Желание для птицы Сирин

Хелена Гришанович

Желание для птицы Сирин

Глава первая. Рутинная

Это все от недотраха. Другого объяснения Иван Горохов придумать не смог.

Да и к чему изгаляться, все же сходится. Маруся к этой своей конференции готовилась, как проклятая. Последние два месяца домой приходила поздно, с ног валилась от усталости. Убегала рано, к тому же утром и Ивану было не до того, собственную работу никто не отменял. Все выходные просиживала за книгами, конспектами, а то и вовсе в каком-нибудь архиве.

Ну и какие тут интим с романтикой?

Так что, когда ЭТОТ САМЫЙ СОН приснился впервые, Ваня не особо удивился. Хотя раньше никогда, даже в детстве, не мог похвастаться красочными, запоминающимися сновидениями.

Дело было ровно неделю назад. Машка как раз в этот день отбыла на долгожданное мероприятие, и перед этим они умудрились ругнуться. Помирились, конечно. Через пару часов, по телефону.

Но осадочек остался.

Так что ничего удивительного в пригрезившемся ему гареме, населенном красавицами всех мастей, не было. Удивляться – если не ужасаться – здесь стоило исключительно тому, что сам Ванька в этой восточной сказке оказался не падишахом, властителем роскошного «цветника», а… состоявшим на службе у этого самого падишаха евнухом.

Узнай дед – засмеял бы: «ну ты, Ванька, и каблук! Даже во сне с бабой сладить не способен!»

Старик, кстати, всю эту неделю звонил каждый день. Допытывался, все ли у внука хорошо, да так, что не отвяжешься. С чего бы это?

Сам Иван в первый раз по пробуждении, конечно, расстроился. Вот так выверты бессознательного! Это что, получается, у него совсем с самооценкой беда? Пора, все-таки, к психологу?

Главное, чтобы дед не узнал: ему этой темы для шуток лет на сто вперед хватит.

Во сне, кстати, подобных терзаний не возникало. На это просто-напросто не оставалось времени, ведь служил Иван не абы кем, а младшим помощником смотрителя гарема.

Сам смотритель появлялся на вверенной ему территории не слишком часто.

– Проклятый интриган, сын Шайтана! Только и умеет, что лебезить да изворачиваться! Хоть бы пустынные грифы склевали его гнилой язык! – как-то раз в порыве чувств высказался по этому поводу старший помощник.

Уточняющие вопросы Иван решил не задавать. За излишнее любопытство здесь легко можно было расстаться с головой.

Хотя, какая разница, если все происходящее – плод его воображения? Нет, все равно неприятно.

Старший помощник смотрителя заведовал охраной. На долю же Ивана выпала хозяйственная часть. Еда должна быть приготовлена в срок, многочисленная одежда выстирана, а дворец (да-да, гарем занимал целый дворец, называемый здесь «женским», с прилегающим к нему роскошным садом) блестеть так, чтобы ни пятнышка, ни пылинки.

По нервозатратам это было даже круче, чем родная проектная контора. Самую малость, но все-таки.

И если отстаивать свою точку зрения перед самодуристым начальством и отмахиваться от нахрапистых строителей Горохов за пять лет работы худо-бедно научился, то командование «бабским батальоном» рабынь разного возраста, национальности и степени вышколенности далось ему, мягко говоря, нелегко.

Ничего удивительного, что утром Ваня чувствовал себя уже отпахавшим восемь положенных часов и еще три сверху.

– Вот тюнтель! – сказал бы на это дед.

– Ну, тюнтель, дальше-то что! – ответил бы Иван, не сумей он вовремя прикусить язык. – Не всем же, чуть что не по его, ногами топать, кулаком по столу дубасить и права качать!

Хотя, чего тут врать, «прикусил» бы.

Нужно собраться и как-то переосмыслить свою жизнь. Записаться все-таки к психологу. Или в группу анонимных тюнтелей/каблуков/куколдов/неврастеников/ глубоких интровертов без намека на организаторские способности. Вряд ли, конечно, такие имеются. Вот будь Горохов алкоголиком или наркоманом, проблем бы не возникло.

Можно еще походить на бокс, какую-нибудь борьбу, единоборства, или что-нибудь вроде того… хотя плавали, знаем… Иван занимался несколько лет дзюдо в детстве… занимался с удовольствием, даже делал успехи… но вот на характере это отразилось слабо… никак не отразилось, если честно.

Но, если уж на то пошло, обычно собственный характер не вызывал у Вани особых нареканий. В общем и целом.

Наверное, это от усталости. Когда работа не отстает даже во сне – удовольствие ниже среднего.

… и с Марусей в последнее время разлад…

Но при этом, как ни странно, во сне Ивану нравилось. Хотя, почему странно-то?

Место колоритное – раз. Величественные дворцы и роскошные сады соседствовали с сонными узкими улочками и шумными площадями. Яркие одеяния местных, от обитателей владений падишаха до попрошаек у ограды, буквально резали глаз. Да и окружающий пейзаж был настолько пестрым и контрастным, будто впитал в себя все краски вселенной.

К буйству цвета Иван привык быстро и теперь очень жалел, что никак не может добраться до гуаши. Во сне-то понятно: гуашь гаремному завхозу не полагается. В реальности же все необходимые принадлежности имелись. Лежали себе на полке, ждали прилета музы. А тут вдохновение буквально забило ключом – спасибо, что не гаечным по голове – зато сил и времени не было совсем.

Место воистину сказочное – два.

И ничего он не повторяется. Иван столько обычных самолетов в жизни не видел, сколько ковров-самолетов здесь.

Случилось ему однажды наблюдать и выступление труппы повелителей стихий (хиленьких, раз в лицедеи пошли, как высказался старший помощник смотрителя). Представление завораживало не только хитросплетением ритма и мелодии, или кошачьей грацией танцовщиц, но и всполохами огня, струями воды и тончайшим ледяным кружевом, которыми те управляли.

И это не считая множество баек про коварных джиннов, разбойничьи банды, заручившиеся поддержкой свирепых пустынных духов, разномастных колдунов и многое другое.

В общем, арабская ночь, волшебный восток и так далее.

Ну и на закуску пункт три: во сне ощущалось все так, будто бы Ваня отправился на заработки в Аграбу. Или на практику со студотрядом. Где еще найдёшь подобное сочетание рабочих обязанностей, легкости бытия и вороха впечатлений?

Иван отдавал себе отчет, что ЭТОТ САМЫЙ СОН был максимально странным. Именно сон, а не сны, никаких оговорок. Начинался он всегда с пробуждения на рассвете в скудно обставленной комнатушке в хозяйственной части женского дворца. Ваня приводил себя в порядок и приступал к обязанностям. Заканчивался отходом ко сну поздним вечером. Дни во сне были наполнены до ужаса реалистичной рутиной и объединялись сквозным сюжетом.

А еще Иван совершенно точно чувствовал вкусы и запахи. Так ведь быть не должно? Окончательно уверился он в этом после трех ночей тревожных наблюдений. Вот насчет боли он точно бы не сказал, поскольку мог ощутить (или ощутил?) ее за все дни ровно один раз, когда неудачно впечатался в дверной косяк.

Впору было всполошиться и додуматься до какого-нибудь там попаданчества, или еще какой фэнтезийной муры. Но каждое утро Ваня исправно просыпался в своей постели, так что к происходящему относился со спокойным интересом. Странно, конечно, но как есть.

Вот так все и шло ровно четыре ночи.

А на пятую ночь, вернее, на пятый день, падишаху должны были доставить новую наложницу. Экзотическую девицу откуда-то издалека.

Весь гарем с раннего утра стоял на ушах. Каких только предположений не высказывалось. И что это дочь самого морского царя. Или принцесса племени нагов. Или еще кто. Слухи тут и там перерастали в горячие обсуждения и даже споры со ставками.

Самому Ивану было не до сплетен, ведь он должен был подготовить покои для новой жительницы. Что он и сделал аж четырежды. Первый раз по долгу службы, остальные три – из-за придирок смотрителя. Тому постоянно мерещилась грязь на чисто выскобленном полу и пыль на многократно выбитых коврах. И не нравилось абсолютно все: от цвета скатерти до ваз на подоконнике.

Наложницу доставили незадолго до ужина. Полуденная жара как раз спала, и обитатели дворца с удовольствием высыпали поглазеть на балконы и террасы. Тема возможного змеиного или рыбьего хвоста, крыльев или паучьих лап здесь и сейчас достигла пика актуальности.

Иван тоже испытывал по этому поводу неслабое любопытство. Которое, впрочем, сошло на нет мгновенно, как только он вместе со смотрителем, старшим помощником и стражниками вышел встречать вновь прибывшую.

Раньше-то он считал, что «пленница золотой клетки» – это такая фигура речи.

Видимо, не здесь.

Золотая клетка впечатляла. Бандура метра три в высоту, два метра диаметром в плане. Ковка изящная, будто это не сталь, а кружево.

А вот в обитательнице клетки на первый взгляд не было ничего экстраординарного. Обычная женская фигурка хрупкого телосложения, с ног до головы укрытая плотным покрывалом. Дрожащая, будто в сильном ознобе.

Клетку открывать не стали. По знаку смотрителя стражники просто переставили ее с ковра-самолета на носилки и так и внесли во дворец.

Не выпустили пленницу и в покоях.

«Ну и зачем они ей тогда?» – с раздражением подумал Ваня и больше сегодня о вновь прибывшей не вспоминал.

Впрочем, это было только начало.

Осознание шарахнуло Ваню на следующее утро в реальном мире. Да так качественно, что ни о чем другом он и думать не смог.

Дамы из гарема абсолютно не тяготились своим положением. Даже рабыни, что уж тут говорить о четырех законных женах и высокоранговых наложницах. Иван, продукт XXI века, мог считать это дикостью, варварством, но в чужой монастырь, как известно… и вообще, это ведь сон.

В здешних реалиях попасть в гарем богатого, влиятельного мужчины считалось для девушки большой удачей. А тут падишах – куда уж богаче и влиятельней.

Это все к тому – Ваня был уверен – что каждая из обитательниц гарема приняла свою судьбу если не с восторгом, то, как минимум, спокойно. И никого из них не держали в клетке.

…ага, кроме одной…

На шестую ночь гарем штормило еще сильнее, чем накануне. В чем заключается экзотичность пришелицы, доподлинно так никто и не узнал. Ну, кроме смотрителя и, возможно, старшего помощника. Так что слухи, сплетни и догадки множились, приобретая чем дальше, тем более гротескные формы.

Лично Иван точно знал две вещи: клетку все еще не открыли, а сама пленница отказалась от еды.

А еще из-за двери ее покоев то и дело доносилась… мелодия.

Наверное, правильней сказать, песня, но Иван, как ни старался, не смог не то, что разобрать, но даже различить слова. Да и нужны ли они, если это… восхитительно. Мелодия была то тихой, нежной и печальной, как одинокий лесной ручеек, то становилась мощной, дикой, необузданной, словно горный поток.

(Мда, поэтические сравнения все-таки не его сильная сторона)

Но неизменно пробивала так, что сердце щемило.

У старшего помощника тоже щемило сердце, но по другой причине. Падишах уже завтра требовал новое приобретение к себе в опочивальню. Нежную, ласковую и покорную – и это дословная цитата. Ну, или на худой конец, тихую и покорную, с чем явно наблюдались серьезные трудности.

– Ишь, заливается! Ох, полетят завтра наши головы, – сокрушался старший помощник. – А все этот старый ишак!

Тут он понизил голос. Старый ишак, он же смотритель, сегодня обретался во дворце неотлучно. Пытался найти подход к строптивице. Строптивица на контакт не шла.

– «Диковинка»! – в запале передразнил начальство старший помощник. – «Настоящая птица Сирин, о лучезарнейший, ни у кого такой не будет»! Хоть бы шакалы пожрали печень этого лизоблюда!

–Птица Сирин? – переспросил Иван, надеясь, что продолжение разговора хотя бы в общих чертах прояснит, кто это.

Звучало знакомо, однако познаниями в мифологии Иван обладал весьма скудными.

– Самая настоящая, – отозвался старший помощник. – Один ушлый работорговец сторговал ее у какого-то полоумного колдуна аж за десять юных человеческих рабынь. Хотя, что-то мне подсказывает, никакой этот колдун не полоумный. Вон как ловко избавился от обузы. Теперь нам с ней бейся! Одно хорошо, охранные браслеты работают на славу, и ее проклятых песен можно не опасаться!

Понятней не стало, Иван уже сам предположил, что восхитительная мелодия, возможно, имеет некую колдовскую силу. А «проклятый голос» все звучал и звучал… завораживающе.

И не ясно, в чем тут дело… то ли хваленые браслеты работали не так и идеально, то ли… сама боль превратилась в музыку… однако вечером Иван улучил момент и проскользнул в покои пленницы.

Зачем его туда понесло? Что он ожидал увидеть?

Что бы ни ожидал, а увидел худенькую, если не сказать тощую, малость угловатую девушку. Совсем юную, почти девчонку.

В ее облике так и не появилось ничего примечательного. Разве что густые, гладкие, иссиня-черные волосы до пят. И невероятно насыщенного синего цвета миндалевидные глаза в обрамлении густых угольных ресниц.

В эти-то расширенные от страха глазищи Горохов и уставился, как завороженный.

Стоял, как идиот, минут пять, не меньше, пока пленница тряслась, вжавшись в дальние прутья клетки. Сначала. Потом, правда, вроде как успокоилась, взгляд ее при этом сделался серьезным, пытливым. А затем резко рванула к нему и воскликнула, буквально выкрикнула:

– Помоги! Молю, помоги!