скачать книгу бесплатно
Тропа пьяного матроса
Владимир Михайлович Гвановский
Герой романа Вадим Рейган пьёт вино над Севастопольской бухтой и размышляет, почему вынужден начать свою жизнь заново. Успешная карьера учителя неожиданно завершена, рок-группа распалась, любовь осталась в прошлом. Кто виноват в его бедах – администрация школы, испугавшаяся перемен, тоталитарная секта почитателей Шамбалы или чёрная карма, нагнавшая юношу? Читая книгу, вы окажетесь на крымских улочках начала двухтысячных, увидите быт крымской рок-группы глазами музыкантов, заглянете за порог сельской школы, посетите сектантскую медитацию устремления к Владыке Света. Моего героя в подростковом возрасте убедили, что мысль материальна и может убить других людей. Он расскажет, как пытался контролировать мышление, избавляться от тёмных мыслей, – и что из этого вышло. В поисках Надземного вы пройдёте тропами ночного Херсонеса, узнаете, куда ведёт путь Кыл-Копыр и как вести себя, если вам вдруг повстречается леший.
Владимир Гвановский
Тропа пьяного матроса
От автора
Приветствую тебя, путник! Сегодня ты отправишься в путешествие Тропой пьяного матроса. Рядом пойдёт мой герой, Вадим Рейган, который уже открыл бутылку вина в доме над Севастопольской бухтой и размышляет, почему вынужден начать свою жизнь заново. Его успешная учительская карьера неожиданно завершена, рок-группа распалась, любовь осталась в прошлом. Кто виноват в этих бедах – администрация школы, испугавшаяся перемен, тоталитарная секта почитателей Шамбалы или чёрная карма? Читая книгу, ты окажешься на крымских улочках девяностых и двухтысячных годов, увидишь быт крымской рок-группы глазами музыкантов, заглянешь за порог сельской школы, посетишь сектантскую медитацию устремления к Владыке Света. Моего героя в подростковом возрасте убедили, что мысль материальна и может убить других людей. Он расскажет, как пытался контролировать мышление, избавляться от тёмных мыслей, – и что из этого вышло. В поисках Надземного вы пройдёте тропами ночного Херсонеса, узнаете, куда ведёт путь Кыл-Копыр и как вести себя, если вдруг на дороге повстречается леший. Но, путник, будь осторожен со знаками времени. Мой герой живёт в другой эпохе и только начал свой путь к толерантности, бывает груб и невыносим. Он провёл несколько лет в оккультной секте, ушёл из неё и теперь смеётся над любой религией; ироничен по отношению к меньшинствам, хотя никогда не опускается до ненависти. Поступки и суждения, привычные герою, из сегодняшнего дня могут выглядеть странными и нетерпимыми.
Я желаю тебе лёгкой тропы. И, пожалуйста, не выключай свой фонарик!
Пролог
«Здравствуй, милая Алиса! Спасибо за письмо – я так радовался, когда получил его. В то утро я шёл со смены, мечтая о горячем душе, чашке крепкого кофе с пастилой и сне до обеда. Над утренней бухтой клубился туман, из него торчали мачты и трубы кораблей, в мареве поднималось солнце. Кричали чайки, на корабле кто-то резко говорил в рупор, и туман многократно усиливал звуки. Я отворил скрипучую дверь подъезда, вынул из почтового ящика газету, и из неё выпал белый конверт, подписанный твоей рукой. Мне сразу расхотелось спать, я вернулся под козырёк входной двери, закурил, открыл конверт. Теперь перечитываю письмо каждое утро, когда варю кофе, – и улыбаюсь. Ты помнишь, я уволился из школы почти восемь месяцев назад, но никак не привыкну, что не вижу наш любимый класс – одиннадцать мальчиков и семь девочек. Вот-вот я должен проснуться, и всё будет по-прежнему: вы зайдёте по одному перед первым уроком, улыбаясь, оставите куртки и пальто на вешалке у дальней стены класса, потом оглянётесь, уходя на математику; а вторым уроком, как всегда, литература: вы сядете по местам, я назову всех по именам, и мы начнём.
Я теперь работаю сутки через трое в старом ангаре, где в огромных аквариумах нелегально выращивают для ресторана королевскую креветку. Моя задача – кормить креветку, чистить аквариумы и следить, чтобы мои питомцы не сожрали друг дружку во время линьки. Я беру из дома рабочую одежду, обед в пластиковой коробке и книжку, а вчера взял и твоё письмо. Утром возвращаюсь в квартиру, сажусь на старенький рассохшийся стул на балконе и смотрю на город.
Знаешь, с моего балкона – лучший вид в Севастополе. Дом стоит на Городском холме, это исторический центр. По левую руку – Северная сторона, там расположен дикий пляж с красивым названием – Любимовка; на Северную все добираются на рейсовых катерах, и мне видно из окна, ходят сегодня катера, или нет. Прямо перед моими окнами – судоремонтный завод с огромными кранами, а за ним в ясную погоду можно разглядеть гору Чатыр-Даг. По правую руку – Малахов курган и недавно открытый филиал МГУ. Начни он работать на несколько лет раньше – и я учился бы, наверное, в этом филиале, не поехав в Симферополь, и никогда не встретил бы вас.
Этой зимой случаются совсем тёплые дни, и с моего балкона не хочется уходить. Курю и наблюдаю, как посреди зимы неожиданно расцветает миндаль и поют птицы, но прохожие по привычке – в пальто и шапках.
Я скоро приеду к вам и надеюсь собрать наш класс, сходить на прогулку, как раньше. А пока самая большая радость – это увидеть утром белый конверт в почтовом ящике. Напиши мне, пожалуйста, как дела у твоих одноклассников, ведь они мне пока не пишут. Берёте ли вы читать книги в библиотеке, которую мы сами собрали? На какие кружки вы ходите? Ездите ли с учителями в другие города?
Алиса, хоть до каникул остаётся ещё несколько месяцев, но вы уже можете готовиться к летнему походу. Спросите родителей, есть ли дома палатки, спальники и рюкзаки. Когда мы встретимся, я раздам всем ребятам листочки со списком необходимых в горах вещей.
Высылаю текст песни Константина Никольского. Кроме слов, я написал и аккорды: может, ты захочешь научиться играть на гитаре?
Буду очень ждать твоё новое письмо».
Восемь месяцев назад я уволился из сельской школы Симферопольского района, в которой работал учителем русского языка и литературы в течение четырёх лет. Сначала эта работа казалась мне неизбежным злом – я должен был отработать учителем три года, потому что получал образование на бюджетном отделении ТНУ. А ещё мне совершенно не хотелось служить срочником в армии, и вакансия сельского учителя давала такую лазейку. Но потом моё отношение к работе изменилось: я увидел, что у двоечника Паши из шестого класса – мимика Джима Керри, и Павлик очень хочет играть в моём театральном кружке; что восьмиклассники упрашивают учителей сводить их класс в турпоход, но никто из педагогов и бровью не ведёт; что выпускники, которым я на переменке показал аккорды «Звезды по имени Солнце», сидят дотемна с гитарой на крыльце школы. На третий год работы я получил классное руководство над 5 «А» и понял, что уже не могу уйти. Ну а в две тысячи четвёртом уволиться всё-таки пришлось, и я вернулся в Севастополь, в квартиру, где живёт мой старший брат-моряк.
Под Новый год я отослал своим ученикам открытки – сохранилась тетрадь с адресами, и вот первое письмо в ответ, от отличницы Алисы. Мне двадцать шесть, и всё закончилось. Надо начинать жизнь сначала, с креветок и ржавого ангара. А ведь в прошлой жизни была не только школа – там осталась моя рок-группа, которая успешно давала концерты. Ещё я когда-то любил. Та девушка стала мерещиться мне на зимних улицах: я выскакиваю из дверей топика, увидев мельком знакомый нежный силуэт, бегу по улице и каждый раз понимаю, что обознался.
В квартире я один – брат ушёл в море на полгода. Курю на пустом балконе в густых синих сумерках. С тополей кричат грачи, от домиков Северной стороны тянутся в небо жидкие струйки дыма. Вынимаю из конверта тетрадный листок, на полях которого наклейки – три Микки-Мауса и Винни-Пух. Листок в клеточку, исписанный ровным, примерным почерком семиклассницы.
«Здравствуйте, дорогой Вадим Викторович! Я получила открытку и была очень рада, потому что не ожидала. У меня всё хорошо, вот только русский язык и литература превратились из самых любимых предметов в самые ужасные. Каждый урок начинается с письменной проверки правил. Новый учитель ставит минимум три кола за урок и говорит, что в пятом и шестом классах, похоже, у нас не было уроков по этим предметам! Но книгу Рэя Брэдбери, которую вы мне посоветовали, я читаю. Мы по вам очень скучаем. Летом, когда вы уезжали, я пришла к ДК попрощаться – помните, был ливень, – но никого из ребят уже не было, и вас тоже. Я немного постояла и ушла. Будете удивлены, но сон про то, что вы к нам вернулись, снился и мне два раза. Наши мальчики обсуждают план, как вас вернуть, но девочкам не говорят. Вообще, они совсем непослушные стали, к нам даже участковый приходил и сказал, что если на Ваню ещё хоть один учитель пожалуется, то его отправят в детскую колонию. Ваня два часа после этого разговора вёл себя тихо, а потом снова за своё. Мы уже не знаем, что с ним делать, но ему хоть будет что своим детям рассказать!
В прошлую пятницу я была в больнице, у окулиста. Оказалось, у меня близорукость. Теперь ношу очки, и знаете, это намного сложнее, чем я думала. И вообще, я не подозревала, что люди такие любопытные! Все вокруг начали спрашивать, фальшивые ли очки, или я действительно много читаю.
Новая учительница по географии узнала, что мы с вами ставили пьесы в школьном театре, и предложила нашему классу поставить пьесу-сказку про лесных жителей, которые борются за чистоту и порядок в лесу. Я играю русалку, Тая – фею, Марина – кикимору, Ваня и Миша – мусор, а Лида – листву. Но репетиций ещё не было.
У меня к вам большая просьба: пришлите слова той песни о художнике и поэте, которую пели нам под гитару? Помните, мы собирались в поход на Демерджи? Давайте сходим летом? Мама сказала, что с удовольствием сходит тоже, несмотря на угрозы нового классного руководителя. Вот и все мои новости на сегодня. Напишите, пожалуйста, про свою жизнь. Надеюсь, вы скоро приедете к нам! С любовью, Алиса».
Они скоро вырастут. Два-три письма. Если повезёт, мы сходим в горы. Всё, чем я жил, чем болел, становится воспоминанием. Я стою над бухтой, наблюдая, как облако накрывает, как вязаной шапкой, далёкий Чатыр-Даг. Мне нужно всего лишь накинуть косуху, выйти на набережную, пожать руку уличному гитаристу, поджемовать с ним, потом пропустить по паре-тройке шотов в «Ринго Стар», подсесть за столик к девчонкам. Но я опять никуда не иду, перечитываю письмо. Если будет совсем нехорошо от воспоминаний, у меня в шкафчике есть початая бутылка «Киндзмараули», да и пачки «Честера» на сегодня точно хватит. Решено – весь вечер курить и вспоминать! Может, мне удастся понять, почему всё так сложилось.
Глава 1. Леший
Всю ночь мне не давала спать мысль об этих дурацких коровах. Вчера, наспех закончив подготовку к контрольной по теме «Предложения с обращениями, вводными и вставными конструкциями», я схватил рюкзак, пробежал сократом к автостанции Западная, где меня ждала Надя, и мы едва успели на последний автобус до села Счастливое. Уже в темноте прошли в Многоречье по грунтовке и за селом встали на ночёвку в старом ореховом саду: несмотря на начало апреля, там было очень тепло. Мы решили долго не сидеть, поужинать и лечь спать – с утра нам предстоял непростой подъём на массив Бойка. Я принёс охапку дров. Пока разжигал костёр, Надя уже сама поставила палатку, уложила внутрь рюкзаки, карематы, спальники и, улыбаясь, посматривала на меня – до этого у неё не получалось справиться с палаткой в одиночку. Потом я отправился за водой и тут-то увидел в темноте искорки зелёных глаз. Коровы! Разлеглись в саду под орехами и, видимо, ночевать тут будут. А если палатку затопчут? Я решительно ничего не понимал в коровьей логике и поделился своими сомнениями с Надей, у которой бабушка жила в настоящей деревне. Надя засмеялась:
– Да они утром пойдут, на рассвете. Ну а если затопчут нас – значит, судьба такая. Ты лучше открой вино, а то каша с тушёнкой остывает.
Разложив кашу по мискам, девушка прикрепила к веткам ореха разноцветную гирлянду, подключённую к миниатюрному аккумулятору – и начался праздник. Я не мог отвести от Нади глаз – от её золотистых волос, озорного взгляда, красивых коленок, выглядывавших из-под клетчатой юбки.
– Вот что, Надя. Я себя запрограммирую – когда коровы пойдут, сразу проснусь.
К одиннадцати мы уже лежали, обнявшись, в состёгнутых спальниках. Я дремал, уткнувшись носом в Надины волосы, и из ущелья вместе с журчанием холодной речки в мою голову проникали странные сны. Минотавр с бензопилой вёл допрос в стеклянной комнате, угрожая отрезать мне правую руку. Я не выдал тайну, прошёл испытание и сел пить водку с другом, закусывая ломтиками говяжьей бастурмы, как вдруг с ужасом подумал, что говядину не проверил ветеринар и она может быть заражена, а соль не нейтрализует паразитов. Но тут из подвала вышла обнажённая Надя в белом чепчике с красным крестом, обняла меня за плечи, прижавшись твёрдыми сосками к моей спине, и ласково прошептала:
– Пей водку, если не уверен в качестве мяса, она всё нейтрализует!
Коровы, действительно, пошли на рассвете – я дёрнулся из спальника, облизывая пересохшие губы, расстегнул тамбур. Стадо проходило в метре от нашей палатки, не обращая на меня никакого внимания. Гордый своим внутренним будильником, я снова залез в нагретый спальник, и мы ещё час валялись.
Когда пришло время надевать рюкзаки и покидать поляну, начался мелкий дождь. Колея была глубокой, полной ржавой жижи, поэтому я прокладывал путь через кустарник над дорогой, и к моему лбу, к очкам ежеминутно прилипала мокрая паутина. Днём дождь усилился и назойливо барабанил по дождевику. Мы вошли в густой туман, и, казалось, будем идти в нём бесконечно. Вдруг дорогу преградил старый трухлявый бук, который упал на тропу совсем недавно. Я повёл девушку в обход и остолбенел: из центра пня торчало железное дуло винтовки. Осторожно, стараясь отклонить дуло в сторону, я вытащил оружие и сразу узнал легендарную винтовку Мосина: она была не ржавая, что странно, вот только приклад совсем сгнил. На корпусе виднелась гравировка: «1938». Винтовка оказалась заряженной, но спусковой крючок не нажимался. Я решил, что в просторном дупле был схрон партизан, а потом их убили, и винтовка осталась в дупле на полвека. Оставлять такое сокровище в лесу, конечно, мы не могли: замотали остатки оружия в целлофан, который обычно стелили под палатку, и продолжили путь.
К турстоянке Баш-Дере пришли под вечер, едва волоча ноги по грязи. Лучшее место оказалось занято – три молодые женщины грели руки над высоким костром. Одну из них я сразу узнал – Пелагея, радастея из Костромы, ходила со мной в один из первых походов. Тогда, в конце девяностых, книга Евдокии Марченко «Радастея» набирала популярность в СНГ, пропагандируя теософию, оккультизм, неоязычество, и Пелагея попыталась рассказать мне про Ритмологию, Арийско-Вавилонянскую расу и Метод 7Р0. В ответ я пошутил про нью-эйдж и оккультные практики, после чего мы больше не ходили в совместные походы. С тех пор прошло пять лет, и, судя по внешнему виду Пелагеи, в её мире ничего не изменилось: на шее болтались амулеты, нашитые руны покрывали камуфляжную куртку. Подруги выглядели ещё суровее: брюнетка щеголяла в довольно грязном самодельном костюме единорога и всё время косила взгляд куда-то вбок; третья девушка, бритая наголо, стояла в тельняшке и трусиках, невзирая на промозглую погоду.
Пелагея прищурилась, поглядев на нас; Надя ответила ей взглядом, полным презрения. По кислому лицу моей подруги я понял, что она хочет уйти куда-нибудь подальше, но впереди уже начинался каньон. Мы поставили палатку метрах в тридцати от странной компании. Из ущелья неприятно тянуло, травы покрылись изморозью, поэтому я быстро разжёг костёр, сварил глинтвейн, и Надя заулыбалась, щёки порозовели. Напившись горячего вина, мы всё бросили – недоеденную кашу в мисках, котелок, сладости – и полезли в палатку.
Проснулись глубокой ночью от странного звука – далёкого ритмичного гула, похожего то ли на музыку сельской дискотеки, то ли на рёв двигателя трактора. И этот трактор-праздник быстро приближался, ломал на своём пути деревья, двигаясь со стороны вершины Сотира – а дороги оттуда в нашу сторону не было и в помине, там обрыв и буковый лес. Я хотел сказать Наде, которая тоже проснулась и вцепилась в мою руку мёртвой хваткой: «Это невозможно!» – но не мог разжать губы. Вибрация вжала меня в спальник, лишила сил, наполнила страхом. Такое состояние случалось со мной только однажды, в детстве, когда я подростком во сне увидел над дверью комнаты огромные опущенные веки, а под ними невыносимое пламя. Веки приподнялись чуть-чуть – я услышал тихий гномий смех в углу и свой собственный хрип. И теперь я не мог пошевелиться, как будто меня сверху придавила могильная плита. Словно вторя этой мысли, вибрирующее нечто остановилось у палатки и начало сминать её сверху. Над головой лопнул альпеншток, и сквозь пелену ужаса в голове пронеслась мысль: «А палатку-то я у физрука взял! Как же возвращать?» Внезапно в стороне раздался высокий женский голос – он отчётливо и неторопливо начал произносить мантру: «Распроёбанец хуев, зело разъёбаный до требухи пиздодыры вселенской хуеглот, яко вздрочённый фараонов уд, промудохуеблядская пиздопроёбина, архиереева залупа, оной плешь, Иерихонская пиздищи елдачина, зарубка Алексашковой наизнатнейшия мотни, блудоебливый афедрон, ёбаный Приаповой дубиной стоеросовой, Вавилонския блядищи выблядок, мудило вельми отхуяренный, пиздоебательной пиздины пиздорванец особливо охуелый, кляп вздыбленный ебливище пиздоторчащего хуищи аллилуйя!»
И пока раздавалась эта странная матерщина, вибрировавшее нечто оторвалось от палатки и устремилось прочь, ухнуло упавшее неподалёку дерево, посыпались камни. Ко мне возвращались силы и возможность двигаться, а вместе с ними накатывала злость. Я трясущимися руками расстегнул полог палатки.
На поляне под дождём стояла совершенно голая Пелагея с фонарём в руках, её лицо было перекошено, глаза вращались, по телу стекали струйки воды.
– Что это было? – еле выговорил я.
– Лешак приходил, – медленно ответила девушка, которой тоже давались с трудом обычные слова.
– Ты прогнала его Большим загибом Петра Великого!
– Не Большим загибом, а Малым, филолог хренов. Загиб обращает в бегство любую нечисть, вселяет ужас во врагов России! Всю прану сожрал этот лешак, иди он лесом!
Пелагея зло плюнула, тряхнула мокрыми рыжими волосами и ушла в темноту.
Надя медленно приходила в себя, но разговаривать отказывалась. Я оделся, накинул куртку, кое-как поправил надломленный альпеншток и пошёл к Пелагее. Костёр снова горел, и девушка, стоя под навесом и завернувшись в спальник, грела руки над пламенем. Подруг нигде не было видно. Я присел на бревно напротив.
– Скажи, а чем мы ему не угодили?
Девушка подняла глаза:
– У вас каша по всему лагерю разбросана, еда в пакетах. Неужели сложно убрать? Лешие не любят такого, приходят и мстят. Их только матом прогнать и можно – ну что я тебе объясняю, ты и сам знаешь, это слова из нашего языческого прошлого.
– Слушай, Поля, я думаю, он не из-за еды пришёл. Мы вчера кое-что нашли в дупле старого бука и забрали. Это старое ружьё.
Девушка отшатнулась от огня, спальник упал, открыв её большую белую грудь.
– Ну ты и придурок! Ты магниты охранные нарушил, сигнальная цепь зазвонила, и лешак явился! Это же священный массив Бойка – точка контакта с Тонким миром, место для сокровенных медитаций. Тут нельзя трогать всё подряд, а тем более – красть! Куда ты скачешь, мальчик, кой чёрт тебя несёт!
– Ладно, не кипятись, не буду я это ружье домой забирать, а то ещё эта нечисть ко мне в гости придёт, на чай. Зарою в листву и пусть забирает. Спасибо.
Когда я залез в палатку, мой спальник был отстёгнут, Надя лежала в своём.
– Надь, Пелагея на поляне руны из камней выложила, говорит – леший больше не придёт.
– И чего ты явился? Спал бы уже у этой ведьмы в её палатке, дрожали бы с ней вместе! Возвращайся, она ждёт!
– Пусть ведьма, но она помогла, мы должны быть благодарны.
– Не знаю, как ты всё провернул, но я уверена – это одна из твоих идиотских шуточек. Леших не бывает в природе. Лишь бы на сиськи чужие пялиться, а так всё обставишь, как будто Армагеддон случился. Мистификатор! – Надя замолчала и отвернулась.
Я нащупал её сигареты в боковом кармане рюкзака, выбрался из палатки, закурил, разжёг костёр. Собрал продукты, залил миски водой, плеснул в железную кружку немного коньяка «Коктебель», выпил залпом. Дождь закончился, и надо мной в обрамлении буковых веток сияли апрельские звёзды. Я думал о странном случае, произошедшем час назад. Меня с детства будоражили истории, в которых невидимый грозный мир вторгался в жизнь обывателей и переворачивал её с ног на голову. Когда в Херсонесе заметили призрак Белого монаха, было очень страшно, но я всей душой желал встретить его. Если сегодня на этой поляне действительно леший валил нашу палатку, то его существование полностью меняло мою картину мира. И Поля, которая смогла найти в себе волю прогнать его, Поля, над сектантскими привычками которой я смеялся! Ведь она могла отомстить мне за язвительные шутки над Ритмологией. Просто не подошла бы к нашей палатке и не сказала бы нужных слов. Розыгрыш? Вряд ли. Чтобы провернуть такое шоу, нужна целая команда киношников, а те мата уж точно не боятся. Смогу ли я что-то понять в этой истории? Леший сбежал в темноту вместе со своими секретами. Но ведь у меня осталось ружьё, его можно использовать как приманку! Придётся забрать. Кстати, про Белого монаха. А ведь история с ним случилась осенью девяносто четвёртого года, когда я учился в десятом классе и угодил в секту.
Глава 2. Белый монах
Николая знают все фотографы Севастополя. Кто-то смотрит на него с завистью, кто-то – с одобрением, кто-то – с восторгом. Николай – фотограф первой в новейшей истории города коммерческой газеты «Вечерний Севастополь», издания альтернативного, скандального, эпатажного. На вооружении у мастера – новейшая автофокусная камера «Canon EOS-1» со сменными объективами, купленная в Америке. Нам, снимающим на отцовские «Зениты» и «Зоркие», и смотреть на это чудо техники страшно. Но самое главное в Николае – умение сфотографировать невозможное. Несколько месяцев тому назад город только и говорил о его фотоснимке, на котором призрак, Белый монах Херсонеса, идёт среди ночных развалин древнего города. И сегодня репортёр читает лекцию у нас, в фотокружке Дворца детства и юности! Учитель, Александр Игоревич, разрешил прийти на встречу с известным фотографом только старшеклассникам – тема привидений зыбкая и опасная. Мы сидим в общем зале на деревянных стульях, расставленных полукругом. За металлическими решётками окон видны декорации фестиваля «Золотая рыбка», еле освещённые фонарём – на улице уже осенние сумерки. У окна – стол нашего руководителя, на нём пузатый электрочайник, стаканы и бородинский хлеб, который всегда приносит Иван Александрович – опытный фотограф, друг нашего учителя. Слева от стола – книжный шкаф с альбомами известных фотохудожников и архивом плёнок кружковцев по годам; справа – дверь в лабораторию, не простая, а двойная, с небольшим помещением между дверьми, чтобы во время печати можно было входить и выходить, не засветив фотобумагу. В лаборатории почти всегда горит красный свет фотофонарей, вдоль стены стоят простенькие увеличители «Таврия», на которых учатся мальцы; мы же, старшеклассники, печатаем фотографии на громадном «Азове» с электрическим управлением и сменными объективами. Ещё есть небольшая кладовка, заваленная списанными кинокамерами «Красногорск», бобинами с киноплёнкой, которую мы перед съёмкой отматываем «на глаз» и заряжаем в пластиковые кассеты; также в кладовке лежат софиты, светящие невыносимо горячим жёлтым светом, от которого у девушек-моделей течёт макияж. У входа, на полочке, стоит сломанное чудо советской промышленности – фотоаппарат «Алмаз-103», который так похож на обожаемый мной «Nikon», но, в отличие от безотказного японского коллеги, он с секретом: если сначала опустить рычаг автоспуска, а потом взвести затвор и нажать на спусковую кнопку, то аппарат ломается. Сначала – затвор, потом – автоспуск, только так. О неприятной особенности камеры предупреждали всех учеников кружка, и, конечно, кто-то однажды решил проверить, правда ли это. С тех пор «Алмаз» не фотоаппарат, а экспонат.
Мы – ученики десятого класса, и этот год в кружке – предпоследний. Чего только не было за три года: и поездка в Москву с оркестром народных инструментов под управлением Людмилы Королёвой; и фестиваль «Золотая рыбка» с концертами на набережной, выездами в Ласпи и обязательной ежедневной стенгазетой. Эта газета размером полтора на два метра стала нашей гордостью: утром мы фотографировали, потом проявляли и печатали снимки, наклеивали фото на ватман и к вечернему концерту вешали газету в фойе Дворца! Вспоминалась и опасная, напряжённая съёмка пресс-конференции Мешкова, объявленного президентом Крыма. Снимали «Звёздный прибой», на котором блистала вся пост-советская попса: и Пугачёву, и Киркорова, и «Кар-Мэн» мы видели. А вот привидений – нет! Осталось сфотографировать Белого монаха – и можно с лёгким сердцем во взрослую жизнь.
Николай стоит в центре зала с фотографией в руках. Снимок очень зернистый – плёнку проявляли по пуш-процессу, поднимая её чувствительность. Но белая фигура посреди херсонесской улицы явственно различима.
– Дежурю я уже которую ночь, наслушавшись рассказов о Белом монахе, – рассказывает фотограф, – ночь тихая, летняя, ни души, только на старом монастырском пляже едва слышны голоса ночных купальщиков. Уже уходить собирался. Вдруг дрожь меня пробрала. И через несколько секунд – он, ослепительно белый, даже не идёт, а плывёт мимо меня по улице. Я машинально давлю на спусковую кнопку – так и жал, не отпуская, мотор перематывал кадр за кадром, пока плёнка не закончилась. А фигура, не поворачиваясь ко мне, проследовала мимо Туманного колокола и растворилась в ночи.
Мы сидим не дыша. Нарушает тишину уфолог Деев, приглашённый в качестве консультанта:
– Нам известно, что советская власть в 1923 году закрыла православный монастырь, расположенный на территории Херсонеса. Колокола сняли со звонницы храма и один из них установили на берегу, чтобы в туман подавать сигнал проходящим кораблям. Монахов же расстреляли, всех до одного. Мы склонны считать, что описанное известное привидение – так сказать, неразложившийся эфирный двойник одного из монахов, который отделяется от тела при смерти. Если смерть была насильственной, двойник мог остаться привязанным к месту убийства. Когда люди обращают внимание на такое привидение, оно напитывается их эманациями, страхами, переживаниями – и, так сказать, «живёт», бродит по окрестностям. Современные фотоплёнки могут зафиксировать привидение, даже если оно неразличимо глазом. Сильные маги древности использовали эфирных двойников для охраны своих замков от обывателей, «привязывая» привидений к башням, дорогам и кладбищам.
– Я говорил с архиереем, – аккуратно вклинивается в разговор Николай, – показывал ему фотографию. Архиерей изучил снимок и удивился, почему это монах белый. Ведь в православии инок – чернец! Выходит, засланный казачок гуляет по Херсонесу, не доминиканец ли? А я архиерею говорю уверенно: «Так это ж иномирие, там всё наоборот! Как на негативной плёнке – если монах в жизни чёрный, то на плёнке он будет белым. Монах – в негативе!»
В зале слышится одобрительный шёпот, учитель улыбается и кивает:
– Коль, а давай нашим мальчикам устроим праздник – сводим их в ночной Херсонес! Уважаемый Деев, что скажете? Не губительно ли это для молодой психики?
– Если я пойду с вами, то не опасно, – широко улыбается Деев. Но, конечно, все участники экспедиции должны сохранять самообладание и без промедления делать, что я скажу: с астральным миром шутки плохи.
– Коль, а ты пойдёшь с нами? – продолжает учитель.
– Саша, своего монаха я уже встретил, и думается мне, что никакой он не астральный двойник, а самый настоящий гость из иномирия, личность, – Николай глянул на Деева исподлобья, – и история его появления – хороший повод подумать о Боге, о своей душе. Мне после встречи с Белым монахом хочется бросить мышиную возню в мире и самому стать послушником. А юноши – пусть ищут, и найдут, я уверен. Сделают снимки, а может, и шаг к спасению своих душ.
– А можно вопрос задать? – неожиданно раздалось из угла комнаты.
Все разом повернулись к Ивану, нашему однокурснику, который сидел, откинувшись на спинку облезлого стула и безостановочно взводил и спускал затвор своего маленького фотоаппарата «Вилия-Авто». Не дожидаясь разрешения, он продолжил.
– Вы не читали разоблачение этой истории в государственной газете «Слава Севастополя»? Если кратко, там написано, что Белый монах – выдумка алкоголиков, которые забросали весь заповедник бутылками от портвейна. Они увидели профессора-сибиряка, который приехал заниматься историей древнегреческих полисов и ходил ночью в мокрой простыне, потому что изнывал от крымской жары. Так вот, эти пьяницы…
– «Слава Севастополя» – пережиток совка, – взвизгнул Деев, – они уже утонули в чернухе, статьях про бутылки и бомжей. Я не удивлён, что они накалякали такой пасквиль. Но если ты не веришь, бери свою щёлкалку в ночной Херсонес – я уверен, наша группа вступит в контакт с эфирным двойником монаха!
Встречу участников загадочной съёмки назначили у входа в кинотеатр «Россия» в шесть вечера, через неделю после встречи с Николаем. Стояли последние дни октября, ночной ветер вяло жевал мою куртку с ватной подстёжкой. Я стоял один в луче жёлтого фонаря, и вокруг меня летали рваные газеты, пакеты, луковичная шелуха – днём у кинотеатра работал стихийный овощной рынок, который с наступлением темноты закрылся. В начале седьмого пришли кружковцы Лёша и Коля, сразу за ними – учитель и уфолог. Когда уже собрались идти, прибежал Иван с «Вилией» в руках. На территорию Херсонеса зашли со стороны пляжа Солнечный – в конце дня кассир уходила оттуда, оставляя ворота открытыми, и в заповедник начинали проникать любители портвейна и ночных купаний, ну а в октябре пришло и время охотников за привидениями. Когда миновали ворота, Александр Игоревич достал из кожаной сумки кассеты с фотоплёнкой и раздал нам:
– Каждому по две кассеты. Это свежая аэрофотоплёнка чувствительностью четыреста единиц по ГОСТу. Экспонируйте как тысяча шестьсот, при проявке будем пушить на две ступени.
– А как же мы свет замерять будем? – возмутился Иван, – если этот Белый монах объявится, что, сначала к нему с точечным замером лезть?
– Так, развёл тут демагогию! – повысил голос учитель, – если кто-то уже три года учится в фотокружке и не знает, что делать, то пусть открывает диафрагму, ставит одну тридцатую и снимает. А кто знает, тот уже экспозицию выставил. Стоп, погоди, какой ещё точечный замер? У тебя же «Вилия», Ваня. Совсем без царя в голове!
Я зарядил ценную плёнку в кружковский «Зенит-11», которым мог пользоваться без ограничений и брал на все съёмки. Учитель погасил фонарик, и мы окунулись в кромешную темноту ночного Херсонеса. Каменистая дорога едва угадывалась – месяц ещё не поднялся; в море, по левую руку, горели шесть огней – это два корабля стояли недалеко от берега; ветер усиливался, и мы спешили поскорее спуститься к Базилике в базилике – там, в низине, ветер не должен был лютовать. На камнях средневекового храма Иван предложил разложить бутерброды и перекусить, но Деев зашипел на него, и бутерброды с сожалением были спрятаны обратно в школьный рюкзак. Не включая фонарики, мы медленно вышли на древнюю улицу и отправились к Туманному колоколу. Я чувствовал себя не в своей тарелке из-за непривычного контроля: Деев шагал впереди, учитель шёл замыкающим, и уйти в сторону, побыть одному среди руин не позволяли. А для меня эти улицы с самого детства означали такую сладкую волю. Здесь проходила незаметная глазу граница с невидимым миром, в котором всё искрилось и сверкало, девушки в белых одеждах ходили по волнам, а на горизонте сверкал тугой парус на косой перекладине. Мы прибегали на руины с Игорем, другом детства, чтобы облазить каждый метр странной земли, от которой, как пар от Южной бухты в холодный день, поднимались образы далёкого прошлого. Я читал на Херсонесе «Полярного лётчика» Водопьянова, усевшись на нагретые камни, – под шум волн и стрёкот сверчков. Приходил сюда подростком тайно поглазеть на студенток, которые поздней весной купались после лекций голышом: оглянувшись по сторонам, быстро снимали бельё и прыгали в море с плоского камня, а потом, выходя на берег, набрасывали на мокрые плечи белые блузки. Заповедник почти не охранялся, и его обрывистая часть за Солнечным считалась диким пляжем.
Пройдя до бывшего монастырского пляжа и никого не встретив, мы вернулись к Туманному колоколу, высившемуся на фоне звёздного неба чёрной громадиной, и начали мучительно пялиться в темноту, но монах не появлялся. Достали бутерброды и жевали, пустив по кругу крышку от термоса, наполненную крепким чаем, в котором постоянно попадались чаинки. Потом чай кончился, и мы начали мёрзнуть. Через полчаса учитель сказал:
– Мальчики, как и говорил уфолог, привидения могут быть невидимы глазом, но фотоплёнка их зафиксирует. Мы сейчас пройдём ещё раз к Базилике в базилике, и вы будете снимать наугад – возможно, после проявки мы что-нибудь увидим.
Так и поступили: отсняли за пятнадцать минут по одной плёнке, вторую заряжать пока не стали. Счётчик кадров моей камеры показывал «36», но, так как я отматывал плёнку «на глаз», видимо, отрезал чуть больше обычного и кадр-другой ещё был в запасе. Мы подошли к руинам собора св. Владимира, взорванного германской армией при отступлении, а потом через главный вход покинули Херсонес. Недалеко от кинотеатра «Россия» остановились в скверике – наш учитель и уфолог о чём-то горячо спорили, и мы ждали. Ко мне подошёл Иван.
– Вадик, у тебя же остались кадры? Сними мой портрет вот в этой телефонной будке!
– Ваня, ну света нет совсем, снимать надо на «В», а штатив не брали, кадр выйдет смазанным.
– Тебе что, жалко? На пустоту ночную, на этот бред собачий всю плёнку потратил, а на меня жаль, да?
– Ладно-ладно, не тошни, лезь в будку.
Иван зашёл в жёлтую будку с выбитым стёклами, схватил трубку и картинно улыбнулся. Я поставил длительную выдержку, нажал спусковую кнопку и подождал три секунды, потом отпустил.
– Так, что вы там дурью маетесь, – услышали мы голос Александра Игоревича, – быстренько смотайте плёнку и отдайте мне кассеты!
Мы протянули плёнки учителю, дошли с ним до остановки троллейбуса и разъехались по домам.
В историю про фиксацию плёнкой невидимых призраков я не верил – ведь Николай сначала увидел Монаха своими глазами, а потом уже начал снимать. Просто все замёрзли, а какие-то пробные кадры, ну хоть для галочки, полагалось сделать. Поэтому на проявку плёнок я не пошёл, с ними должен был справиться Илья, лаборант. Меня больше интересовали альбомы Виталия Бутырина и Вильгельма Михайловского, которые Александр Игоревич купил в Москве, и я шёл в фотокружок в надежде их полистать, заварив стакан сладкого чёрного чая. Было время лекции для мальцов о приёмах репортажа, и я, как старшеклассник, всегда мог рассчитывать на стул в углу комнаты. Сдав пальто в гардероб, я спустился по широкой лестнице на нулевой этаж и пошёл по неосвёщенному коридору в наш кабинет. Дверь оказалась заперта, внутри – ни звука. Стучу, потом стучу громче. Слышу торопливые шаги, и через минуту учитель впускает меня, сразу запирая входную дверь на замок.
– Вадим, у нас внештатная ситуация, я отпустил всех кружковцев и печатаю твою плёнку. Деев только что ушёл, настрого запретив показывать снимки подросткам – они опасны. Я закончу печать, передам плёнку и фотографии уфологу, и мы на этом закроем проект – я не хочу, чтобы кто-то из вас сошёл с ума.
– Александр Игоревич, погодите. Неужели я что-то снял? Это действительно Белый монах?
– Нет, это какое-то неизвестное уфологии привидение. Деев классифицировал его как астрального вампира. Я не знаю, как у тебя получилось. Видимо, надо было больше снимать наугад, отснять по две-три плёнки, и тогда у других кружковцев тоже что-то было бы. А может быть, у тебя дар. В любом случае, вам видеть это фото нельзя. Деев говорит, что один взгляд на изображение вампира может бесповоротно изменить психику.
– Учитель, а зачем тогда мы ходили на эту съёмку, если теперь вы нам даже фото не покажете?
– Мы рассчитывали встретить безопасное привидение, Белого монаха, а столкнулись с чем-то иным. Уфолог уже билет в Москву купил, проведёт там тест на подлинность фотографий, ну а потом… Он сказал, что последствия могут быть серьёзными, вплоть до объявления Херсонеса аномальной зоной.
Слова учителя мне не понравились. Во-первых, меня лишали права увидеть свой же снимок, который, кстати, мог сделать меня знаменитым, как Николая. Но хуже было второе. По вечерам я слушал лекции восточного учителя в эфире радио «Маяк». В них регулярно говорилось о том, что в духовном мире, как и в физической реальности, подобное притягивает подобное. Николай встретил монаха, который символизирует святость, чистоту, спасение. А я – какого-то астрального вампира! Значит, во мне самом – зло! Надо было срочно разобраться в этой неприятной ситуации.
– Александр Игоревич, – начал я решительно, как автор снимка я имею право его увидеть. Понимаю, что снимал на вашу плёнку кружковской камерой, понимаю, что архив отснятых плёнок принадлежит Дворцу детства и юности, но я – автор. Покажите мне снимок.
Учитель посмотрел на меня с усмешкой.
– Вадим, хорошо, но только при свете красного фонаря и недолго. Как мне кажется, уфолог перегибает, но рожа на фото и правда премерзкая. Ты же понимаешь – для меня история с привидениями новая, я в МГУ научный атеизм изучал. Поэтому давай доверимся специалисту. Если он говорит, что есть опасность, то надо действовать очень осторожно. Я, как учитель, не могу рисковать здоровьем ученика.
Мы вошли в лабораторию, освещённую тусклым красным светом. В промывочной кювете плавал единственный отпечаток, изображением вниз. Я взял в руку пинцет и медленно перевернул фотографию. На меня глянуло ехидное расплывшееся лицо с чёрными провалами вместо глаз и широкой улыбкой Джокера. Одно ухо существа было нормальным, а второе – огромным, слоновьим. Внезапно я всё понял и согнулся пополам от хохота. Учитель мгновенно вырвал снимок из моих рук и потащил меня за воротник рубашки к выходу, распахивая обе двери в лабораторию, засвечивая фотобумагу.
