скачать книгу бесплатно
Кости прежде погибших могли б ответить,
но молчат, лежа в чаще в глубоких ямах,
ведь не зря ее так охраняет мама.
Тень скользит по земле, в лесу тихо, ясно,
лишь пятном ярким шапки ее цвет красный.
Мать ее больше дома не обнаружит.
Лишь для виду со стен поснимают ружья
мужики, бабы слезы повыжимают,
уже зная, что не придет живая.
Позже шапку найдут в бурых пятнах крови,
не найдя ничего, впрочем, шапки кроме.
Байки станет сюжетом кровавой дева,
и, увы, ничего с этим не поделать.
Впрочем, ходит история все ж похуже,
что чудовище, девушку ту не скушав,
разглядело и кудри, и нежность уст и
из лесу теперь ее не отпустит.
Что случилось, чему суждено случиться:
стала дева невестой его – волчицей.
И лишь мать узнает ее в том оскале,
когда ночью скользит тень по доскам спальни.
Уши – слышать, пасть – рвать, чья-то дочка в брюхе.
Впрочем, может, и это лишь только слухи.
Золото
Как там было на деле, никто не знал.
Говорили, принц стражу в ту ночь не звал,
что кинжал обнаружили на парче,
чьей-то залитой кровью, но только чьей?
Что пиратскую дочь может удивить?
Он шептал ей слова свои о любви,
пальцы прятались в кружево рукава.
А ее руки знали лишь, как канат
оставляет занозы и волдыри.
Задыхаясь от страсти, почти немым,
он ей падал в колени, дрожал, сражен.
Он был легким пером, а она ножом.
Он был птицей, упрятанной в замка клеть,
а она вором, что клеть решил посметь
вскрыть своей огрубевшей за жизнь рукой.
Ворвалась, как волна, отняла покой.
Только все это – сказка не о любви.
Говорил ей отец, должен клад хранить
самый верный и честный из мертвецов,
а любовь не для нас, дочь, в конце концов.
Он доверился ей, в тайный грот пришел.
Она не обманула, сказав, душой
вечно связан с ней станет, ответив «да»,
с ней уже не расстанется никогда.
С того дня прошло много хороших дней,
обратилась та дева в грозу морей,
стал легендой упрятанный ею клад,
но найти его мало сокровищ карт:
мертвец клад охраняет, собак верней.
Только изредка кажется все же ей:
кудрей шелковых золота теплый цвет,
может, был все ж важней золотых монет?
А во мне они чуяли
А во мне они чуяли только лишь зло и смерть,
потому-то никто не решился из них посметь,
все им заместо кожи виделась чешуя,
пасть клыкастая, что проглотит их, не жуя,
когтей видели острые лезвия на руках.
И я видела страх, и затем стал привычным страх.
Но однажды явился чужак, он меня не знал
и он их не послушал, что людям желаю зла,
ликом черта страшнее, сам дьявол мне – старший брат.
И когда к нему вышла, то не повернул назад,
молча взял ладонь в руку, чувствуя, как дрожит,
и я выбрала жизнь, а затем узнавала жизнь;
дни с ним вместе летели, как по небу облака.
А как люди прознали, что стала я дорога
и не видит во мне он монстра, зовет женой,
ходит подле чудовища счастливый и живой,
так объятьем решили отвадить тогда петли.
Но я спрятала крик, а затем запретила крик.
Озарил солнцем ночь охвативший здесь все пожар —
тот, что прежде они представляли в моих глазах —
обернулся чудовищ реальней, страшней их всех.
Ветер носит над пепелищем золу и смех.
Что растили во мне так долго, теперь взросло:
вы посеяли зло и теперь пожинайте зло.
Легче
Эльза послушалась, и одна жаба села ей на темя, другая на лоб, а третья на грудь; но Эльза даже не заметила этого, и, как только вышла из воды, по воде поплыли три красных мака. Если бы жабы не были отравлены поцелуем ведьмы, они превратились бы, полежав у Эльзы на голове и на сердце, в красные розы.
Легче пера касаний его дыханье.
Крапива ненужная брошенной высыхает.
Томятся крылатые братья, все ждут спасенья,
Элиза не вспоминает про них совсем.
Пугали зазря и пытками, и кострами.
Легко оказалось отречься, мол, не сестра им,
змеей заползти в шелков королевских ложе,
кормить короля и собою, и сладкой ложью,
понять злую мачеху, разом простив все козни.
По глади воды не спешат расплываться розы,
и сном теперь мнятся три алых невинных мака.
Реальность сидит на груди, продолжает квакать.
Перья
Глажу легкие перья, нежные, как ковыль,
ты стоишь, плечо белое, юное оголив,
на лице проступает сомнение, после — страх,
ведь тебя не спасла, ведь тебя предала сестра.
Как тебе теперь жить — волочить по земле крыло?
Рот предвестником плача надкушен и искривлен,
но ни слова не скажешь, и тишь станет мне, как плеть.
А в глазах лишь одно желание – улететь,
и дрожат перья, пальцы, и губы твои дрожат,
потому что ты знаешь: тебе не уйти назад,
снова частью не стать летящих вдаль лебедей.
Но меня не найти теперь ближе тебе людей.
Этот выбор был сложен, но все ж не сложней огня
короля ли ладоней, того ль, что грозил объять,
обещал жечь больнее крапивы стократ любой.
Но тебе говорю, что мной двигала лишь любовь.
Остаешься, нерадостный, рядом, но цел и жив,
но, страшнее костра, яд рассказанной тебе лжи
меня ест изнутри, все сильней день за днем горит.
Ты стоишь, плечо юное, белое оголив.
Мой дракон
Господи, молю тебя, исправь все, прошу, исправь.
В сказке этой не должен на троне сидеть дракон!
Но очередного принца катится голова,
а чудовище по-прежнему занимает трон.
Меч поднять не в силах, в мрачной келье своей сижу,
от принцессы лишь гонор, но он уже поутих.
Мне дракон сказал, что охраняет меня, как клад,
не из-за красы, а из-за камня в моей груди.
Что это за камень, я не знаю, но холодит,
оттого поди по принцам мертвым лью мало слез,
а когда дракон ко мне приходит, то не дрожу,
когда когти в ласке нежной трогают рожь волос.
Обжигает грудь, во мне пытается камень греть.
Царство захватить далось полегче ему, видать.
И чем горячее еженощно со мной дракон,
тем меня сжигает все отчаяннее вина.
Потому что, если камень сможет собой согреть,
что еще сумеет он во мне тогда поменять?
Вдруг прощу ему руины дома и жизнь в аду?
А потом на троне будет место и для меня.
Потомок дракона
Победивший дракона становится сам драконом —
здесь царит непреложный и древний, как мир, закон
Но дракон ушел сам, и драконий лишь сын остался,
обреченный сидеть на цепи и без права царства,
как когда-то отец, не смирившийся с этой ролью,
не забравший, уйдя, дитя свое за собой.
В утешение шепчет во тьме золоченной клетки,
что неважно, как много пройти должно будет лет,
крылья небо затмят, когда он, собрав сил, восстанет,
когда все поглотит сжигавшее его пламя,
что носил и терпел в себе, яростью иссушаем:
горстка пепла на месте, где раньше была душа.
В ожиданьи триумфа он тратит бесцельно время,
он забыть не пытается, искренне, слепо верит,
что река унесет предавших тела, не зная,
что река, где он ждет, измельчается, иссякает
вместе с нитью, что вьется из сердца к порогу дома,
что разрушен давно, где уже не найти родного:
его след затерялся, не помнит дорога следа.
Слишком много сбежать успело, как сам он, лет.
Кто ушел добровольно, того не зовут пропащим.
Греет лучше огня слепой ярости алый плащ,
и закон вместе с прошлым песком оседает в реку,
