могу услышать отказ:
– Алексей Андреевич… Может быть, я угощу вас чаем? Вы ведь так и не успели выпить у мамы… из-за меня.
Глава 5
Он смотрит на меня с таким видом, словно я не чай ему предложила, а рагу из лягушиных лапок, на которых у него аллергия.
Вздыхаю, опуская глаза. Этого следовало ожидать. Наверняка вспоминает сейчас утренний кофе и думает о том, что еще раз рисковать не стоит.
Мне снова делается стыдно и грустно. И нога болит. Но еще сильнее ноет в груди, потому что очень хорошо понимаю: сейчас все закончится. Мы даже дверь не закрыли, и она поскрипывает, а сквозь тоненькую щель из подъезда тянет холодом.
Ну и пусть, может, немного приду в себя, протрезвею от внезапно накатившей эйфории. Ишь, размечталась, что он чай со мной будет пить! Хватит и того, что уже случилось.
Разве я могла еще сегодня утром представить, что мужчина мечты будет носить меня на руках и сжимать в объятьях? И пусть это все не по-настоящему, но воспоминаний теперь хватит на очень-очень долгое время.
– Мария, а чай мы будем пить прямо здесь, в прихожей? – врывается в мои мысли насмешливый голос Лавроненко. – Судя по тому, что вы не торопитесь на кухню.
Я не верю своим ушам. И глазам тоже. Тому, что слышу и вижу. Он не только не уходит, но уже снял пиджак и успел разуться, пока я предавалась горестным размышлениям.
– Вы остаетесь? Правда? – ляпаю то, что вертится на языке, и его брови взлетают вверх.
– Не понял. Вы пригласили меня для того, чтобы я отказался? Так мне уйти?
Ему совершенно точно смешно, я вижу, как прячется улыбка в уголках губ, а темные глаза впервые за сегодняшний день не смотрят на меня с осуждением.
– Нет! – выкрикиваю с нахлынувшей на меня радостью. Подскакиваю с пуфика, стараясь не сильно опираться на больную ногу и соображая, как добраться до кухни с наименьшими потерями. – Ни в коем случае!
А он все-таки смеется. Запрокидывает голову и заливается громким и веселым смехом. И настолько преображается в этот миг, расставаясь с привычной уже для меня строгостью, что я залипаю, окончательно теряя голову. И если бы не была влюблена по самые уши, то точно влюбилась бы теперь, глядя на него, такого открытого, доступного и близкого, что ли. Ставшего за одно мгновенье намного ближе, чем даже когда держал меня на руках, прижимая к своей груди.
– Маш, – отсмеявшись, он смотрит на меня, а в глазах продолжают лучиться искорки веселья. – Как случилось, что ты свалилась на мою голову? Я такого количества эмоций сразу не переживал уже целую вечность. И боюсь представить, что будет в следующую минуту.
– Я не сваливалась, – шепотом отвечаю, не зная, как реагировать на его слова. Звучат они не очень, и мне совсем не хочется, чтобы шеф считал меня одной большой ходячей неприятностью. Но он, кажется, уже не сердится, и явно более расположен ко мне, чем раньше. А ради этого и не такие слова можно стерпеть. Ну, ведь и правда, я много всего успела натворить сегодня.
И тут до меня доходит еще одно. Лавроненко сказал «ты». И назвал меня Машей. Не строго и официально – Марией, а почти что ласково. И хотя я упустила момент, в который случилась эта невероятная трансформация, мое влюбленное сердце все равно умудряется воспарить до неведомых прежде высот.
– Чай тоже будет с содой? – пока вожусь с кипятком и заваркой, мужчина изучающе осматривается по сторонам. И вопрос задает без тени улыбки на лице. Если бы я не увидела, присмотревшись, затаившиеся в самой глубине глаз смешинки, снова бы испугалась. А так лишь смущаюсь, чувствуя, как становится горячо щекам. Мне до сих пор стыдно за тот инцидент.
– Извини, – неожиданно выдает Лавроненко. – Неудачная шутка. Я просто хотел, чтобы ты немного расслабилась. А то выглядишь, как на экзамене, к которому не очень готова.
– Я и чувствую себя так, – признаюсь, все еще не до конца веря, что это мне не снится. Вчера вечером я доказывала Капитолине Сергеевне, что ее сын ни за что не возьмет меня на работу. А сегодня мы собираемся вместе пить чай. В моей доме. Наедине! Правда, я успела наделать целую кучу ошибок, но шеф все равно почему-то не уволил меня.
Ответ приходит раньше, чем я успеваю обдумать вопрос. Алексей поднимается со стула и подходит ко мне, с высоты своего роста без труда снимая с верхней полки чашку, которую я никак не могу достать, балансируя на одной ноге. Мы храним там посуду для гостей, самую лучшую, и пользуемся ею крайне редко.
Чашка очень красивая, из белого дорогого фарфора, но при этом строгая и стильная. Мужская. Ее кто-то подарил отцу, но тот не стал пользоваться сам, оставив для таких вот особых случаев. Как сейчас.
Лавроненко ненадолго удерживает ее, разглядывая, прежде чем поставить на стол, а я смотрю на его руки. Длинные, гибкие пальцы, с аккуратными ухоженными ногтями. Широкие ладони с переплетением вен. Кожа шероховатая и немного жесткая – я успела это почувствовать, когда он бинтовал мне ногу. Но это руки настоящего мужчины. В каждом их движении чувствуется сила, уверенность, как и во всем, что он делает. Под рукава рубашки убегают шелковистые темные волоски, и мне очень хочется дотронуться до них. Так сильно, что кончики собственных пальцев начинают зудеть, и я прячу руки за спину, чтобы случайно не поддаться искушению.
А он разворачивается ко мне и произносит с легкой улыбкой:
– Маш, тебе надо быть смелее. Мы все допускаем ошибки. В этом нет ничего страшного. Надо уметь их признавать – и двигаться дальше.
– Я испугалась, что вы меня уволите, – выдаю, собираясь добавить, что на самом деле это заслужила, но мужчина прерывает меня.
– Я стараюсь не делать поспешных выводов. И не принимать решения под воздействием эмоций. В нашем деле трезвая голова – лучший помощник.
Разве можно быть таким идеальным? Он еще и рассуждает так правильно и мудро… И готов дать мне еще один шанс?
– Скучно нам с тобой точно не будет, – снова улыбается шеф. – А положительные эмоции, как известно, продлевают жизнь.
Хотя я прекрасно понимаю, что это его «нам с тобой» означает только лишь совместную работу, ничего не могу поделать с кипящей внутри радостью. Лишь на мгновенье закрываю глаза, чтобы она не выплеснулась наружу. И надеюсь, что мне повезет, и Лавроненко не заметит телячьего восторга, с которым я на него смотрю.
Отворачиваюсь к кухонному столу, чтобы добавить кипятка в заварочный чайник, и скорее угадываю, чем слышу шаги мужчины за спиной. Он двигается незаметно, так, словно хищник, подкрадывающийся к добыче. А эта самая добыча ждет возможности быть пойманной.
Подаюсь назад, прижимаясь спиной к твердому мужскому телу, и замираю в ожидании реакции. Он наверняка сейчас оттолкнет меня, ставя на место строгим тоном. Объяснит, что подобное недопустимо. Что я должна запрятать свои чувства подальше и никогда больше их не показывать.
Но вместо этого ощущаю, как теплое дыхание касается волос, а сильные, гибкие пальцы осторожно приподнимают их, обнажая шею. И теперь уже его вздохи ласкают кожу, заставляя мое сердце биться в два раза быстрее. А когда чувствую первое прикосновение губ, оно и вовсе норовит вырваться из груди. Грохочет так, что это невозможно не услышать. Алексей смыкает руки на моем животе и скользит ладонями вверх, как раз туда, где так отчетливо слышится бешеный стук. И выше, накрывая грудь. Сдавливает, вжимая меня в свое тело. Прикусывает мочку уха и тихонько шепчет, оживляя целую толпу мурашек.
– Я мечтал об этом с первой минуты, как увидел тебя. Ни о чем другой думать не мог. Хотел попробовать, какая ты на вкус.
Он именно это и делает: дотрагивается губами до пульсирующей венки на шее. Проводит языком, и я невольно сжимаю бедра, пытаясь утишить нарастающее там давление. Запрокидываю голову и близко-близко над собой вижу его глаза. В них отражается мой силуэт, и одновременно они полны какой-то неведомой силы, страсти. Там полыхает огонь, от которого начинает ныть грудь и что-то внизу живота скручивается тягучей болью.
Тянусь к нему приоткрытыми, дрожащими губами и, ощущая долгожданный поцелуй, окончательно таю. Растекаюсь, как воск, от жара, спасения от которого нет.
Лавроненко разворачивает меня к себе, лишь на мгновенье оторвавшись от моего рта, приподнимает, усаживая на стол, и двигает колени в стороны, вклиниваясь между разведенных бедер. Снова целует, врываясь языком и словно вылизывая изнутри. Трогает, толкается, поочередно засасывает губы, терзая их почти до болезненности.
Не успеваю заметить, как умелые пальцы расстегивают и отбрасывают в сторону блузку и, сдвинув вниз чашечки бюстгальтера, накрывают полушария груди. Но мне мало одних лишь прикосновений, и я хнычу, выгибая спину, так что затвердевшие соски трутся о его ладони.
Еще ни один мужчина не дотрагивался до меня так откровенно. Не видел настолько раздетой. Я никому не позволяла ничего подобного… А с ним не хочу останавливаться. Обнимаю за плечи и тяну еще ближе на себя. Он такой большой… там. И твердый. Это чувствуется даже через слои ткани. Мои трусики впиваются в набухшую плоть, причиняя все больший дискомфорт. Между ног горячо и влажно, и ужасно хочется избавиться от мешающей одежды. Хочется, чтобы он потрогал меня. Увидел, как я реагирую на его близость. Помог справиться с этой мучительной тяжестью, скручивающей тело. Я знаю, он сможет. Только он, единственный.
– Пожалуйста… – всхлипываю, набирая воздух перед очередным поцелуем.
Алексей тоже на грани. Его грудь вздымается, как после бега, а на висках проступили бисеринки пота. А бугор на штанах стал еще больше. Я боюсь представить, каким это окажется, – и хочу до безумия.
Мужчина надавливает на мои плечи, заставляя улечься спиной на стол. Одним резким движением стягивает брюки и трусики. Я ахаю, мгновенно заливаясь краской. Вся, целиком, до кончиков пальцев на ногах. И не знала, что такое бывает. Мне дико неловко лежать перед ним полностью обнаженной, но под чернеющим взглядом складочки набухают еще сильнее. Сладкая ноющая боль оказывается сильнее смущения, особенно когда Алексей снова тянет мои колени в стороны и выдыхает, припадая губами к внутренней стороне бедра:
– Не закрывайся от меня… Такая красивая…
Выгибаюсь, с трудом сдерживая рвущиеся стоны. Его язык двигается выше, вычерчивая на коже какой-то немыслимый узор, а я бесстыдно ерзаю на столе, с трудом сдерживаясь, чтобы не запустить пальцы в шелковистые, повлажневшие волосы и не притянуть мужчину к себе. Еще ближе. Хочу этих запретных ласк. Хочу, чтобы он наполнил меня. Целиком.
– Не могу больше… – он резко распрямляется, и я слышу звук расстегиваемой молнии на брюках. Тянет меня за щиколотки, придвигая к краю стола.
Набираю воздуха в грудь и пытаюсь расслабиться. А что, если будет так больно, что не смогу сдержаться? Лавроненко ведь даже не знает, что я никогда… Может быть, надо сказать? А если он передумает?
Чувствую, как что-то твердое, будто каменное, упирается мне между ног, и пылающая волна жара окатывает изнутри. И кажется, о чем-то предупреждать уже слишком поздно…
А потом он рычит, толкаясь бедрами вперед, и…
Открываю глаза и вижу, как на потолке над моей головой пляшут тени от огней проносящихся за окном машин. Одеяло скинуто, а простыня подо мной сбилась: я так сильно вертелась во сне, что перевернула всю постель. И мои трусики действительно мокрые. Там все набухло и ноет, вот только рядом и в помине нет того, кто может облегчить это состояние.
Глава 6
Порог офиса я переступаю, едва живая от страха и волнения. Как теперь смотреть Лавроненко в глаза? Я же не смогу не думать о своем сне! Не смогу не вспоминать всех тех безумств, которые мужчина вытворял со мной. Или умру от стыда, или обязательно чем-то выдам кипящие внутри чувства. И тогда тоже умру от стыда.
