скачать книгу бесплатно
– И почему если свет при преломлении расщепляется, то картинка всё равно чёткая, и цвета никуда не съезжают?
Богданов только подмигнул и сказал:
– Пробуй, Светлова, пробуй! Материалы в твоём распоряжении после уроков.
Светлова почти каждый день оставалась после уроков и до позднего вечера сидела в кабинете, что-нибудь мастеря. Первое время Виктор оставался с ней до победного или пытался выгнать домой, если они задерживались совсем допоздна. Девушка уходила неохотно, и Виктор смирился. Он просто начал оставлять ей школьный ключ от кабинета. Каждое утро неизменно следы пребывания Ольги были подчищены, доска – вымыта, а ключ аккуратно висел на месте в учительской.
В кабинет начали заглядывать на переменках, оценки многих учеников поползли вверх. Виктор ходил гоголем. Он с огромным удовольствием подсказывал, подначивал и подсовывал книжки, не отвечая на вопросы напрямую. И это сработало. Контрольная по оптике у одиннадцатой параллели прошла без единого неуда. После устроенного им представления к оптике проявили тягу даже пятиклашки. На просьбы повторить трюк с летающим факелом Виктор загадочно махал бровями и подмигивал.
Не обошлось и без ложки дёгтя. По совместительству на Виктора нагрузили и природоведение, которое он вёл у пятых и шестых классов. Пятиклашка, Ян Купала, рыжий конопатый мальчуган, наотрез отказывался изучать предмет. Он мотивировал это тем, что природоведение ни к чему настоящему военному, а он, Ян, непременно планировал стать военным, когда вырастет. То есть, годика через полтора. Первую же контрольную он провалил с таким треском, что вздрогнули даже портреты великих физиков на стенах.
Реакция на красивую красную двойку в дневнике последовала незамедлительно. Ян ругался, размахивал руками, как ветряная мельница, и кричал, стуча себя кулаком в грудь, что так плохо он написать контрольную просто не мог. А бумажку с решением и его, Яна, подписью Виктору, конечно, просто кто-то подбросил. А настоящую, написанную, естественно, без единой ошибки, у учителя кто-то бессовестно украл. В связи с этим Виктор должен, просто обязан, немедленно исправить двойку на пятёрку. Безо всяких бюрократических проволочек, вроде проверки усвоенных знаний! Иначе у его, Яна, бабушки случится сердечный приступ, за что его, Яна, насмерть прибьёт суровый отец. А затем Янова собака издохнет от голода, ибо гулять с ней и кормить её после Яновой кончины будет некому.
Виктор не смог противиться такому неудержимому напору слёз и причитаний. Он предложил Яну то, бессовестно украденное неизвестно кем решение, восстановить по памяти прямо тут, не сходя с места. Ян замялся, но крыть было нечем, и школяр засел за решение. Новый опус был ещё хуже прежнего, хотя Виктор считал, что это невозможно. Виктор сильно подозревал, что, пользуясь массовостью мероприятия, Ян нагло, но бесталанно списывал на контрольной. Теперь, тет-а-тет с учителем списать не получалось, и решение утеряло всякую логику, которую имело ранее. Ян был безутешен. Новая попытка разжалобить учителя потерпела неудачу. Пришлось нести двойку домой.
Этим дело не кончилось. На следующий день к Виктору явилась вышеупомянутая бабушка. Низкая, крупная статная женщина в цветастом платке. Только завидев издалека её бледное лицо и нарочитую позу с рукой на сердце, Виктор безошибочно понял, у кого Ян научился так качественно лицедействовать. Яна рядом не было. Видимо, честь воина не могла вынести такого позора, как заступничество бабушки.
Через секунду бабушка картинно повернула голову в сторону Виктора, и тот понял, что Яну до бабушкиного таланта ещё расти и расти. Ой что было… Виктору пришлось согласиться, что Ян, безусловно, самый прекрасный на свете мальчик, надёжа и опора семьи. И что в его предках на пятнадцать колен одни сплошные аристократы, стахановцы, убеждённые партийные и герои с медалями. И что их память будет оскорблена двойкой по природоведению, которую, в сущности, так легко росчерком пера исправить на какую-нибудь более благородную оценку. А без этого обещанный сердечный приступ у бабушки всё-таки случится. Равно как и полная цепочка последствий, включая смерть любимого питомца Яна, которая будет на его, Виктора, совести.
Виктор безуспешно пытался объяснить, что он вообще за предков, медали и пятёрки, но для этого надо было в контрольной хоть что-нибудь написать без ошибок. Бабушка очень натурально бледнела, скатывалась по стеночке в обморок в пяти разных позах, воздевала руки к небу и тяжело дышала. До того, как Виктор сообщил, что свою законную попытку переписать контрольную Ян уже использовал, и двойка на самом деле грозила попортить четвертную оценку. После этой новости бледность бабушки стала, кажется, настоящей.
Бабушка грозила, что Виктор вечно будет осеян благодарностью, если не попортит двойкой Янову блистательную семейную историю. Бабушка причитала и зачем-то пыталась убедить Виктора, что его предмет, в сущности, не так уж важен для образования. Что становление гармоничной нетравмированной личности и является целью всего окружающего их учебного заведения. И что это заведение, то бишь школа, не понесёт никакого морального ущерба от того, что Виктор просто исправит оценку.
Виктор был оскорблён до глубины души и попытался было возражать, на что получил такой поток слёз, что чуть не захлебнулся в них насмерть. Учительское возмущение было смято, как атака аборигенов на танковую дивизию. Богданов сдался. Сошлись они на том, что семья примет самое серьёзное участие в привитии Яну любви к домашним заданиям. А Виктор, в свою очередь, даст Яну ещё один шанс на предстоящей практике. Поскольку из всех способов написать контрольную два худших Ян уже использовал, третья попытка более низкого результата показать уже не могла.
Ночной кошмар
В конце сентября Виктора вызвал Стах Глебович. Надо сказать, что вызов к начальству после какого-нибудь достижения всегда вызывает некоторую настороженность. Никогда не знаешь, то ли заслуженно наградят, то ли незаслуженно устроят выволочку. Виктор тоже шёл на ковёр с некоторой опаской, как на минное поле. В приёмную он на всякий случай сначала зашёл не весь, но несколько успокоился, когда увидел начальника. Улыбающийся директор встретил его в приёмной и широким жестом пригласил за стол.
– Ну, Виктор Петрович, смотрю, в работу Вы втянулись? Мне слышно, как Вы в нашем музее лекции читаете. Больше никакого бунта на корабле? – спросил он.
– Да, Стах Глебович, всё хорошо, – с улыбкой ответил Виктор. – мы сработались.
– Помните расписание, у Вас скоро практика с продлёнкой?
– Да!
– А по ночам как, хорошо спите? – невинно спросил директор.
Виктор опешил, а директор впился в Виктора взглядом анаконды через свои чёрные очки.
– Д-да… – промямлил Виктор.
– Ну и хорошо. Удачи!
И директор, как ни в чём не бывало, отпустил его, махнув рукой.
– И все? – с подозрением спросил учитель.
– Да, всё, – с улыбкой ответил директор.
Виктор встал и, подозрительно глядя на начальство, пятясь вышел из секретарской в полном недоумении.
У кабинета, бросив сумки на подоконник, стояла неразлучная троица с Кривовым во главе. Ребята переговаривалась вполголоса. Виктор заметил, что выглядит Саша сегодня потрёпанным и уставшим. Богданов и раньше замечал, что Кривов довольно пренебрежителен к одежде. Но сегодня он был откровенно помят.
– И что, ты на два месяца один? – спросил его Дима Вельский.
– Может, и больше, – мрачно ответил Кривов.
– И чё? Рванёшь куданьть? – с горящими глазами спросил Андрей Сорокин.
– Куда я рвану, башкой подумай? – огрызнулся Кривов. – Мне к ним каждый день ездить! И здесь прогуливать нельзя!
– И что, прохлопаешь такой шанс? – вскричал Вельский.
Кривов хотел что-то ответить, но заметил Виктора и осёкся. Богданов неловко поспешил пройти мимо под пристальными взглядами троицы. Трое ребят проводили учителя недовольными враждебными взглядами.
На подоконнике на лестничной клетке между этажами в окружении девчонок сидел десятиклассник Георгий Асатиани. Он держал на коленях потрёпанную гитару, мастерски перебирал струны и напевал. Девчонки млели, Георгий грелся в лучах всеобщего внимания. Виктор усмехнулся и вспомнил, как в школе пытался научиться играть на гитаре, но не хватило терпения. Струны резали пальцы, а петь Виктор не умел совсем. Так что идея так и закончилась ничем.
По пути домой Виктор решил зайти в тот самый магазинчик, чтобы купить ещё пару призм для приближающейся практики. Каково же было его удивление, когда он не обнаружил характерной вывески над уходящими под землю ступеньками. Он даже обошёл квартал, решив, что ошибся, но вывески и правда не было. Завершив круг, он вернулся к тому месту, где, как он был уверен, и был злосчастный магазин. Вот они, ступеньки. Но теперь в конце не красивая дверь, а покосившееся деревянное нечто с облупившейся краской невнятного цвета. Дверь держалась на одной силе воли. Ржавые петли грозились рассыпаться от любого прикосновения. В болтающихся на одном гвозде ушках висел хлипкий амбарный замок. Виктор постоял минуту, озадаченно глядя на дверь, а потом развернулся от нечего делать и побрёл домой.
Вечером Богданов остался один. Мария Ивановна объявила, что пойдёт в театр и вернётся поздно. Мечтательно улыбаясь, мама провальсировала мимо Виктора к зеркалу и вынула любимые жемчужные серёжки. Она так тщательно одевалась и укладывала волосы, что Виктор понял – вернётся она с цветами. И, к слову сказать, был очень рад.
К восьми вечера Виктор заварил себе чаю и уселся за свой старый исцарапанный и прожжённый в паре мест письменный стол. Учителю предстояло проверить промежуточную работу десятой параллели. Ребята ждали оценки в понедельник.
Стол стоял у подоконника, занавески были открыты, так что Виктор периодически поднимал глаза и выглядывал на улицу. Вечерело. Осень потихоньку просыпалась в Ярославле. Ещё не окрасились ярким золотом и охрой скверы, только берёзы первыми нерешительно начали примерять осенние наряды. Небо приобрело более насыщенный оттенок лазурита, утренние и вечерние сумерки начали затягиваться, и в довершение всему начали накрапывать осенние дожди.
Виктор любил осенние дожди. Это вам не летние бури. Те вваливаются в город, как гусар в кабак, выдувают зонтики из рук, и наотмашь лупят по лицу каплями, как дуэльной перчаткой. Летом тучи внезапно глотают солнце и скребут набрякшим пузом по крышам домов. Сизый наволок наползает с грохотом и взрывается такими ливнями, заливая город, что люди бредут по воде, вскидывая ноги, как цапли в поисках ужина.
Да, осенью грозы вежливее. Вежливо приближаются и нежно обнимают пушистым дождём. Гром будто мягким валом прокатывается над землёй, а капли дружески хлопают по плечам и гладят окна. И аромат после тех гроз бывает чудным.
За окном как раз накрапывало. Умиротворяющий шелест дождя убаюкивал. Переполненные тучи накрыли город, скрывая свет удаляющегося на покой солнца. В сквере напротив зажглись фонари, облив уютным светом мокрые дорожки. По ним спешили горожане под цветными зонтиками. Виктор в очередной раз поглядел на сквер и поразился тому, как там темно, и проверил время. Было всего девять вечера. Ещё работать и работать. И учитель продолжил просматривать изобилующие ошибками опусы. Ну кто высоту в Ньютонах измеряет? Перезанимались ребята.
Виктор уютно устроился за столом и прихлёбывал чай, вчитываясь в работу Руслана Агеева из 10А. Задача: имея барометр, нужно определить высоту башни. Агеев предложил подняться до самого верха башни, прикладывая барометр к стене, а затем выразить высоту башни в барометрах. Вот хулиган! Любит выделиться! Виктор расхохотался, поставил четвёрку с припиской «переведёшь барометры в метры – поставлю пять». Строго говоря, Агеев ошибки не сделал. Условие задачи не указывало, в каких единицах, и каким способом нужно измерять башню. Прямая дорога ему в юриспруденцию или математику.
Вдруг какая-то мысль промелькнула на краю сознания Виктора, заставив его насторожиться. Он поднял глаза и осмотрелся – ничего. Он даже не мог понять, что его побеспокоило. Просто какое-то свербящее чувство вдруг ввинтилось в его мозг и осталось там, как заноза. Комната была пуста, настольная лампа светила ровным светом, в квартире было тихо.
Тишина!
Виктор не помнил тишины в этом доме с самого своего рождения. Всегда в коридоре громко и надоедливо тикали часы, всегда что-то поскрипывало или дышало. Через стены доносились приглушённые отголоски соседских разговоров, под окном орали коты, гавкали собаки, гудели машины… Теперь всё исчезло.
Но даже не это напугало Виктора. Секунду назад он отчётливо слышал, как дождь громко и задорно стучит в стекло и по железному отливу окна. А потом звук дождя смяли, как лист бумаги. Все звуки просто пропали в одно мгновение. Стояла звенящая оглушительная гнетущая тишина, какая, наверное, бывает в космосе.
Виктор постучал пальцем по столу и с облегчением понял, что он не оглох. Богданов напряг слух, стараясь уловить, хоть какой-то звук, но безуспешно. Виктор выглянул в окно, чтобы убедиться, что дождь прекратился, и похолодел. За окном ничего не было. Совсем ничего. Там было темно, как будто стекло снаружи заклеили непроницаемой чёрной бумагой. Исчезли фонари, прохожие, сквер… Исчезли даже потёки дождя на стекле.
Виктор вскочил, перегнулся через стол и потянулся носом к стеклу, чтобы оглядеть улицу. Но не смог увидеть даже металлический отлив окна с внешней стороны, который уж точно должен был быть освещён из комнаты. Богданову стало жутко. Виктора пронзила безумная холодная мысль, что за окном не просто ничего не видно. Ему показалось, что за окном вообще ничего нет. Совсем. Ни сквера, ни города, ни земли, ни звёзд.
Окно было забаррикадировано глухой темнотой, которая ничуть не походила на ночь. Это была Тьма. Виктору вдруг стало тяжело дышать, на грудь давило, он опустился обратно на стул. Он ощущал приближение Тьмы, как если бы исчезновение света вокруг было лишь её предвестником. Она надвигалась. Омерзительное давящее ощущение нарастало. У Виктора болезненно заложило уши, как будто его сдавило водой на большой глубине. Двигаться тоже стало труднее, словно ему приходилось преодолевать сопротивление. Постепенно из тишины вынырнул еле слышный шёпот множества голосов. Невнятный, бессмысленный и настолько низкий, что Виктор слышал его не ушами, а костями, самым своим нутром.
– Кто здесь? – прошептал Виктор.
Он не надеялся услышать ответ, просто хотел услышать хоть что-то. Голос натужно поборол молчание, но прозвучал так бессильно, что напугал ещё больше.
– ..хэт хэ сах мес аммат исфет шесму им пет хэт хэ…
– Что?..
Виктор начал оглядываться. Звук нарастал, приближаясь со всех сторон. Виктор почувствовал, что его клонит к полу какая-то тяжесть. Воздух сгустился, Виктор с трудом проталкивал его в лёгкие, широко открыв рот. Лоб учителя покрылся холодной испариной, Богданов рванул ворот рубашки, сердце колотилось в горле. Он тонул.
Тьма за окном стала осязаемой, обрела плотность и плоть. Виктор видел, как она перекатывается по стеклу раздутым шершавым брюхом и шарит щупальцами. Она смотрела, Виктор кожей ощущал взгляд тысяч глаз. Враждебный, голодный взгляд абсолютного бесчеловечного зла, не способного осознать себя.
Виктор понял, что это конец. Сейчас чёрное изначальное бесконечное ничто поглотит его, и он исчезнет, будто его и не было никогда. От него не останется даже пыли. Он уже погиб, хотя всё ещё дышал. Руки Богданова тряслись, он прирос к стулу. Капля пота потекла по спине.
К ужасу Виктора, его настольная лампа начала тускнеть. Круг тёплого яркого уютного света начал сужаться. Учителю казалось, что вместе со светом исчезли и стены его комнаты. Что в этой чёрной пустоте, в этом вакууме остались только его стол и стул. И сам Виктор, подвешенный в чернильном шепчущем мраке, что ждал свою жертву. Терпеливо ждал, когда погаснет последний луч света, чтобы добраться до единственной искры жизни, дотянуться и сожрать.
Глаза Виктора вываливались из орбит, зубы ощерились от усилий борьбы за вдох. Краем глаза Богданов уловил какой-то блик. Учитель скосил взгляд, ужас спеленал его, не позволяя двигаться. Кулон-пёрышко из исчезнувшего магазинчика в подвале, небрежно подвешенный на лампу, каким-то образом поймал тускнеющий лучик и блеснул. Нет… Кулон светился сам. Сначала еле заметно, но со временем всё ярче, и Тьма шипела вокруг него. Тьме не нравился этот свет.
–…хэт хэ мешер сах ба ка хэт нэх грах… – рокотало Ничто, вызывая мучительную дрожь в костях.
Виктор трясущейся рукой схватил кулон и надел на себя. Тёплый толчок в область сердца придал ему сил вскочить. Виктор попятился, сшибив стул. Звук падения прозвучал не громче вздоха.
–…джу джу натар хотеп сах – бесновалась Тьма, разъярённая сопротивлением.
Виктор видел, как она клубится за окном, ощупывает стекло в поисках прорехи. Она давила, пыталась пробраться внутрь. Вдруг тишину разрезал высокий взвизг и треск. По стеклу пробежала трещина, за ней – другая. Тьма хотела смять комнату, как субмарину, зашедшую на глубину, где живым не место. Лампа замигала. Виктор вскрикнул и не помня себя рванулся к выходу из комнаты. Почти оторвав ручку, он распахнул дверь и еле успел затормозить. Тьма уже окружила его и плескалась нефтяной плёнкой в дверном проёме.
–…хэ хэ мешер сах мешер сах апоп хэ сах! – шипело из Тьмы.
Паника сковала Виктора, он заорал не своим голосом и не услышал себя. Тьма окончательно поглотила звуки. Ужас затопил Богданова, бежать было некуда. Виктор беззвучно надрывался, ощущал, как рвутся голосовые связки, ломаются под неподъёмной тяжестью рёбра, как вдавливает в черепную коробку глаза. Тьма начала вваливаться в комнату.
Вдруг яркий белый свет вырвался из его груди, резанув ядерной вспышкой. Ямку между ключиц обожгло нестерпимой болью. Кулон полыхнул сверхновой. Свет ударил, как взрывная волна, врезавшись в Тьму, и лягнул Виктора в грудь. Его оторвало от пола и понесло по воздуху, кожа горела от нестерпимого жара. Виктор понял, что умирает, выгнулся от боли, завопил и…
Проснулся, с воплем свалившись со стула на пол в своей комнате. За ним полетели тетради и ручки. Через секунду в комнату вбежала Мария Ивановна в ночной сорочке, встрёпанная и испуганная. Только увидев её Виктор наконец смог замолчать. Только смотрел на неё дикими вылезшими из орбит глазами и не мог вымолвить ни слова. Мария Ивановна подбежала к нему, упала на колени и схватила его за трясущиеся руки.
– Витя, Витя, что с тобой?!
Мама заглядывала ему в глаза. Виктор смог протолкнуть воздух в лёгкие.
– Кажется, – сказал он чужим хриплым голосом, – кажется, кошмар приснился.
– О, Господи!
Мария Ивановна засуетилась, вытерла подолом его мокрый лоб. Виктор с трудом встал, тело слушалось плохо. Футболка промокла насквозь, руки ходили ходуном, дыхание было болезненным.
– Горюшко! Сходи, умойся, на тебе лица нет! Я чаю заварю! Давай, давай!
Мария Ивановна подтолкнула сына в спину и поспешно вышла в сторону кухни. Через секунду загремел металлический чайник. Виктор тяжело посмотрел за дверь и сглотнул. За распахнутой створкой виднелась скамеечка у двери, его ветровка, плащ матери, слегка небрежно расставленная обувь. На больших часах была одна минута первого. Часы тикали, за окном шелестел дождь, шуршали проезжая редкие машины, каркнула разбуженная ворона. Виктор с трудом переставлял налившиеся свинцом ноги.
Ужас ещё не до конца отпустил Богданова, и шёл он, как сквозь воду, с опаской заглядывая за каждый угол. Виктор чувствовал себя так, будто пробежал марафон и не ел неделю. Вокруг всё было залито успокаивающим резким электрическим светом, но сердце всё ещё билось часто. Виктор подумал, что никогда больше не сможет спать в темноте. Учителя немного отпустило, когда он поплескал себе в лицо ледяной воды. В зеркале отразилось его бледное сероватое лицо с внезапно проступившими складками между бровей и у губ.
– Вить, ты как? Я тебе в чай коньяку плеснула, – крикнула Мария Ивановна с кухни.
Виктор встряхнулся. Вообще, они оба не пили, но сейчас он понял, что чашка горячего сладкого чаю с каплей коньяку ему не повредит. Он вытер лицо жёстким вафельным полотенцем и повернулся, чтобы выйти, когда в зеркале что-то блеснуло.
Кулон-пёрышко висел на его шее.
Пальмы за дверью
В ту ночь Виктор не выключил свет. Спал он плохо, но утро, солнечное и ясное, смыло страх. Он с трудом мог вспомнить, что точно ему приснилось. Но повинуясь какой-то странной мысли, пёрышко он всё-таки не снял. Суббота, двадцать второе сентября.
– Мам, я сегодня надолго! – крикнул Виктор вглубь квартиры из прихожей. – Трудовая повинность.
Ярославль расцветился. В зелени уже настойчиво проглядывала желтизна и багрянец. Горожане оделись в уютные плащи и модные курточки. На асфальте и брусчатке стояли лужи, в которых прыгали дети. Над тротуарами плыли цветастые зонтики. Мокрые дороги нарядно отражали свет фонарей. Небо стало мягким и каким-то плюшевым, солнце приятно гладило по щекам, облака нахохлились и стали похожи на сдобные оладушки. Воробьи деловито с многоголосым «чив-чив-чив» купались в песке. Пахло осенью.
Школьный сад тоже прихорошился, увесившись цветастыми съедобными украшениями. Яблони, груши, сливы и какие-то другие неизвестные Виктору деревья протягивали прохожим ветви, полные плодов. Кусты сгибались от усеявших их ягод, отовсюду манили сочные тяжёлые фрукты всех цветов радуги. Деревья плодоносили так буйно, что выглядели похожими на щедро украшенные шарами новогодние ёлки. Орешник и плющ начали менять цвет листвы на кроваво-красный, пахло чем-то вкусным и сладким.
После короткого субботнего учебного дня с последним звонком захлопали открываемые с великим энтузиазмом двери классов. Ученическая река потекла в сторону долгожданной свободы. А Виктор поплёлся в учительскую, где припозднившиеся коллеги как раз заканчивали дописывать, дочитывать и одеваться.
– А собирать это всё будут? Жалко же, – спросил Виктор.
Учитель рассеянно уставился в окно, ни к кому конкретно не обращаясь.
– Конечно, соберут! Как не собрать? Целый фестиваль устроят, как и каждый год, – ответил Геннадий Саввич.
Геннадий Саввич был учителем ОБЖ, толстый, смуглый и забавно длинноносый.
– Фестиваль? – заинтересованно спросил Виктор.
– Да, повариха варенья наварит, пирожков напечёт, школу листочками украсим, пир устроим, вино и пиво рекой! – громко хохотнул географ, Лука Фёдорович.
Невысокий красивый мужчина неуёмной энергии и чувства юмора всегда разговаривал несколько фривольно.
– Будем объедаться и плясать до упаду.
– Какое вино? – беззлобно хохотнул Геннадий Саввич. – Мы в школе!
– Всё время надеюсь, что вы про это забудете! – ухмыльнулся Лука Фёдорович.
С громовым «БАМС» он захлопнул классный журнал и зыркнул на Геннадия Саввича.
– Это Вам всё траву подавай, я люблю мясо и пиво!
Лука Фёдорович с этими словами панибратски приобнял Виктора. Богданов съёжился и покосился в ответ, но это ничуть не смутило Луку Фёдоровича.
– Каждому своё, – согласился Геннадий Саввич с умиротворённым кивком.
– Да уж конечно, – усмехнулся Лука Фёдорович и, наконец, отлепился от Виктора.
– А завтра знаменательный день, – вдруг сказала Майя Романовна, учительница астрономии.
