скачать книгу бесплатно
Обычные люди никогда их не видят.
Почти никогда.
Потом он помнил двор, пульсирующие голубые вспышки огней на крышах полицейских машин. Сильные руки, хватающие его за плечи, топот множества тяжелых ботинок по лестнице, лица высовывающихся из-за дверей соседей. Маслянистый блеск на черных стволах. Мигание фотовспышек. Толпа суетящихся в доме мужчин. Шершавое, оливкового цвета одеяло, которое набросили ему на плечи. Грохочущие жестяные голоса из раций. Уколы и тихие, но настойчивые вопросы полицейского психолога. Жирные следы черной кальки, когда у него снимали отпечатки пальцев.
Транквилизатор успокоил его, залив пылающую часть мозга химическим, полным пустоты фальшивым облегчением. Он ответил на вопросы.
Его увезли на скорой, где он сидел на сложенных носилках, глядя на размытые огни города. Желтые и красные блики на залитых дождем стеклах.
Тем временем стянутые со всего района патрули искали высокого худого мужчину в черном плаще и обшаривали мусорные урны в поисках белой птичьей докторской маски.
Павел провел в психиатрической клинике три дня. Посттравматический шок. После уколов он перешел на таблетки, после чего уже был в состоянии есть, спать и отвечать на вопросы следователей.
Следствие прошло в экспресс-темпе. Чумного Доктора, как его назвали в рапорте, не нашли, зато нашли только что выпущенного из закрытого центра тюремной психиатрии Стефана Дурчака – невысокого, лысеющего, в толстых бифокальных очках. До прошлой недели он тринадцать лет пребывал в закрытой лечебнице, имея на своем счету два убийства несовершеннолетних и три поджога. Когда его выпускали, он представлял собой клинический случай успешной терапии.
Дурчака схватили той же ночью. Он ездил на ночном автобусе от кольца до кольца, измазанный кровью Магды, и орал рифмованную оду какой-то своей королеве. При нем имелся нож – кривой садовый ножик с деревянной рукояткой. Отпечатки его пальцев совпадали с теми, что остались на стенах дома Магды и Павла.
Никто не задумывался над тем, как Дурчак вышел из запертой изнутри квартиры. Никого не заинтересовало, что на самом деле видел мой племянник. Дело закрыто. Успех.
Но когда Павел вышел из клиники, он, естественно, был не в состоянии вернуться на бойню, в которую превратился его дом, и отправился ночевать в гостиницу.
А в ночь перед тем, как я встретил его на вокзале, он открыл глаза после внезапного кошмара и увидел черную, будто жирная сажа, фигуру, стоящую над его кроватью. Увидел лицо в маске врача времен эпидемии чумы, запомнил узловатую желтую руку, на которой два ненормально длинных, сросшихся пальца напоминали искривленное острие. Скекс держал в этой руке мясистый пульсирующий плод – человеческое сердце, увенчанное пучком разорванных сосудов, которое он медленно надрезал острием другой руки, словно чистя апельсин. Кровь – черная в ртутном блеске неоновых реклам за гостиничным окном – текла густой горячей струей прямо на грудь моего племянника.
А потом были пустые улицы, вокзал, мой автомобиль и моя гостиная.
И Павел, который размеренно покачивался в кресле и монотонно стонал: «Я свихнулся, свихнулся… боже, я наконец свихнулся!»
У меня дома есть кое-какие успокоительные средства – в конце концов, я чокнутый. Похлопав парня по спине, я мягко прочитал ему лекцию на тему галлюцинаций, кошмаров и посттравматического шока. Лекция звучала вполне достоверно – он знал, что я бывший шизофреник и мне наверняка известно, насколько реальными могут быть галлюцинации.
Проглотив таблетку секонала и выпив стакан минералки, он уже через двадцать минут спал сном младенца. Органическая химия – великая вещь.
Первого демона я видел еще до того, как научился говорить, – именно поэтому я хорошо все помню. Это был гаки, а мне не исполнилось и двух лет. Кошмарная, возникшая ниоткуда желтая морда преследовала меня, кричащего, по всей квартире. Я помню не только ужас, но также страшное усилие, с которым пытался позвать на помощь, выразить хоть какие-то чувства, но не мог. Ничто из того, что со мной происходило, было невозможно описать с помощью тех нескольких случайных слов, которые я знал. Родители не могли меня успокоить, поскольку не видели того, что видел я.
Потом появились сны.
У меня было обычное мирное детство, пока я, выпив стакан молока и выслушав сказку, не ложился в постель. После в темноте детской мне снились похожие на скелеты лица людей в бело-синих робах, клубы ржавой колючей проволоки и бескрайние руины, над которыми поднимался синий дым; полные трупов ямы, переплетения похожих на изломанные ветви рук.
Я не боялся.
Я не понимал, что вижу.
У меня был и друг. Он приходил ко мне ночью в своей мохнатой грубой одежде цвета порыжевшей бронзы и шляпе с подвернутыми с одной стороны полями. Я называл его Матиболо. От него пахло дымом. У него были добрые серые глаза и недоставало зуба с левой стороны, что придавало ему, как мне казалось, залихватский вид. Лицо его загорело только до линии шляпы, а под ней была щетина рыжих волос, коротких, словно шерсть таксы.
Я знал, что его нет в живых.
Он появлялся в моих снах каждую ночь и пытался что-то мне сказать. Я не мог его понять, и Матиболо прекратил свои попытки. Он пробовал со мной играть, но у него это не получалось. А однажды я увидел в киоске солдатика – не такого, как обычные фигурки четырех танкистов или отважных советских солдат с ППШ. Он был отштампован из пластмассы – топорная копия какой-то западной игрушки. У него были такие же смешные сапоги с отворотами, очень длинный нож на поясе и грязно-желтая короткая куртка с карманами и закатанными рукавами, доходящая до бедер. А на голове – широкая шляпа с залихватски подвернутыми полями.
Мне обязательно нужна была эта фигурка, а киоск оказался закрыт. «Матиболо! Матиболо!» – вопил я. Истерика продолжалась так долго, что мои родители всерьез подумывали, не взломать ли киоск. Наконец его открыли, и первым клиентом в тот день стала моя мать, а когда я отправился в детский сад, в моем кармане в полной безопасности лежал Матиболо. Лишь по прошествии многих лет, полных пугающих и исключительных событий, до меня дошло – не Матиболо. Мартин. Мартин Борроуз. Сержант Мартин Борроуз из Сиднея.
После кошмары меня больше не мучили. Лишь когда в возрасте двенадцати лет я свалился с лестницы и лежал в больнице с тяжелым сотрясением мозга, в фосфоресцирующем полумраке ночи увидел, как вокруг моей койки собираются скексы. Я слышал их хриплый шепот и видел жуткие, напоминавшие птичьи черепа лица; похожие на комья черной паутины тела и стекловидные кривые когти.
Мгновение спустя во двор с обычным для того времени протяжным воем въехала скорая – и скексов будто ветром сдуло. Они насытились и больше не приходили к моей койке.
Прошлое вернулось, когда я начал взрослеть, но уже не в виде кошмаров. Впервые это случилось, когда однажды летом я задремал днем, утомленный жарой. Потом, ночью, я не мог заснуть и в конце концов провалился в подобие полусна, заполненного неопределенными кошмарами. Я помню, как хотел проснуться и не мог. Я знал, что мне снится сон, но не мог его прервать. Я пытался скатиться с кровати, пытался встать, пытался открыть глаза, но тело не слушалось. Казалось, меня разбил паралич. В конце концов до охваченного паникой мозга дошло, что я мечусь по постели, что я встал и открыл глаза и смотрю на самого себя, лежащего на спине. Я открыл внутренние глаза.
Тогда я впервые оказался в краю Полусна, в Междумирье. Впервые увидел его красное небо и Ка всех обыденных предметов, стоящие на их месте подобно мрачным муляжам.
Это не загробный мир, еще нет. Загробный мир намного выше. Это лишь трещина, щель. Дыра между жизнью и смертью, полная теней и сомнений. Там находятся мертвые или полуживые души всего, что нас окружает. Там стоят такие же здания, такие же стулья и зеркала, но они выглядят иначе, ибо это не те же самые предметы, но их призраки. Их Ка. Их отражения в краю Полусна.
Сперва я сам хотел туда вернуться. Междумирье пугало, но и завораживало. Я был лишь подростком, читал книги о развоплощении и астральных телах. И занимался йогой.
А потом оказалось, что я не могу перестать туда возвращаться почти каждую ночь. И что Междумирье не пусто и безопасно. Это был не тот мир, где я мог бы скользить подобно призраку, проникая сквозь стены, чтобы добраться до комнаты, где спит королева красоты нашего класса, и безнаказанно наслаждаться видом обнаженного тела ни о чем не догадывающейся шестнадцатилетней девушки.
Оказалось, что это царство демонов. Пограничье. Место, где обитают те, кто не смог найти свой путь на Ту Сторону, куда забираются создания из других пределов, у которых нет сил, чтобы появиться в нашем мире. Ближайшее место, откуда они могут до нас добраться, – Междумирье.
Поняв, что не могу освободиться, я сошел с ума. Край Полусна сам призывал меня каждую ночь, затягивая в гущу призраков и чудовищ, порожденных нашей низостью и питающихся нами.
Лекарства помогли. Не знаю, излечили ли они меня от шизофрении, но, во всяком случае, разорвали связь между мной и Междумирьем.
Потом я вернулся туда уже сознательно.
Мне помог Сергей Черный Волк. Я познакомился с ним благодаря своей профессии этнолога, когда путешествовал с экспедицией по краю эвенков. Именно там, сидя в его хижине за самоваром и стопками спирта, я понял, что впервые могу кому-то об этом рассказать. Сергей – маленький худой азиат с плоским как сковородка лицом – тоже почувствовал во мне братскую душу. Он надевал для меня свою куртку из оленьей шкуры, увешанную жестяными побрякушками, брал в руки бубен, плескал спиртом в огонь и рассказывал мне сказки о мудром Ли?се. Он учил меня знаниям о Древе Жизни и мирах, которые находятся над и под нами – но лишь затем, чтобы я мог писать свою докторскую.
Потом, когда я выключал переносной катушечный магнитофон «Каспшак» и убирал фотоаппарат «Смена», мы начинали разговаривать по-настоящему. И только тогда Сергей показывал мне, что на самом деле значит сибирский шаман. Только с глазу на глаз. Таков был договор.
Сергей научил меня собирать хрупкие маленькие грибочки на красных ножках, добавлять травы и лишайники, делать из всего этого настойку на крепком домашнем спирте. Именно благодаря ему я вернулся в Междумирье.
«Ты должен туда вернуться, – говорил Черный Волк. – Иначе не узнаешь покоя. И всегда будешь бояться».
Я боялся – и пил настойку.
А потом я лежал под жутким красным небом Междумирья, видя над собой колючие призраки кедров, пронзающих клубящуюся бесконечность, и мне казалось, что стая зубастых, поросших черной шерстью тварей разрывает меня в клочья, а потом собирает обратно рыжими от моей крови лапами.
Я умер и родился заново.
Но я научился входить в Междумирье совсем иначе, уже не как туманный, проникающий сквозь стены астрал. Я мог появиться там как существо из плоти и крови. И мне уже было не так легко причинить боль.
Именно тогда я встретил Селину.
Она сама влекла меня к себе – в полуразвалившуюся беседку из войлочных плит и шифера, куда ее затащили. На садовые участки для рабочих, на серый цемент, которым залили ее неглубокую могилу.
Каждую ночь она выкапывалась из-под цементного пола кровавыми пальцами со сломанными ногтями, пронзительно воя от ярости и тоски. На ее зеленоватом теле остался лишь сгнивший обрывок купальника.
Вполне хватило бы ее успокоить и перевести на другую сторону. Я мог это сделать, но тогда об этом не знал. Селина слишком долго была прикована к этой беседке и цементному полу. Думаю, в астральном смысле она слегка сошла с ума.
Я нашел этот садик. Беседка стояла точно так же, как и ее тень в Междумирье, а постаревший убийца сгребал засохшие листья, опадавшие с кривых яблонь. Я запомнил его лицо.
Потом однажды ночью я добрался до него в Междумирье. Он спал в собственной постели, туманный и нереальный. В ту ночь уже от меня убегали другие по окутанным мглой и засыпанным пеплом улицам страны Полусна.
Я смотрел на его двоящееся тело – материальное, едва видимое и туманное, и слабый светящийся астрал, походивший на тусклое сияние.
Я помню свой гнев. Гнев Селины. Услышав шипящий шепот, напоминавший шелест сухой листвы, я увидел, что из шкафа выходит скекс, по-птичьи крутя клювастой головой. Голова поворачивалась из стороны в сторону, а вокруг клюва черной змейкой извивался тощий язык.
Сперва я услышал собственный рев, а потом врезал скексу по морде.
Это было безумие. Он должен был меня убить.
Но он просто сбежал.
А потом я воткнул руку в худую грудную клетку, облаченную в бордово-синюю пижаму, и нащупал твердое скользкое сердце, затрепетавшее в моей ладони как воробей.
Я отдал его Селине.
И, сам не зная почему, привлек ее к себе. Именно тогда я впервые открыл кому-то путь.
Нас залил столб белого света, вонзившийся, подобно колонне, в красное небо. Я чувствовал, как девушка в моих объятиях становится легче. Она что-то шептала мне на ухо, и я не сразу понял, что это адрес. Адрес домика в предместье, где когда-то жила ее бабушка.
– Пятьдесят золотых рублей, – сказала Селина. – В коробке из-под чая, под корнями яблони. Мое приданое. Тебе причитается обол, мой Харон.
Я отпустил ее, легкую, будто наполненный газом шар. Она устремилась вверх по светящемуся столбу, который я для нее открыл.
– Лети, – прошептал я. – Лети к свету.
Сверкающая колонна больше не пронизывала красное небо. Проход закрылся.
Так я стал психопомпом.
А на следующий день я нашел остатки бабушкиного дома – кирпичный прямоугольник посреди заброшенного участка, поросшего сиренью и крапивой. И откопал ржавую банку из-под чая. Мой первый обол.
Я открыл свое призвание.
Работаю я не каждую ночь, стараясь не путешествовать по миру духов чаще, чем раз в два-три дня.
И этой ночью я не собирался работать, но история моего племянника все изменила.
За прошедшие годы я обзавелся снаряжением. Бывают предметы, которые их владельцы или драматические события насытили столь мощным духом, что я могу брать их с собой. Благодаря этому у меня есть оружие и разные устройства, которые в нашем мире выглядят ржавым хламом, но их Ка действует так, как мне нужно в Междумирье.
Один из этих предметов – Марлен. Марлен – это мотоцикл, давно мертвая проржавевшая BMV Р-75 «Сахара» с коляской. Она была очень важна для своего владельца, штурмфюрера Вилли Штемке. Он умер на ней, до самого конца не выпуская руль из рук. И даже потом долго не мог с ней расстаться. Езда на Марлен являлась единственной радостью, которая досталась ему за всю его девятнадцатилетнюю жизнь. Он не видел, не делал и не знал ничего хорошего, кроме Марлен. Даже женщины у него никогда не было.
В нашем мире это лишь стоящий в моем гараже ржавый труп с заросшими поршнями, простреленным баком и истлевшими проводами. В Междумирье, однако, достаточно один раз дать пинка по стартеру – и Марлен срывается с места как нетерпеливый рыцарский конь. Я выкатываюсь под небо кирпичного цвета и мчусь по городу призраков и снов, поглядывая на Буссоль. Ее циферблаты вращаются и крутятся словно астролябия, в поисках завихрений эмоций и колебаний эфира, которыми сопровождается внезапная смерть и появление в Междумирье очередной потерянной души, не знающей, что делать дальше.
Этой ночью я чувствовал: что-то изменилось. Что-то было не так. Вишневое небо выглядело как всегда, точно так же по нему переливались странные желто-голубые фракталы, подобно туманностям с астрономических фотографий, но в воздухе явно висело нечто дурное. Ощущалась тревога.
Я кружил по призрачному темному городу, озираясь. Большинство существ, которых можно там встретить, – размытые пятна мрака, проносящиеся на границе поля зрения. Некоторые приходят сюда из других миров, а некоторые здесь рождаются. Их производят на свет люди, и они больше всего похожи на животных – каких-то ядовитых медуз или пауков. Их реакции инстинктивны и бездумны. Встретив кого-то вроде меня, чаще всего они просто бросаются наутек.
Иногда, хоть и редко, мне встречаются лунатики. Я называю их так, но это не ходящие во сне, а такие же идиоты, каким был я когда-то. Экспериментаторы, упражняющиеся в искусстве развоплощения в астральное тело. Им хочется парить в воздухе, проходить сквозь стены и улицы, тайком посещая тех, кого они любят или желают, и они оставляют свои покинутые беззащитные тела на милость демонов. Здесь, в краю Полусна, они сами напоминают призраков. Полупрозрачные и легкие, носятся туда-сюда и чаще всего, поняв, что не одни, бегут обратно в свои тела, как прячущиеся в нору мыши. Настоящие призраки выглядят здесь реально и четко, напоминая существ из плоти и крови.
Мне доводится видеть самые разные создания. Они гротескны и уродливы, будто карикатуры на полулюдей-полузверей, но, когда на них смотришь, выглядят весьма угрожающе.
Обычно я не могу спокойно смотреть на картины Иеронима Босха – слишком знакомо все выглядит.
Пытаясь свыкнуться с ними, я даю им названия, словно естествоиспытатель, открывающий и классифицирующий неизвестную фауну. Все сразу становится более знакомым и привычным.
«А, да это лишь кусач!» Или: «Что-то плоскогнильцы сегодня низко летают. Похоже, прольется кровь».
На самом деле улицы обычно пусты, ветер гонит по ним клубы серебристого пепла, а твари и чудовища таятся где-то во мраке. Они действительно сбегаются и слетаются, почуяв свежую пневму, но только в этом случае.
Этой ночью, однако, было оживленно. Вокруг моего дома крутилось несколько скексов, что не предвещало ничего хорошего. Они чуют смерть, причем внезапную и пакостную, такую, после которой остается множество начатых и прерванных дел. Они сидели на корточках, завернувшись в свои полотнища, или неподвижно стояли, будто мрачные марабу над трупом крокодила. И смотрели.
Смотрели на мой дом.
Я слышал шепот, шипение и хихиканье, шелест сухих мертвых листьев. Какие-то другие твари кружили по улицам; в снопе света от фары Марлен пробежало зубастое, покрытое шипами существо, окинув меня неприятным взглядом лиловых глаз. Даже в небе кружили похожие на скатов длиннохвостые силуэты.
Найдя дом, в котором по ту сторону сна жил мой племянник со своей девушкой, я припарковался на тротуаре. Вдоль улицы стояли нечеткие Ка нескольких автомобилей, похожие на тени. Либо нынешние автомобили не имеют души, либо их владельцы не придают им значения – не знаю. Старый каменный дом был хорошо виден. Эмоции, мысли и мечты сотен жильцов сотворили за прошедшие годы множество мыслеформ, которые ползали по стенам, скреблись и пробегали в полумраке, кружили вокруг испускавших тусклый рыжий свет лампочек, будто мотыльки. Какие-то худые уродливые создания сидели на карнизах и балконах, подобно средневековым горгульям.
Найти дверь на самом верху лестницы, перечеркнутую бело-красными лентами из пленки и опечатанную полосками бумаги со штампами районного отделения полиции, не составило труда.
Одним движением сорвав полоски, я достал из-за пазухи обрез и пинком распахнул дверь.
Ничего.
Внутри было темно и пусто.
Будто нечто пожрало целиком Ка мебели, стен и предметов, оставив лишь мрак.
Я позвал Магду. Она наверняка должна быть тут. Мне хотелось помочь ей, выпустить на ту сторону, а также задать несколько вопросов. О том, о чем она узнала только теперь.
Но она исчезла.
Естественно, она могла сразу перейти дальше. Даже при столь чудовищном конце подобное иногда случается.
Я так ничего и не узнал.
На лестнице на меня свалилось нечто, для чего у меня не имелось названия. Оно упало с потолка, блестящее, словно ртуть, и одновременно похожее на скорпиона, богомола и отлитую из серебра женскую статуэтку. Я прикрылся рукой от чего-то шипастого: похоже, конечности – острые как стекло когти – мелькнули у самых глаз, и я увидел слепую продолговатую голову, щелкавшую серебристыми человеческими челюстями, напоминавшими зубные протезы. Рука, державшая тяжелое оружие, увязла среди судорожно дергающихся лап существа.
Оно оказалось невероятно быстрым.
И сильным.
Все продолжалось несколько секунд.
У меня есть плащ – длинный, кожаный и тяжелый, который здесь действует как броня. Именно он спас меня. Я махнул поло?й, забрасывая ее на извивающееся тело и отгораживаясь от яростно лязгающих челюстей. А потом, найдя опору для левой ноги, пнул тварь, сбрасывая ее с лестницы.
Подняв освобожденный обрез, я нажал на курок.
Звук выстрела заполнил лестничную клетку словно водопад. Тело твари заклубилось точно облако дыма и превратилось в узкую струйку, всосавшуюся в ствол.
Это выглядит как выстрел из двустволки в пущенном назад фильме. Сперва вспышка, потом облако, которое затем втягивается в дуло. А в самом конце я переламываю оружие и выбрасываю из патронника заряженную гильзу. Вдобавок ко всему она не горячая, а чертовски холодная.
