скачать книгу бесплатно
Сказы Ра
Вячеслав Алексеевич Гусев
Сборник рассказов помогает читателю пробудить восприятие волшебника, показывая обычные вещи и события под необычным углом зрения. Мир может быть совсем не таким, как нам кажется.В оформлении обложки использована акварель Ульяны Гусевой.
Яблоко
Дым лениво сползал с кончика его сигареты. Россыпи окурков устилали стол, не находя более места в пепельнице. Сизый сумрак за окном становился багровым, как бывает перед рассветом. Мы оба устали ходить по кругу – два ослика за одной морковкой. Никто не уступал, и выхода не было. Победителя ждала смерть. Рассвет торопил нас. Пора было что-то решать.
Наконец он сдался. Вытряхнул на стол две спички и разломил одну из них:
– Если вытянешь длинную – можешь идти.
Я вытяну длинную. Мы оба знали это. Морковка досталась мне. Оставалось успеть ее съесть. До прихода рассвета.
– Ты готов? – спросил он.
Я молча кивнул, пряча в карман бесполезную теперь спичку.
– Там все почувствуешь сам.
Это я хорошо помнил.
Он распахнул дверь. За дверью был пустой коридор. В конце коридора – еще одна дверь, она выходила на улицу. На пустынную улицу ночного города. Раньше он всегда провожал меня до второй двери. Сейчас я шел один. Свет за моей спиной погас. И коридор стал бесконечным. Я мог потрогать его стены, идти касаясь их рукой – но черный провал был впереди и позади меня, и глаза никак не привыкали к темноте. К такой темноте нельзя привыкнуть.
Если бы это было возможно, мы пошли бы оба, оттолкнув друг-друга у порога. Но как раз этого нельзя было сделать. Один давал возможность идти другому. Он сидел сейчас в своей комнате, неподвижно застывший и даже рассвет за окном не добавлял румянца к бледности его лица. А я шел по темному пустому коридору, втайне надеясь и страшась ощутить наконец вторую дверь. Но ее не было.
Тьма просветлела и я увидел дорогу, по которой шел. Длинную пустую дорогу из моих кошмарных снов. Она была бела и видна, но не освещаема никаким светом. И не давала света сама. Тьма по-прежнему была повсюду. Я не видел своей одежды, протянув руку я не мог рассмотреть руки. Лишь на дороге позади меня оставались темные следы, как чернильные пятна на скатерти. Казалось дорога висела над пропастью, над бездной и шагнуть в сторону было невозможно. Время и расстояние потеряли смысл, усталости не было, желания идти тоже, но и останавливаться не хотелось, для этого надо было приложить усилие. Я был муравьем на длинном стебле, и не знал, доползу ли до края, и что меня ждет на краю.
Наконец я увидел тот дом.
Его белые стены возникли из тьмы, сгустившись как облако прямо из мрака. И я увидел дверь. Дверь в конце коридора. Она открылась от одного прикосновения. Беззвучно. Я почувствовал запах. Почти незнакомый запах лампадного масла. Впервые нашлась работа не только зрению. Маленький тусклый светильник на стене. Он едва разгонял полумрак, и все же давал возможность осознанно двигаться.
Я жил в этом доме. В детстве. Светильник висел на стене, но никогда не горел. В нем даже не было масла. Он появился в этом доме очень давно. Остался от прежних хозяев. Я осторожно снял лампадку и пошел бродить по комнатам, отпугивая свой страх тусклым огоньком. Я не мог вспомнить зачем пришел. Время и события утратили смысл. Воспоминания давались с трудом. Дом моего детства казался чужим и незнакомым.
Внезапно огонек качнулся в сторону и едва не погас. Огромная рваная дыра зияла в стене возле отцовского плетенного кресла. Я все вспомнил! Вот эта проклятая дыра в пространстве, времени, в жизни или в чем-то еще. Ее ничем нельзя заделать. Можно только бросить в черную пустоту очередную подачку.
Я сел в кресло и стал думать о ней. Не о дыре, конечно. Я думал о W. О тепле, покидавшем ее тело, о болезненной бледности ее губ, о невыразимой тоске, застывшей в ее глазах. Я думал о W. Я предлагал себя этой черной дыре взамен W. Это все что я мог сделать. Я не знал другого выхода, другого способа ее спасения.
Тяжелым и вместе с тем невесомым стало мое тело. Я чувствовал себя куском сахара в стакане горячего чая. Страшная мысль возникла на мгновение, что меня обманут. Отберут мои силы, но ничего не отдадут W. Все раствориться в пустых коридорах Вселенной.
Рыжий толстый кот появился откуда-то и, участливо мурлыкая, начал тереться о мою руку, осторожно теребя ее лапой, не выпуская однако когтей.
Потом все исчезло.
Я открыл глаза. Веки разъехались, но розовая пелена перед зрачками исчезла не сразу, и я увидел блики на потолке. Желтые блики, повторяющие контур окна. Слева что-то противно попискивало. Я с трудом повернул голову – рядом стоял знакомый ящик кардиомонитора и зеленая змейка на экране извивалась в такт пульсации в моей голове. Функциональная кровать, которую я привык видеть только со стороны, оказалась совершенно бескрайней, мое тело терялось в этом пространстве.
Кто-то осторожно пожал мою руку. Рядом сидела W.. Ее ладонь была тепла, и тепло взметнулось в моей душе волной нежности и восторга. Слезы блестели на ее глазах, но лицо было свежо, хотя следы недавней болезни еще угадывались.
– Любимый мой! – сказала она. Слова прозвучали в тишине реанимационной палаты, наполняя ее дыханием жизни. – Я все знаю. Я прочла его письмо, – она плакала тихо, совсем беззвучно. Слезы просто скользили от век. W сжимала мою руку, и говорила не обращая внимания на слезы. – Он ушел туда же. Вслед за тобой. Теперь ты будешь жить. Мы будем жить, – она протянула мне сложенный вдвое листок бумаги и отошла.
W стояла у окна. Ее силуэт закрыл от меня солнце, которое казалось слишком ярким и слепило глаза.
Несколько строк расплывалось на листе бумаги:
“Не удивляйся. Ты уже неделю находишься в больнице без сознания. Прямо из моего дома тебя увезла “скорая”. Ты упал у самого порога. Все случилось настолько быстро, едва я закрыл за тобой дверь, как тут же услышал звук падения. А W в этот день стало лучше. Она захотела увидеть тебя. Попросила, чтобы ты пришел. Это невыносимо. Она любит тебя. Я здесь лишний. Прощай.”
В тот же день меня выписали. Утраченные силы вернулись быстро. Врачи настаивали на дополнительном обследовании. Но я-то знал, что обследование не даст никаких результатов.
W стала молчаливой. Немая боль затаилась в ее взгляде. Мы виделись часто, но почти не разговаривали. Казалось – соблюдаем траурное молчание. Но он был жив. Мы заходили к нему каждый день. Он ни разу не приходил в себя. Может быть так оно и лучше. Если по поводу W собирали консилиум, а меня смотрели почти все светила, то к нему не подходил никто кроме лечащего врача и нас. Светила не хотели вновь рисковать своей репутацией. Иногда он бредил. Вспоминал рыжего кота. Наших имен он не называл.
Его уход ничего не менял. Когда-то нам казалось, что появился выход. Но это по-прежнему был тупик. Для нас была важней жизнь W. Мы не подумали о том, что она может отказаться от такой платы за собственную жизнь. Я рассказал ей про черный коридор. Она хотела знать все. W имела право это знать.
А потом замолчал ее телефон. Точнее, телефон не молчал, а плакал длинными тоскливыми гудками. Ее окна были темны, а дверной звонок готов был охрипнуть, но его хрип, увы, бесполезен. Я взял такси и поехал к знакомому дому.
У нее не было ключей и она разбила окно. W спешила, когда решилась на это. Она лежала в коридоре на полу у самой двери. Там было темно, я не помнил где выключатель. Зажигалка раскалилась в моей руке и обжигала пальцы. Пахло горелым пластиком. Наконец, я нашел выключатель, но лампочка не загорелась. Из зажигалки посыпались пружинки и она погасла. Я вновь погрузился в знакомую мне темноту. Внезапно открылась дверь и стало светлее. Он стоял на пороге прямо в больничной пижаме. Отражение собственного безумия я увидел в его глазах. Он вошел и поднял W на руки. Надо было спешить. Серый сумрак светлел в дверном проеме, разбавляя свет фонаря.
Я попросил отнести W в комнату, закрыл входную дверь и пошел по знакомому маршруту. Я спешил разыскать рыжего кота и высказать ему все, что думаю. Тьма вдоль дороги была не так уж черна. Скорее не тьма, а вязкая жижа. Горы мусора возвышались в ней.
Декорацию дома подали быстро. Он казался нарисованным на огромном куске картона. Только подойдя поближе, я убедился – дом настоящий. Дверь обладала привычной тяжестью и открылась все также легко и без скрипа. Ноздри уловили знакомый запах лампадного масла. На этот раз в доме было светлее. Красноватый свет мерцал в открытой двери одной из комнат. Это была та комната. Я вошел в нее еше раз.
В плетеном кресле сидел человек. Этот господин всегда приходил к нам, когда в доме кто-нибудь болел. От него неприятно пахло. Позже я узнал, что это запах больницы. Я вспомнил, что не любил в детстве этого господина вместе с его противным запахом. Сейчас он сидел в папином кресле и кушал яблоки. Его грузное тело с трудом умещалось на сидении. Дыры в стене не было. Вместо нее горел камин. В доме моего детства на этом месте был камин. Как же я забыл?! Что-то невидимое преграждало свет от камина и давало тень. Я угадал очертание. Это была моя собственная тень. Но почему только тень?!
Господин в кресле надкусил яблоко и взглянул на меня. Я забыл, что собирался ему сказать. Подошел рыжий кот и потерся о мою ногу.
– Я слушаю вас, сударь, – сказал господин, продолжая жевать яблоко.
– Это несправедливо! – наконец я очнулся.
– Что именно?
– Вы отбираете жизнь у одного из нас, неизбежно обрекая оставшихся на вечные мучения, – мой голос звучал глухой скороговоркой, как у механической куклы.
– Думаю, вы не имеете представления ни о вечном, ни о мучениях. – господин оставался невозмутимым.
– Я не знаю как там у вас все устроено. Я не могу с вами спорить. Но почему именно она? Почему именно эта женщина должна была уйти? Ведь она любит и любима. Это же несправедливо! – Чувства кипели и клокотали где-то внутри меня, но я не мог их выразить. Мой голос не принадлежал мне.
– А вам не приходило в голову, что кажущаяся несправедливость может быть составной частью высшей справедливости, так же как ложь может быть составной частью правды. – он продолжал нести какую-то чушь.
– Но где же нам найти выход, – мои слова терялись в воздухе, как вода в песке.
– А кто вам сказал, что это тупик?
Господин выбрал самое большое яблоко и начал есть с громким хрустом. Яблоко было очень сочным. Лицо господина было гладко выбрито. Сок стекал по полным щекам крупными каплями. Пламя камина освещало комнату, и капли казались красными.
– Кто хочет самое большое яблоко? – спросила W, и я очнулся. Вокруг шумела самая банальная вечеринка.
Дурацкая привычка задумываться в гостях. Внезапно о чем-нибудь спрашивают, и ты не знаешь что ответить и где находишься. Чувствуешь себя очень нелепо. Но сейчас я вдруг вспомнил, что было дальше. От яблока все отказались и W его съела сама. Самое большое и красное яблоко.
Я отобрал у нее яблоко и разрезал на три равные части.
Капли крови на ладони я незаметно вытер.
Круг перемещений
Едва лишь карета въехала во двор монастыря, как ворота сразу же закрылись. Герцог вышел из экипажа и в сопровождении послушников ступил под таинственные своды обители. Его дорожный костюм был достаточно сер и неприметен, но среди черных сутан даже он казался карнавальным нарядом. Герцога долго вели по темным, узким коридорам и, наконец, оставили одного в тесноватой келье с пыльным низким потолком и грубой, тяжелой мебелью. Молчаливый монах принес еду, которая оказалась вполне приличной на вкус, и графин красного вина.
В стенах аббатства время всегда текло слишком лениво. Герцог давно избавился от желания подгонять его. Но сейчас затянувшееся ожидание и нарочитая медлительность монахов начали раздражать его.
Наконец, подбирая длинноватую сутану, в келью вошел худой монах с бледным желтоватым лицом, вызывающие невольное сострадание и желание спросить о здоровье.
Монах присел на лавку у самой двери, словно намереваясь в любую минуту выскочить за порог или позвать на помощь.
– Нам известна цель вашего визита, – заговорил монах достаточно громко для своего слабого телосложения. – К сожалению, монсеньор болен и не сможет говорить с вами лично. Он поручил мне дать вам необходимые разъяснения.
Герцог снисходительно кивнул. Ему было проще разговаривать с этим монахом, нежели с самим аббатом.
– Говорил ли что-нибудь осужденный перед смертью? – задал герцог свой первый вопрос.
– Да, ваша светлость.
– Он избавился от ереси?
– Нет.
– Что же он тогда говорил?
– Он требовал разбирательства Верховного суда.
– Он имел в виду Суд Божий?
– Нет, ваша светлость.
Герцог посмотрел на просвет тонкостенный бокал. «Жидковата в этих краях «кровь христова», – подумал он, глядя на розовый луч счета, проходящий сквозь вино в бокале.
– О каком же суде тогда идет речь?
– Он обещал пожаловаться самому президенту.
– Кому?! – удивился герцог. – Из каких же краев этот еретик?
– Он говорил, что родом из Нью-Йорка.
– Из Йорка? Он что – англичанин? – герцог выпил мутноватую жидкость. «Паршивое у них вино и отдает мышами», – подумал он.
– Его ересь не имеет границ, ваша светлость. Он утверждал, что жил в другом веке.
Вино сделало герцога добрее:
– Он, видимо, просто безумен. В чем еще обвинялся этот человек?
– Мы нашли в его доме Магический Круг, – очень медленно и внятно сказал монах.
В помутневшем взоре герцога впервые проснулся некоторый интерес:
– И что же вы сделали с этим кругом?
– Мы разбили его, ваша светлость, а осколки разбросали.
– Короля интересуют все обстоятельства этого дела, – в голосе герцога появился легкий, но вполне заметный нажим. – Мне хотелось бы взглянуть на остатки круга или хотя бы на то место, где он лежал.
– Мне очень жаль, но это невозможно, ваша светлость.
– У меня есть письмо, подписанное самим королем, – герцог протянул монаху бумажный сверток, – и такая же грамота от кардинала, – он достал второй сверток, но показать его не успел. Всем телом герцог внезапно качнулся вперед, едва не опрокинув тяжелый стол, затем медленно сполз на пол.
– Все кончено, входите, монсеньор, – сказал монах, распахивая двери.
Аббат вошел. Он постоял у окна, читая бумаги. Затем наклонился и закрыл глаза герцогу.
– Тебе не следовало вмешиваться в дела церкви, сын мой. Да простит Господь тебе свой прегрешения, – сказал аббат с печальным вздохом. Он повернулся к монаху и окликнул его. – Брат Альбино, составьте послание королю, в котором говорится, что его верный слуга скончался от чумы, не приходя в себя. О чем я очень сожалею.
***
Бертино лежал поперек седла, его лицо упиралось в чью-то голую ногу и при скачке каждый раз терлось о жесткую кожу всадника. Болела спина, седло давило в грудь и было тяжело дышать. Ступня всадника, обутая в плетеную сандалию, терялась в длинных густых волосах. Бертино пошевелил головой и почувствовал, что это его волосы. «Когда огни успели вырасти такие длинные», – подумал он.
Бешеная скачка прекратилась. Бертино пытался сползти с коня, но чья-то сильная рука придержала его.
– Кто это? – послышался чей-то голос.
– Это дочь императорского наместника – подарок вождю.
Кто-то поднял голову Бертино. Красное толстое лицо нависло над ним.
– Хороша! – одобрительно захохотало лицо. Бертино сволокли с коня за волосы. – Ты свободен, я передам подарок вождю.
Топот копыт затих вдали.
– Я думаю, наш старый вождь обойдется, – продолжал красномордый. – Правда, малышка? Я тоже люблю дочерей императорских наместников.
– Меня зовут Бертино, я мужчина.
– Называй себя хоть Цезарем. Выглядишь ты как жрица в храме Венеры, – красномордый разорвал одежду Бертино, – смотри, и груди у тебя как у богини.
Бертино взглянул вниз и увидел две прекрасных женских груди, он никогда не видел их сверху, из такого положения, и не сразу понял, что это действительно его груди. Неужели он стал женщиной и теперь достанется этому варвару?! Лучше бы его сожгли на костре инквизиции.
– Довольно тратить время, пойдем в мой шатер.
Красномордый сделал шаг в сторону и подтолкнул Бертино вперед. Тот с удивлением обнаружил, что у него не связаны руки. У входа в палатку стояло копье. Бертино сделал резкий выпад, схватил оружие, развернулся и… острая боль остановила дыхание. Бертино увидел оперение стрелы между двух округлых лун на своей груди.
– Зачем ты это сделал?! – рука красномордого потянулась к мечу, но вторая стрела вонзилась в его толстую шею.
