скачать книгу бесплатно
– Так же как и наоборот, – согласился Ориген. – Но с другой стороны, монофизиты выручили Феодору в Александрии. Она им просто благодарна. Память у неё хорошая. А наш василевс к ней прислушивается.
– Ещё, какая хорошая память, – сказал Фотий и перешёл на шёпот – Вы знаете, когда наша василиса ещё не была василисой, а торговала своим телом и выступала в театре, многие ею пользовались. Но сейчас вы не найдёте ни одного, кто мог бы этим похвастаться.
– Так не мудрено. Больше пятнадцати лет прошло с тех пор.
– Меньше, – сказал Фотий, – но не в этом дело. Она их всех!
И он показал характерный жест.
– Наказание по грехам, – назидательно сказал Ориген, – не надо было ходить в такой театр и глазеть на обнажённое женское тело. Сидели бы дома около жены и смотрели бы не её тело, если заняться больше нечем. Тем более что сейчас Феодора ведёт себя целомудренно.
Ориген посмотрел на своего сына Прокла и добавил:
– Вот сын, не греши смолоду, что бы в старости не каяться. А то вот не бреешься, хвост отпустил…
– Все так ходят, отец, – ответил юноша.
Тем временем прасины поднялись по лестнице к воротам. По обычаю, сам василевс не разговаривал с народом. Его устами был специальный человек – мандатор. И просители к нему обращались как к самому императору. Мандатор доложил, кто стоит перед императорской ложей.
Прасины выстроились цепочкой, что бы передавать разговор с василевсом на трибуны.
Зенон, подняв вверх голову, начал:
– Многие лета, Юстиниан-август, да будешь ты всегда победоносным! Меня обижают, о, лучший из правителей! И видит Бог – нет сил терпеть. Я боюсь назвать обидчика, ибо он венет, а я – прасин, а суды все на стороне венетов.
– Кто он? Я не знаю его, – устами мандатора ответили из императорской ложи.
– Моего обидчика, трижды августейший, можно найти в квартале сапожников.
– Вас никто не обижает!
В ложе императора находились ещё и его приближённые, и говорить мог кто угодно, а мандатор обязан был повторять всё, что слышал, поэтому отвечал он иногда невпопад.
– Он один-единственный, кто обижает меня. О, Богородица, ты единственная заступница моя!
– Кто он такой? Мы не знаем.
– Ты, и только ты знаешь, трижды августейший, кто притесняет меня! Кто желает зла мне и дому моему!
– Если кто и есть, то мы не знаем кто.
– Спафарий Калоподий притесняет меня, о, всемогущий, – выдохнул Зенон.
– Какое отношение имеет к тебе Калоподий?
– Кто бы он ни был – его постигнет участь Иуды! Бог покарает его, притесняющего меня! – в голосе Зенона послышалась угроза не только Калоподию.
И это поняли в ложе василевса:
– Вы приходите не смотреть скачки, а грубить архонтам!
– Тех, кто притесняет нас, – как заклинание повторил Зенон, – постигнет участь Иуды!
– Замолчите! Вы – иудеи, манихеи, самаритяне!
– Ты называешь нас иудеями и самаритянами? О, Богородица! Смилуйся над нами!
– Вы изобличаете себя как еретики!
– Кто не говорит, что истинно верует, владыка, проклятье тому, как Иуде!
– Вы окрещены в единосущного Бога!
Старшины прасинов с возгласом: «Я крещусь во единого!» стали дерзко осенять себя крестным знамением одним указательным пальцем, указывая тем самым на единосущность Бога, а не двумя перстами, как православные, указывая на двуединую сущность Христа. Трибуны повторили действия своих старшин.
– Если вы не успокоитесь, я прикажу обезглавить вас! – грозно вскричал, подражая голосу за спиной, мандатор.
Зенон смело глядя снизу вверх в запертую дверь, как в глаза императора, твёрдо произнёс:
– Каждый домогается власти, чтобы обеспечить себе безопасность! Если же мы, испытывающие гнёт, что-либо и скажем тебе, пусть твоё величество не гневается. Терпение – божий удел! Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас всё. Мы, прасины, трижды августейший, не знаем где дворец и как управляется государство.
Зенон намекал на то, что прасинов не допускают к власти.
– В городе мы появляемся только сидя на осле!
На осле по городу провозят преступников.
– О если бы это было не так, трижды августейший! – громко закончил Зенон.
Но в императорской ложе намёков не поняли или не захотели понять и мандатор ответил опять невпопад:
– Каждый свободен заниматься делами, где хочет.
– И я верю в свободу, – гордо сказал Зенон, – но мне не позволено ею пользоваться!
Старшины прасинов и трибуны одобрительно загудели.
– Будь человек свободным, – продолжил Зенон, – но, если есть подозрения, что он прасин, его тотчас подвергают наказанию!
– Вы не боитесь за свои души, висельники!
Зенон с отчаяньем понял, что сына ему спасти не удастся и, превозмогая душевную боль, он с горечью продолжил:
– Где здесь не правда? Запрети наш цвет и правосудию нечего будет делать! Позволяй убивать и попустительствуй преступлениям! Скажи – за что мы наказаны? Ты – источник жизни, карай, сколько пожелаешь! Воистину такого противоречия не выносит человеческая природа! Лучше бы не родился твой отец Савватий, он не породил бы сына-убийцу. Двадцать шестое убийство совершилось в регионе Земвге! Утром человек был на ристалище, а вечером его убили, владыка!
На трибунах прасинов поднимался зловещий грозный гул.
К воротам кафизмы подошли димархи венетов.
– На всём ристалище только среди вас есть убийцы! – взвизгнул старшина венетов Марсалий.
Трибуны прасинов возмущённо зароптали, а с трибун венетов послышались одобрительные возгласы.
– Ты убиваешь, а затем скрываешься, – толи к василевсу, толи к Марсалию обратился Зенон.
– Это ты убиваешь и устраиваешь беспорядки! – заходился в визге Марсалий. – На всём ристалище только среди вас есть убийцы!
– О-о-о! – возмущённо ответили трибуны прасинов.
– Это истина! – закричали с трибун венеты. – Нас тоже убивают!
– Владыка Юстиниан! Они кричат, но никто их не убивал – продолжил Зенон.
– Ложь! – кричали с трибун венеты.
– И не желающий знать – знает! – настаивал, повысив голос, Зенон. – Торговца дровами в Зевгме кто убил?
– Вы его убили! – ответил мандатор. Кафизма явно перешла на сторону венетов.
– Сына Эпагата кто убил, автократор?
– И его вы убили, а теперь клевещите на венетов, – ответила кафизма устами мандатора.
Прасины на трибунах взвыли, послышалась яростная ругань.
Зенон в растерянности не знал, что ответить на такую явную ложь, но собрался и громко сказал:
– Господи, помилуй нас грешных! Свободу притесняют! Хочу спросить тех, кто говорит, что всем правит бог: откуда такая не справедливость?
– Бог не ведает зла, – снова невпопад сказал мандатор.
– Бог не ведает зла? – удивлённо-радостно воскликнул Зенон. – А кто тот, кто причиняет мне зло? Философ или монах пусть разъяснит мне!
– Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите? – разразилась гневом кафизма.
Зенон поклонился закрытым дверям, но в его поклоне не было почтения, а, скорее, шутовство:
– Чтобы почтить твоё величество, молчу, хотя и против желания, трижды августейший, – в голосе его послышалась злоба. – Всё, всё знаю, но умолкаю. Спасайся, правосудие, тебе здесь нечего делать! Перейду в другую веру и стану иудеем! Видит Бог, лучше быть язычником-эллином, чем ортодоксальным венетом!
– Это зависть к нам! – кричали венеты.
– Было бы чему завидовать! – отвечали прасины. – Нищеброды, лентяи, кровососы! Будь прокляты зрители, что здесь останутся!
Прасины с руганью и великим шумом двинулись к выходу, покидая ипподром и тем самым нанося оскорбление своему василевсу.
3
В ложе василевса царила тишина и растерянность. Кроме василевса в ложе находились его жена Феодора, его советник по налогам и префект Востока Иоанн Каппадокиец, полководец Велизарий с женой Антониной, близкой подругой Феодоры и главный казначей Нарсес. И, естественно, слуги, служанки и сотня Иоанна Армянина – личная гвардия василевса.
Юстиниану сорок восемь лет, небольшого роста, склонный к полноте, имел римский профиль, то есть нос с горбинкой, что считалось красивым и благородным, с большими залысинами на лбу, в светлых волосах была мало заметна седина, усы скрывали шрам на верхней губе, полученный в молодости.
Слева от трона василевса расположилась его жена – красавица Феодора. Ей тридцать два года, небольшого роста,она обладает правильными греческими чертами лица, смуглой матовой кожей, матовыми чёрными волосами,строгим взглядом карих глаз. Занятия акробатикой в юности не прошли даром: под тонкой нежной кожей скрывались стальные мышцы, а в её мягких и плавных движениях угадывалась сила. На голове платок. Он подвязан так, чтобы в волосах была видна тонкая изящная золотая диадема. Поверх платка, как и положено замужней женщине, был одет мафорий – накидка из дорогого китайского шёлка – пурпурного цвета с золотой каймой и золотыми звёздами по полю. Мафорий спереди перекрещивался и завязывался сзади, а нижний край доставал почти до земли. На Феодоре четыре туники разного цвета и разной длины с длинными рукавами, одеты так, чтобы было видно, что их именно четыре.
Молодой главнокомандующий империи полководец Флавий Велизарий, стройный высокий блондин, длинноносый, голубоглазый, в нём чувствовалась кровь северных варваров, невзирая на чисто римское имя.
Его жена Антонина на два года старше, пухленькая, белолицая, русоволосая и кареглазая. Она одета почти так же, как и василиса, только на ней три туники и мафорий голубого цвета, цвета Богородицы, но с золотой каймой и звёздами. Всё чуть скромней и диадемы не было. Императрица не любила, что бы кто-то в чём-то был лучше её. Подруга подругой, но Феодора дама мстительная. Дочь наездника константинопольского ипподрома, Антонина была склонна к риску и всяческим авантюрам.
Иоанн Каппадокиец черноволосый, поросший волосами по телу, с тяжёлым взглядом тёмных глаз, производил впечатление человека не далёкого. Но это было не так. Ум у него был, как и у василевса – хитрый и изворотливый. Но не оратор. Он лучше писал, чем говорил.
Главный казначей Юстиниана пятидесяти четырёхлетний евнух Нарсес, худощавый армянин с грустными умными глазами, одет был более чем скромно. Ему ничего не надо было. Отроком, попав в рабство, был оскоплён. За эти годы он своим умом, сам того нехотя, достиг самых высших высот при дворе, которых только может достичь евнух.
Затянувшеюся паузу нарушила Феодора:
– Какой вздор вы наговорили прасинам, друзья мои, – августа обвела присутствующих холодным взглядом. – Они пришли кроткими и смирными, с нижайше и вполне справедливой просьбой, а ушли злые и готовые к бунту! Почему ты, августейший муж мой, не проронил ни слова в этом разговоре с прасинами?
– Негоже василевсу пререкаться с подданными.
– Тебя всё равно никто не видел.
– Не важно, – ответил Юстиниан, теребя лорум, тонкий длинный шёлковый шарф, обмотанный вокруг тела поверх одежды и украшенный золотом и драгоценными камнями, один из знаков императорской власти.
– Хорошо, цезарь мой, пусть будет так, – согласилась Феодора. – Теперь, я думаю, надо схватить этих старшин прасинов.
– Зачем? – удивился василевс. – Что они нарушили? Разговаривать с императором священное право жителей империи. За что их наказывать?
– Кто говорит: «Наказывать»? Посадить в тюрьму дней на десять. Пусть остынут. А потом выпустить, можно даже наградить.
– Удивительные вещи ты говоришь, жена. Зачем всё это?
– Что бы избежать не нужной крови. Назревает бунт! Его лучше сразу пресечь!
– Законы они не нарушали и сажать их не за что.
– Пока – да. Но если они взбунтуются, то будет за что. Ты сейчас разбираешься с «римским правом», копаешься в этих пергаментах. Так?
– Так. Надо навести порядок в судебной системе и вообще в законах. Тем более что это мне легко сделать: латынь мой родной язык.
– Так может, ты найдёшь какой-нибудь закон о предотвращении беспорядков? А Капподакиец тебе любезно поможет. Так, Янис.
– Если светлейший прикажет, – пробасил Иоанн Каппадокиец.
– А обвинять в убийстве прасинов прасинов же и обзывать их висельниками приказа не требовалось! А зачем ты, Флавий, грозился отрубить им головы? Прославленному войну такими словами бросаться нельзя.
– Моя любимая августа, – примирительно, но твёрдо сказал Юстиниан, – возможно, ты в чём-то и права. Но закона, о котором ты спрашиваешь, не существует. Согласно «римскому праву»: никого нельзя судить за намерения! И с этим я полностью согласен. Но я прикажу префекту Евдемону более тщательно и беспристрастно разбирать дела как прасинов, так и венетов. Правосудие есть неизменная и постоянная воля предоставлять каждому его право.
– Мы должны исходить из государственной необходимости, автократор.
– Нет, августа, мы должны руководствоваться верховенством закона.