скачать книгу бесплатно
– А как же муж? – ошарашено спросил Кобяков.
– А что муж? Муж всё знает. Если я не пойду «полы мыть» или «мыть» буду плохо, то меня вместе с мужем и детьми на улицу выгонят и заработанных денег не дадут. И хорошо если летом. Здесь в сентябре пароходы по реке ходить прекращают. Отсюда не выбраться. По договору найма, если я хочу с детьми жить рядом с мужем, то должна работать. А работу определяет начальство. А «мытьё полов» это как раз работа.
– Жизнь у вас весёлая, – мрачно сказал Кобяков.
– Не соскучишься, – согласились женщины.
На улице жара и комары – сочетание отвратительное. В плотной одежде жарко, а её не снимешь, комары загрызут.
Балагашка – шалаш из досок, вход занавешен плотной тканью. В балагашке хорошо: прохладно и комаров нет, а если залетит, то его убивают без жалости.
Керенский культурно постучал костяшками пальцев по доске.
– Кого там несёт? – послышался недовольный голос.
– Комиссия из Петербурга. Разбираемся, что у вас тут происходит.
– Чего тут происходит? Бардак у нас происходит. Произвол. Что тут разбираться?
– Вот и расскажите.
– Заползайте.
– Нас трое.
– Ну, заползайте трое. В тесноте да не в обиде. Только быстро, комаров не напустите. Сапоги снаружи снимите.
В балагашке настелены одеяла, матрасы, это пол и постель одновременно, стоять нельзя, только сидеть или лежать. В ней муж, жена и трое детей и влезли ещё трое мужчин.
– Разрешите представиться: адвокат по политическим делам Керенский Александр Фёдорович. А это присяжные поверенные Кобяков и Никитин.
Боль в пояснице прекратилась, Керенский повеселел.
– Керенский? – сказал мужик, ему было чуть меньше сорока лет. – Это какого Керенского? Уж не Фёдора ли Михайловича сынок?
– Его, его, – улыбнулся Керенский, – а откуда знаете?
– Ну, как же? Я тоже симбирский. Дядю вашего знал, Александра Михайловича, он в церкви нашей служил. А вас и вашего батюшку я не помню, слышать – слышал.
– Отца в Ташкент перевели.
– Вон оно как.
– Приятно слышать и я рад, что я ваш земляк, – несколько грубовато сказал Керенский, – но я здесь не за этим. Как вас величать, для начала?
На гладко выбритом лице Керенского изобразилась заинтересованная внимательность. Всё-таки он хотел стать артистом, оперным певцом. Увлечение театром не пропало даром, актёрские навыки пригождаются в адвокатской работе будущего политического деятеля.
– Яшка Бычков. Эээ. Яков Кондратьевич. А это жена моя Стешка, эээ, Степанида Ивановна.
– И так, Яков Кондратьевич, можете ли вы мне поведать, что у вас тут произошло весной?
– А чё ж не поведать? Могу. С меня всё и началось.
– С вас? – удивился Керенский.
– Да, с меня.
– Пьяный он тогда был, – подала голос Стеша, – пьяней вина.
– Да нет, – махнул рукой Яков, – врёт, в норме я был. Выпил как всегда, ну может, чуть больше. Четушку и пару шкаликов (430г). Обычно я четушку пью (310 г), а тут ещё шкаликами усугубил. А как ты хочешь, господин хороший? А ты постой двенадцать часов по колено в ледяной воде. Всё обледенело, всё. Вся одёжа. А идти сколько от шахты до казармы? Тут не выпьешь для сугрева – не дойдёшь. А морозяка в тот день был страшный. Может, выпил чуть больше, не буду спорить, а может, спиртовоз (продавец спиртного) «хлебное вино» (водка) плохо разбавил себе в убыток. Год-то ноне хреновый, високосный, вот аккурат это и было 29 февраля.
– Нет, – возразила Стеша, – раньше.
– Может и так, – не стал спорить Яков.
– Я тогда взяла в лавке восемь фунтов (3,28 кг) мяса и стали мы с бабами суп мужикам варить. Если мужиков мясом не кормить они работать не будут. Работа у них тяжёлая, Яша правду говорит.
Яшка ещё с порога почувствовал тошнотворный запах варёной тухлятины и какой-то ещё еле уловимый, который сходу он распознать не смог. Яшка подошёл к печке. Женщины стояли у печи и мешали ложками варево в кастрюлях. Над печью натянуты верёвки, на них сушилась одежда и чёрные жирные капли падали на чугунную плиту печи.
– Это что? Это что, бабы? Из какой дряни вы готовите?
– Суп. Что в лавке дали, из того и варим, – недовольно с вызовом ответила Степанида.
– Да это же конина!
Яшка вспомнил второй запах – запах конского пота.
– Тухлятиной меня кормить! – взревел Яков.
Он со всей дури врезал Стеши в ухо. Стеша упала, заверещала, задёргала ногами, держась за ухо. Тут подлетел их «сынок» Васька Кочетов, парень двадцати пяти лет.
– Ты что дерёшься, сволочь! – крикнул он и ударил Яшку в бороду.
Яков упал, но тут же вскочил.
– Ты! Меня! Бить! – закричал он, но ударить сильного парня не решился.
Он метался, не зная, что бы такое сотворить и додумался сгрести все кастрюльки с печки на пол. Содержание кастрюль вылилось на пол, запах усилился.
– Ты что делаешь, Яшка, – заголосили бабы.
На шум стали выглядывать из своих каморок рабочие.
– Что высунулись? – кричал Яшка. – Тухлую конину жрать будите? Да ещё нахваливать! На падаль перешли. Опарышами не подавитесь!
– Степанида, зачем же вы его брали, если оно тухлое? – спросил Керенский.
– Да как узнать? Оно же замороженное.
– Зачем так много взяли?
– На весь талон. Возьмёшь меньше – талон пропадёт.
– Нам зарплату дают талонами, – пояснил Яков. – Часть зарплаты вообще не дают, её отдадут при окончании контракта, а остальное по талонам компании. А талоны крупные, а надо весь талон отоварить, надо тебе или не надо, а бери, иначе талон пропадёт.
– Компании это выгодно, – сказал Кобяков, – вроде как заплатили, а вроде как и нет. Хитро.
– Приходиться объединяться, – продолжила Степанида, – сегодня я возьму продуктов в лавке на всех, завтра – другая. И так по очереди.
– А ещё лук и капусту надо есть, – сказал Яков, – а то цинга будет. А в лавке это не всегда бывает, а на рынок не всегда пускают, сволочи, приходиться как-то исхитряться, чтобы туда попасть. А иначе – худо. Вон татарин, у нас работал, умер в феврале от цинги. Конторским-то талоны получше отоваривают и капусту дают.
– А конина откуда? – спросил Никитин.
– Говядину якуты привозят, – пояснил Яков, – видать у них в пути лошадь сдохла, вот они её под видом коровы и продали. Наверняка в сговоре с кухонным старостой. Он нам продукты выдаёт, ну и себя, надо думать, не обижает. А как уж она протухла – кто её знает?
Из каморок к печи стали подходить рабочие.
– Да, запашок ещё тот, – сказал Игнат Матвеев.
Игнату сорок лет, его сослали в эти края за революционную деятельность, он социалист-революционер.
– Бабы тут причём? – кипятился Кочетов. – Они готовят из того, что им всучили.
– Это так, конечно, – согласился Игнат.
– А что ты так за них заступаешься, Васька? – взъерепенился Яков. – Спишь с ними пока нас нет?
– Дурак ты, Яков, – уже спокойно возразил Кочетов. – Я с вами на одном прииски работаю. А тебе три рубля в месяц плачу, за то, что твоя баба мне готовит и стирает на меня. Она готовит, а ты её бить – не справедливо.
– Сейчас не об этом, Вася, – сказал Игнат. – Что делать будем, мужики.
– Жаловаться. Что ещё? Голодные же будем. И талон у нас пропал.
– Как жаловаться, Иван? – сказал Яков. – Мы ж поди работаем. Администрация на Феодосиевском. Не ближний свет. Ехать надо.
– Тогда забастовка, – твёрдо сказал Игнат. – Завтра, 29 февраля на работу не выходим, едем в Феодосиевский. Все согласны?
– Забастовать, оно конечно можно, Игнат. А семьи кормить чем? А как не заплатят за дни забастовки?
– День не заплатят – ничего страшного, переживём, – сказал Игнат. – Передохнуть, тоже не плохо. Зато мы выдвинем свои требования. У нас ничего нет, товарищи, мы можем продать только свои руки, только свой труд. А его покупают за копейки. Мы работаем в сырости и холоде.
– Да что в сырости – в воде по колено, а то и выше.
– Скоро всё себе отморозишь и баба не нужна будет.
– И ты бабе тоже.
– Вот! Вот! – продолжил Игнат. – Здоровье гробим, золото добываем, а платят копейки за такую работу. Да ещё обмануть норовят. Зарплату талонами дают, а отоваривают тухлятиной. Сколько терпеть будем, товарищи? По одиночке, мы капиталистов не одолеем. Вместе мы сила!
– Правильно говоришь, Игнат, – ответили ему, – уж надоело всё, мочи нет.
– Жилы из нас тянут.
– Тогда требование надо составить и начальству предъявить.
– И что бы талон это по новой отоварили и не тухлой кониной.
– Это правильно, Яков.
Утром к зданию управления в Федосиевском пришли все рабочие Андреевского прииска. Требования у них были более чем скромные: во-первых, отоварить злополучный талон Бычкова и впредь выдавать только доброкачественное мясо и, во-вторых, уволить кухонного старосту, который это мясо выдал.
– Все требования подаются в письменном виде, – равнодушно сказал помощник главноуправляющего приисками инженер Теппан, – и рабочие прииском не имеют право требовать увольнения кого-либо из служащих компании, это право администрации. А продукты на прииски выдаются качественные и только качественные и других быть не может.
– Нет, – возразил Игнат Матвеев, – это конина и причём тухлая конина. Вот протокол урядника полиции господина Манькова, что бы вы не сомневались, господин управляющий. Мы прежде чем к вам идти, в полицию зашли.
– Откуда вы знаете, что это конина? И, может быть, вы сами мясо протушили.
– Так было б лето, а то зима, господин управляющий. Где мы его протушим? Вы думаете, что в казармах жарко?
– И всё равно, все требования к компании подаются в письменном виде. Идите работайте, бумагу завтра принесёте. Разберём.
– Хорошо, – согласился Матвеев, – завтра принесём подписанную всем прииском. А работать сегодня не пойдём и завтра тоже.
И принесли. Матвеев зашёл в контору, рабочие его ждали, топтались на морозе. Матвеев вышел из конторы с листом бумаги.
– Вот письменный ответ компании.
– И что там?
– Нас послали… на прииск работать. В требованиях отказали.
– И что делать, Игнат?
– Что делать? Если они хотят забастовку всех приисков «Лензото», они это получат, – пригрозил Игнат. – Невозможно нам, рабочим, в одиночку бороться с администрацией приисков. Если мы потребуем хорошей платы и нормальных условий труда, то они скажут: ступай прочь, много голодных в России-матушке, они рады будут встать на ваше место и работать за низкую плату.
– Да где они их возьмут, Игнат, здесь, зимой?
– Значить должна быть всеобщая забастовка. Администрация уступит, никуда не денется. Одного рабочего можно задавить, загнать до смерти на каторжной работе. Да и не его одного. А ещё и жену его и детей. Как над нашими бабами изгаляются и тем самым и нас унижают. А мы молчи?
– Да замордовали, чего говорить.
– Не справедливо. Мы на работе надрываемся, а мы сами и семьи наши голодают.
– У тебя нет семьи, Васька.
– Я за других беспокоюсь.
– Значить – забастовка. Наши требования просты и понятны. Мы требуем от администрации соблюдения трудовых контрактов и человеческих условий труда.
