скачать книгу бесплатно
А иногда, как подтверждала выпотрошенная скорлупа его омнифона, даже и этого оказывалось слишком много.
Было темно и пасмурно, с каждым порывом ветра в окна ударяли косые струи дождя, и Норберту страшно не хотелось выходить на улицу, тем более что вроде как было и незачем.
Вот только дома не было никакой еды и питья, отчаянно не хватало всяческих удовольствий, способных сделать жизнь более сносной, иссяк воздух в баллоне аварийного генератора и закончилась даже жидкость для киберетки. Ну, и ко всему прочему, у него не было омнифона.
Чемодан был полон грязных вещей, к тому же совершенно не подходящих для здешнего климата. Порывшись в шкафу, он нашел какие-то джинсы, поношенные армейские ботинки, термосвитер с капюшоном и плащ из клонированной кожи. Собственно, он даже забыл, что у него есть такой плащ, но, как обычно, вспомнил турка, который его продал. «Ягнятина-мантель! Настоящая! Супер, гут!»
Тогда он был с Каролиной…
Норберт на мгновение уставился в пустоту, затем надел плащ из «ягнятины», взял пустой рюкзак, затолкал в него складную сумку на колесиках, забрал пустой баллон и вышел, бросив «пока» кустику-бонсай, невозмутимо таращившемуся в окно.
Когда он вернулся, нагруженный так, что едва дотащил свои приобретения до двери, был уже почти вечер.
Прежде чем заполнить холодильник, он первым делом извлек деревенскую чесночную колбасу, завернутую в коричневый пергамент, и, все еще в ботинках и плаще, откусил большой шматок.
– Обожаю бензопирен, – сообщил он с набитым ртом открытому холодильнику. – Тот самый, которого загадочным образом не содержат немецкие, испанские и французские продукты. Вкус бензопирена на закате солнца – вкус дома.
Благодаря рынку селян, у него теперь имелся белый деревенский хлеб со слишком высоким содержанием глютена и еще более страшные булки, творог, сыр и масло с превосходящим норму содержанием жира, очередная доза бензопирена и нитритов в пахнущем вишневым дымом килограммовом куске ветчины, соленые огурцы в опасном для здоровья рассоле, сливовица в двухлитровой пластиковой бутылке, сама по себе являвшаяся крупным преступлением, и еще одна бутылка казахского виски. Ко всему этому прилагался блок контрабандных «козликов», концентрат колы без акциза из Турции и заряженный вручную баллон со сжатым воздухом, без сертификатов безопасности и без гарантии неиспользования детского труда. Даже купленные им помидоры, огурцы, редиска, цветная капуста и яблоки были выращены без какого-либо контроля, с попранием принципов глубокой экологии, вне зоны сбалансированного выращивания и с нарушением авторского права в области биотехнологий.
Каким-то чудом овощи, которые выращивали на балконах и крышах местные экоактивисты, считались официально свободными от загрязнений и от авторских претензий «Биотеха».
Критически взглянув на свои покупки, он оценил их на два года условно плюс штраф, плюс общественные работы, плюс сто пунктов на шкале антиобщественного поведения.
Разместив добычу на полках холодильника и в шкафчиках своей миниатюрной кухоньки, он уселся за отделявший ее от комнаты прилавок и методично уничтожил часть вещественных доказательств.
Электричество пока работало, так что он помыл посуду и залез под душ, где, скорчившись в крошечной ванне, целых пять минут позволил себе оттаивать под горячим искусственным дождем, смывая с себя Дубай, смрад автоматного топлива, вид струящейся по сухому бетону темно-рубиновой крови, хоровой вопль множества глоток и рев автоматов Коробова, в котором отдельные выстрелы сливались в однообразный шум. А также нескончаемое путешествие во мраке и холоде.
А потом он встал, запустил сушилку, сметая потоком горячего воздуха капли воды с тела, и пошел включать дом.
За окном в сгущающихся сумерках стучал по стеклам мелкий дождь, а вдоль стены из балконов бесшумно двигался полицейский дрон, словно сорванная шляпка гриба или миниатюрное НЛО, таращась чернотой сканеров из-под плоского купола, под которым скрывались резервуары с гелием.
Закрыв жалюзи, Норберт опустил свернутый в рулон голоэкран, заслонив окно. Естественно, если бы его в самом деле хотели просканировать, это ничем бы не помогло. Он надеялся, что это всего лишь рутинный патруль.
Вернувшись в кухню, он достал пачку питьевого шоколада, одну из немногих лимитированных, но легальных вещей, которые он сегодня купил в акцизном магазине. Вставив капсулу в кофемашину, он предался чтению шаблонных фраз, громивших его за соучастие в доставке товара на расстояние почти в шесть тысяч километров и обвинявших в выбросе в атмосферу ста сорока семи дополнительных килограммов СО
, а также длинного перечня предупреждений, касавшихся вредных для здоровья веществ, поучений относительно правильной утилизации отходов и под конец – информации о здоровой альтернативе, каковой являлся «Желуделад»™ (без сахара), что бы это ни означало. Надпись проползла до конца, и на упаковке блеснул логотип фонда «Свобода от вредных веществ», а за ним девиз: «Твое здоровье принадлежит Обществу!»
Звякнула кофемашина. Норберт забрал чашку и поставил ее на столик возле своего кресла, затем осторожно выглянул на балкон, но дрон исчез. Он надеялся, что тот полетит в сторону селян, где кто-нибудь собьет его стальным шариком из рогатки или пулькой из пневматической винтовки.
Налив себе сливовицы, он осторожно спрятал бутылку в шкаф, для надежности завернув ее в алюминиевую фольгу.
Включив бронебук, он соединился с банком данных и вывел на экран вид на горную долину в Южном Вьетнаме – полосы тумана над террасами чайных полей и торчащие, словно столбы, поросшие деревьями горы. Пасмурные, туманные сумерки, мягкие, как прикосновение шелка. На фоне розовеющего неба пролетали черные силуэты птиц, легкий ветер шевелил заросли слоновой травы. Не хватало лишь тамошнего странного запаха и мокрой, тяжелой духоты.
Норберт тряхнул головой, пытаясь прогнать образ Каролины, примеряющей на базаре конусообразную шляпу из рисовой соломы, и сухо откашлялся.
Негромко включив «Slaughterhouse Symphony», он приготовил себе контрабандную колу, затем нашел на дне банки с чаем плоскую коробочку, в которой лежала небольшая пластинка с чипом и медными контактами, которую он засунул под головку датчика дыма. Экран домашней панели управления заморгал и потребовал пароля. Норберт ввел пароль, и сервер пришел к выводу, что все системы работают безупречно.
Дом.
Только теперь он был по-настоящему дома.
Доставая из сумки очередные коробочки, он чувствовал себя так, словно наступило Рождество. В утрате омнифона не было ничего хорошего, к тому же она адски затрудняла жизнь. Казалось, будто нарушена его собственная целостность; он ощущал отвратительный вкус беспомощности и унижения, отчего-то ассоциировавшегося чуть ли не с изнасилованием или возвращением к самым мерзким воспоминаниям детства, будто он снова оказался в школе, беспомощный шестилетка, отданный на милость и немилость любого преследователя. К тому же само отсутствие проклятого устройства отрезало его от мира, как будто Кролик временно вырвал ему язык.
С другой стороны, если бы не это, он наверняка остался бы со старыми очками и омником. Тот «блэкстоун», может, и не был последним криком моды, но пока что справлялся. Вот только он погиб в саперских клещах Кролика, а его место с гордостью занял новейший «монолит-CRX». Не какой-то дерьмовый «хуавэй» или «таофэн», но вполне приличный омник в корпусе из фуллерена и арахнофибрового ламината, с наноуглеродным каркасом. И вдобавок к нему – целый набор камер и регистраторов.
Норберт сидел среди распотрошенных коробочек, вкладышей из целлюлозной массы и крахмальных шариков из упаковок, попеременно прихлебывая шоколад, сливовицу и колу и настраивая очередные устройства.
Он начал с самого? «монолита», которому необходимо было сперва опознать расположение устройств в его квартире. Новый дисплей окружал голову прозрачной полосой, легкий как перышко – собственно, он практически не ощущался. Сообщения и картинки, казалось, парили в воздухе в полуметре от лица, а с другой стороны их вообще не было видно.
Взглянув на перечень попадающих под контроль омнифона устройств, он с удивлением обнаружил, что получил власть над кофемашиной и музыкальным проигрывателем из соседней квартиры.
Норберт открыл кассету с набором миниатюрных регистраторов в виде ручки или неприметных клипсов, которые можно было пристегнуть к одежде. У него имелось целых две пары шикарных противосолнечных очков в итальянских оправах, на случай, если одни из них кто-нибудь раздавит, регистратор в виде коробочки органической жевательной резинки со вкусом авокадо, а также четыре автономных микродрона, каждый величиной с маслину, с прозрачными реактивными движителями из неохитина. После однократной зарядки они могли летать два часа, автоматически оставаясь рядом с оператором и регистрируя то, что находилось в центре его поля зрения или на что он указал маркером. Он мог отправить их на расстояние до пятидесяти метров от себя.
Какое-то время он развлекался, запуская дроны в разных комбинациях по всей комнате. Он заснял с четырех сторон свою кофемашину, приказал облететь кругом складной унитаз в ванной; его так и подмывало отправить их за окно, к балкону симпатичной соседки двумя этажами ниже, но он струсил. Во-первых, он не был уверен в своем искусстве пилотирования и опасался за технику, а во-вторых, он вполне мог оказаться в тюрьме по обвинению в преследовании.
Норберт приобрел даже дисплей в виде наногеля, который следовало закапать в глаза, чтобы там из него образовались контактные линзы, но пробовать он пока не стал. У линз имелись свои недостатки – он купил только одну бутылочку, а линзы были одноразовыми, и не позднее чем через четыре часа нужно было прополоскать глаза специальной жидкостью, чтобы не заработать конъюнктивит. К тому же они вовсе не служили идеальным камуфляжем – кто-нибудь с острым зрением мог заметить микроскопические строки сообщений на фоне зрачка.
За ностальгическими сумерками в окрестностях провинции Ламдонг стучал по стеклам мазовецкий дождь, и гнал первые сухие листья ветер.
Зап. 3
Большое промышленное помещение было забито до отказа. Бетонные плиты на стальных опорах, лабиринт толстых оцинкованных труб вентиляционной системы под потолком. Сейчас они работали на полную мощность, засасывая дрожащие туманности голубого дыма разнообразного происхождения прямо в мощный жидкостный фильтр.
Что самое странное – барак стоял почти в центре города, в промышленной зоне, где полно было заброшенных автомастерских и заросших деревьями и кустами ангаров. Здесь царили какие-то запутанные права собственности, и даже строители не могли сюда добраться. Наверняка в лучшие времена вся эта территория в любом случае пошла бы под застройку, но сейчас времена были не из лучших, и по всему городу хватало ожидающих клиентов пустырей.
Официально в бараке размещалась художественная мастерская и галерея, а его арендатор, хозяин сегодняшнего вечера по имени Сатурнин, походивший на нечто среднее между Распутиным и Носферату, мог спокойно существовать в диком анклаве в десяти минутах от центра, на краю парка. В подсознании местных жителей эта территория была подобна слепому пятну – нулевая зона за скобками реальности, заброшенные задворки чего-то расположенного между автострадой и парком.
Идеальное место для очередного мероприятия Тайного общества дегустаторов. Несколько десятков соответственно проверенных и рекомендованных людей собирались в той или иной точке города, чтобы напиваться, обжираться, курить и трахаться по углам, как в старые греховные времена. Без какого-либо контроля.
Существовало несколько правил, строго соблюдавшихся под угрозой вечного изгнания из Общества. Никаких регистрирующих устройств – всех гостей обследовали старым индукционным датчиком из военных излишков, а всяческие коммуникаторы оказывались в облицованном свинцом ящике. Никаких тяжелых и синтетических наркотиков – это уже никак не считалось всего лишь «проступком против здоровья» и могло закончиться приездом вооруженного отряда спецназа. Никаких драк (по той же самой причине). И никаких трезвенников, вегетарианцев или прочих пассивных участников дегустации, даже в качестве сопровождающих лиц.
Кроме того, от каждого участника ожидался личный вклад в дегустацию – лучше всего нелегальный или нелегального происхождения. Приветствовались алкоголь и домашние копчености, а также мясные блюда. Табак и прочая трава – тоже.
Больше никаких правил не было.
Кроме одного, очевидного для всех: никаких фамилий.
Миновал первый этап ужина, и он постепенно превращался в шумное беспорядочное столпотворение. Толпа людей, из которых Норберт знал немногих и еще какую-то часть мог узнать в лицо, разделилась на группы в помещении величиной с ангар, где единственной мебелью были уложенные вокруг столиков из ящиков импровизированные сиденья из пластиковых упругих мешков, заполненных чем-то зернистым, и стоявшие где попало скульптуры авторства Сатурнина.
Человекообразные, собранные из лома и старой электроники, они напоминали последствия проводившихся в мастерской жутких медицинских экспериментов. Некоторые даже иногда двигались, усиливая сюрреалистичную атмосферу.
Норберт водил по ним пьяным взглядом, постепенно приходя к выводу, что это попросту хобби, являющееся прикрытием для извлечения редких металлов из проводов, контактов и соединителей. Размахивая удостоверением художника, Сатурнин мог рыскать по охраняемым свалкам, а если в рамках творческого процесса у него оставалась пара сотен граммов разыскиваемого сырья, это была чистая прибыль. У Норберта не умещалось в голове, что кто-то захотел бы купить такое механически-электрическое шипастое чудовище, заплатить, а потом еще каждый день видеть его перед собой.
Обычно монополией на восстановление металлов и модулей обладали китайские фирмы, как и почти на все остальное.
Никого из близких знакомых Норберт не встретил, и, честно говоря, сперва у него не было желания идти на это мероприятие, но он все же заставил себя выйти из дома.
Три дня он отсыпался, пытаясь выбросить из головы резню у фонтана возле Бурдж-Халифа, выполоскать сновидения от крови, а жилы – от избытка адреналина и вернуть себе утраченное душевное равновесие. Он почти не выходил из дому, не включал почту – просто пил, спал, ел, спал, смотрел избранные программы по ТелеНету, слушал музыку, снова спал, постоянно мучимый неопределенной тревогой. В конце концов, до него дошло, что он боится возвращаться в мир. Средства к существованию у него имелись, и в итоге он превратился в отшельника.
Следовало возвращаться к людям – то была его стихия. Здесь проплывала информация, обменивались сплетнями, можно было предвидеть ивент. Следовало находиться в движении. В городе. А он тем временем замыкался в собственной раковине, словно моллюск, и начинал все сильнее сжимать створки.
Отхлебнув глоток казахского виски, он вернулся к разглядыванию мелькающих в толпе женских лиц. Он вовсе не искал Каролину – в этом не было никакого смысла, к тому же она никогда в жизни сюда бы не пришла. Он искал вдохновения. Мотивации.
Надежды.
Кого-то, кто позволил бы ему проснуться и начать все заново.
Он направился вдоль длинных складных столов, заполненных одноразовыми подносами из прессованных отрубей, на которых громоздились груды старомодной еды, словно в каком-то историческом фильме: свернутые в круги жирные, пахнущие ольховым дымом колбасы, розовая соленая ветчина, нарезанная толстыми пластами с полоской белого, тяжелого от триглицеридов свиного жира, черная колбаса с фаршем из свиной крови, гречки и рубленой печени. Будучи лишь слегка подвыпившим, он ел не спеша, бродя в чужой толпе словно призрак-социопат. Ему казалось, будто он дрейфует в полосах дыма, поднимавшегося из разнообразных ингаляторов, кальянов, в которых яблочный дым фильтровался сквозь жидкость, бывшую как минимум наполовину чистым спиртом, и от гриля, который соорудил лично хозяин из самых разных, уже неузнаваемых элементов. Кто-то украдкой выжег уголь где-то в деревне, чтобы устроить это доисторическое запрещенное развлечение, и теперь можно было обжаривать шкварчащие куски мяса, насаженные на мокрые бамбуковые палочки, и целые четвертинки цыплят, с которых стекали в угли капли жира, вспыхивая короткими огоньками, словно миниатюрные зажигательные снаряды.
Того, кто стоял у гриля, Норберт знал.
Осака.
Худой, лысый, как бильярдный шар, с псевдомаорийской татуировкой на темени. Насколько было известно Норберту, он работал в каком-то подозрительном ресторане высокой кухни, где возводил на больших тарелках пространственные композиции из жареных сверчков, лягушачьей икры, фруктовых макарон и овощной пены, все это величиной с бокал и по кило евро за порцию. А теперь он стоял тут, с самокруткой в уголке рта, опоясанный тряпкой, и длинной вилкой тыкал в шкварчащие варварские куски мяса, поливая их струей испускающего клубы пара пива.
– Фокус! Сколько лет, сколько зим! Так ты живой?
– Привет, Осака. – Вид знакомого лица обрадовал Норберта, ибо он уже был сыт по горло осторожными, зондирующими почву светскими беседами с чужаками. «Да так, неплохо развлекаюсь… (Лишь бы не сказать о себе чего лишнего.) Знаешь Мишку? Пробовал свиную шейку? Зашибись! Ну, пока!»
– Уезжал куда-то? – спросил Осака. – Тут пара человек про тебя спрашивали. Я пробовал послать тебе мейл, но тебя как отрезало.
– Да, в общем… сидел слегка на мели. Но уже возвращаюсь к нормальной жизни, – объяснил Норберт.
Взяв металлические щипцы, Осака начал один за другим переворачивать куски мяса молниеносными движениями жонглера, словно занимался этим всю жизнь.
– Держи. Этот хороший. Говядина породы «красная польская». Маринад с терияки.
Норберт подставил тарелку и начал жевать. Осака стряхнул пепел прямо на угли, хотя и подальше от мяса, и отхлебнул пива.
– Мне почти нечем было вложиться, так что приходится стоять тут. Впрочем, никто не умеет прилично этого делать. Гибнущее искусство.
Норберт пробурчал что-то с набитым ртом и уважительно кивнул. На встречах Тайного общества дегустаторов надлежало дегустировать – и обязательно хвалить, вне зависимости от того, что это было. Таковы были правила хорошего тона. Но мясо оказалось и впрямь неплохим.
Осака осторожно огляделся по сторонам.
– Тут есть один тип, который хотел с тобой поболтать. Без посторонних. Чую, что у него может найтись для тебя ивент.
– Наверняка свадьба сестры, – ответил Норберт. – Всегда кто-нибудь может опрокинуть овощной торт.
– Может, и так. Только он мне показался каким-то напуганным. И рассерженным.
– Ах, вот оно что… Он хочет, чтобы я вывесил в Сети, как его шеф выбрасывает огрызок не в тот контейнер?
– У тебя что, слишком много работы?
– Поговорить можно. Просто как-то не хочется в итоге записывать, как кто-то поджигает себе кишечные газы.
– По нему не похоже, чтобы ему хотелось стать душой общества.
– Кто он такой?
– Он здесь, просто я его что-то не вижу в этой толпе. Закончу обслуживать – поищу. Приятель, можно сказать коллега, только кастой пониже. Официант. Слышал название «Императорская пагода»?
– Китайская забегаловка?
– Не из тех, что продают навынос. Три самых верхних этажа Ляонин-тауэр. Две мишленовских звезды. А у отеля больше звезд, чем на флаге Европы. Любимый банкетный зал для высокопоставленных китаез, всяких бизнесменов, русских олигархов. Спринг-роллов там не купишь. Это для тех господ, которым в салоне «мерса» приходится объяснять, что на сиденья пошла лучшая кожа с двадцати коров. Думаешь, для такого утка в глазури из мальтозы, завернутая в рисовый блин, – вершина счастья?
– И он там работает официантом?
– Что-то такое говорил. Он вообще немного робкий. Потому и прозвали Робсон.
Потом Норберт сновал по залу, словно привидение, – с кем-то разговаривал, с кем-то танцевал, кто-то угостил его чистой водкой. Помещение застилали полосы дыма, выхватывая разноцветные лучи лазеров, в анархистском ритме грохотал этно-панк, какая-то довольно симпатичная девушка стащила футболку и танцевала на сколоченном из бамбукового транспортного поддона столе, обливаясь чем-то красным, стекавшим по ее силиконовым грудям словно струи крови. Люди вокруг верещали и слизывали с нее жидкость, а Норберт смотрел на них, охваченный внезапным ужасом, – он видел лишь ползущих во все стороны, забрызганных кровью людей в дишдашах и слышал визг автоматов Коробова.
Потом он сидел в одном из гнездышек, составленных из сидений вокруг транспортного ящика из стекловолокна, изображавшего столик, по крайней мере не один. Его окружала компания нескольких пар, в которой он был единственным одиночкой, но тем не менее.
Робсон оказался худым смуглым брюнетом с зачесанными назад блестящими, словно уголь, волосами. Лицо его было напряжено, как у человека, которому очень хочется напиться, но алкоголь не в состоянии пробиться сквозь слой адреналина в его крови. Все им проглоченное попросту сгорало как ракетное топливо, не оказывая никакого действия на нервную систему, вследствие чего он выглядел как крыса под кислотой.
– Это ты Фокус? Осака мне тебя показал, – не ожидая подтверждения, он поставил на серо-зеленую поверхность бутылку и два бокала, а затем добавил к ним открытую пачку «Цзиньлиня». – Я Робсон. Видел тебя у Пингвина. И в «Гараже».
Норберт молча кивнул. Похоже было, что его знает больше людей, чем известно ему самому. Что-то в этом роде он подозревал уже давно.
Робсон осторожно погрузился в сиденье из резинового мешка, проваливаясь в загадочные шарики. Острые колени в черных брюках торчали, словно горные вершины. Норберт бесцеремонно потянулся за его сигаретой.
– Что за ролики крутишь?
Норберт затянулся дымом, пахнущим волосами китайского металлурга.
– То есть?
– Ну… как это там делается? Ходишь по улицам с включенной аппаратурой и ждешь, пока… ну, не знаю… Кто-нибудь попадет под трамвай?
Его об этом уже спрашивали. Десятки раз.
– Примерно так, только я иду туда, где что-то может произойти.
– А откуда ты об этом знаешь?
Норберт наклонился к Робсону.
– Посмотри на танцпол. Видишь ту пару? Рыжая, высокая, с пирсингом на лице, и парень в черной куртке с голограммой?
В ангаре было уже почти темно, светились лишь остатки угля под грилем, огарки на столиках и единственный прожектор, направленный на середину танцпола. Те двое жались друг к другу на границе тени, но видно было, что танец уже сменился неким подобием предварительных ласк.
– Ну вижу.
– В ближайшее время кое-что произойдет. Выйди наружу, найди самое темное местечко где-нибудь в кустах, которое можно обнаружить сразу же по выходе из барака, а потом встань так, чтобы самому быть в тени, выставь усиление отраженного света на семьдесят шесть процентов и тысячи четыре чувствительности. А потом подожди, и наверняка что-то случится.
– И вот это и есть ивент?
