скачать книгу бесплатно
Нет, надо давить в себе злобу. Кого винить в неудачах, кроме себя самого? Папа до сих пор уверен, что это был залет и одна неудачная палка воткнулась в колесо моего профессионального потенциала до конца моих дней. Даже два года счастливой жизни в Юлькиных объятьях не смогли разубедить моего мастодонта. Только и твердит: «Поступай, как знаешь. В твоих дурачествах я тебе не помощник». Ошибкой, конечно, была не женитьба. Ошибкой было похерить аспирантуру и устроиться в секту с Самохваловым-богом и пророком его Мегерой. К счастью, сеанс причащения корпоративной мудрости подошел к концу, и окончание его весьма кстати совпало с обеденным перерывом. Отделавшись от сочувствия равнодушных коллег, я добил текущую работу – комплект документов по реорганизации очередного незапамятного ООО «Незабудка», выскользнул из опенспейса и ринулся через коридор к турникетам на выходе.
– Марк, ты далеко? – только и успел крикнуть Михалыч.
Отмахнувшись, я поднес карточку к считывателю и выскочил в фойе, где меня поджидал спасительный лифт. Охранник за столиком посмотрел мне вслед волчьим взглядом – как на овцу, самовольно отлучившуюся из загона. Но мне было уже все равно.
***
– О, галстух! Типа шелковый, да? – едва завидев меня, Серега ухватился за предмет гардероба жирными пальцами, даже не подумав их вытереть после обращения со свиной рулькой. – Пива накатишь? Тут темное чешское забубенное – такое плотное, что ложкой есть можно!
– Это называется «стаут».
– Как-как называется? – Серега приложил ладонь к уху. – Ась?
Никогда не поймешь, когда он шутит, а где серьезен. Шутовское поведение Серега сделал броней, за которой незнакомцам труднее разобрать его истинные намерения.
– Серег, ты опять бездельничаешь?
– Да что ты такое говоришь? Я рабочий человек, все руки в мозолях! – Серый предъявил мне ладони, растопырив пальцы с длинными перепонками, делавшими их похожими на лягушачьи лапки.
– А почему только на правой? Тебя девушка бросила?
Серега прыснул.
– Старик! Я бы тебя в петросяны направил, но тебе лучше в ванги податься! Уже месяц как с Варькой расстался. Помнишь Варьку?
– Это которая с брекетами?
– Не, которая с сиськами. С параллельного потока.
– А, эту-то, конечно, помню! Мы с ней даже зажгли как-то раз у Антохи на вечеринке.
– Вот-вот. Она тебя с того раза до сих пор вспоминает.
– Да ну, врешь!
– Вот те крест! – Серый обмахнул себя жестом, который скорее походил на трапецию. – Что ты с ней делал-то, признавайся? Она так часто о тебе говорила, что я с ней чуть импотентом не стал. Хочешь, дам телефончик? Она пока в городе, но скоро вроде как в Москву собирается. Какая-то работа, то-се. Пока не сплыла, хватай на крючок!
– Не, Серег, я женат. Счастлив в браке.
– Так я ж тебе не жениться на ней предлагаю, дурила! – заржал Серый, с уголков его рта потекло пиво. – От счастья отдыхать тоже надо, а то хлебало улыбкой порвет. Встретитесь, развлечетесь, вспомните юность. Можно под это дело даже вечеринку у Антохи соорудить, как он в город приедет. Чтобы на скрипучем диване, как полагается!
А что, почему бы и нет? Давно компанией не встречались. Да и Варю бы неплохо увидеть – потрещать о том да о сем. Я ведь изменять жене не собираюсь. У Юльки у самой сиськи не хуже. Хотя у Варвары, конечно, побольше. И еще жадность эта до секса…
Серега уже отыскал в своей телефонной книге нужный контакт и заставил меня переписать его в свой телефон. Чувствуя ниоткуда взявшуюся неловкость, я решил сменить тему и принялся расспрашивать Серого о том, что еще в его жизни нового.
– У меня в целом все ровненько. Взялся за ум, устроился в одну конторку с военным уклоном. Работа непыльная. Точнее, как раз очень пыльная, но у меня ж аллергии нет! Там в основном служивые пашут, но гражданского персонала тоже хватает. Сапоги нас штафирками называют.
Я присвистнул.
– Это не ты ли от армии пытался закосить всеми возможными способами, вплоть до симуляции энуреза?
– Обижаешь, старик, я даже в военкомат ходил как на праздник!
– Помню-помню, рассказывали. Разделся догола еще на входе и бегал по всему военкомату, требуя немедленно зачислить тебя в РВСН и поручить тебе охрану Большой Красной Кнопки.
– Ну чего не сделаешь из любви к Родине? Я тогда еще перьев думал в жопу навтыкать, чтобы на крайняк хоть в авиацию взяли. Но это все полумеры. А я с детства мечтал бороздить космические пространства на горбу крылатых ракет!
– А с георазведкой у тебя что, не заладилось? Ты не по специальности сейчас работаешь?
– Вот именно разведкой и занимаюсь. И даже, можно сказать, гео-. У меня тут бизнес вытанцовывается, дружище, на пятьсот тыщ мильонов. Разбогатеем с тобой, как братья Люмьеры!
Ага, значит, мы с тобой. Я кисло улыбнулся. Пройдет еще минут пять, от силы пятнадцать, и Серега начнет клянчить деньги на очередное безнадежное предприятие. Если это опять какой-нибудь домашний завод по производству паленой виагры, то пусть лучше названивает Саньку. Может, родители тому еще одну машину купили и Санчелло снова захочет продуть ее в мыльный шарик Серегиных безудержных фантазий.
– Старик, брось эти обиды. Кто старое помянет, тому сам знаешь, что куда. Ты не представляешь, на что я тут наткнулся!
Серега потер друг о друга ладони, покрытые тонким слоем нервического пота. Длинный, нескладный, с вечно сальными черными кудрями, но при этом энергичный и удалой, как игрушечный паровозик, он захлебывался подробностями. Люди за соседними столиками оборачивались на громкий голос, официантка специально задержалась у столика, чтобы присмотреться к источнику шума, но Серега не обращал на окружающих внимания и без умолку выдавал мне одну за другой страшные военные тайны.
***
Трасса давно опустела, и на ее обочинах факельным шествием выстроились работающие фонари. Я высадил Серегу, как он и просил, возле неприметных ворот, прерывавших длинный забор из беленого кирпича. За забором угадывался обширный пустырь. Где-то в одном из зданий давно расформированной военной части все еще функционировал забытый богом НИИ, где Серега не только трудился, но и жил с тех пор, как родители его выгнали, чтобы он не клянчил у них средства на существование.
Конечно, перед тем как расстаться, мы еще раз накатили по пиву. Наверное, отец все-таки прав: что это, если не дурачество? Я ведь никогда не садился за руль нетрезвым, ни разу в жизни. Проклятый удав Серега давно и надежно спелся с зеленым змием, и вместе они задушили меня в братских объятиях. Я плюнул на составление годового отчета для тарного комбината, подготовку арбитражных документов для дюжины «Незабудок» и обещанный Самвелу Саркисовичу бизнес-план сети передвижных секс-шопов. Гнева Самвела, нашего нового столичного клиента с белым капиталом и темным прошлым, я опасался немногим меньше, чем воплей Мегеры. Вероятно, с утра я буду раскаиваться, клясть чешский стаут (верные традициям, мы с Серегой быстро перешли на ирландский), на коленях молить Самохвалова о прощении и обещать, что если не управлюсь до конца недели, то он лично сможет протестировать на мне весь ассортимент продукции Самвела. Может быть, мне даже придется поцеловать взасос Мегеру. По крайней мере, после этого она не посмеет упрекнуть меня в безынициативности.
Мысль о французском поцелуе с Мегерой вызвала тошноту. Комок рульки подступил к горлу так резко, что я едва удержался, чтобы не извергнуться себе на колени. От спазма руль дернулся, и машина вильнула в сторону. Не без труда справившись с управлением, я решил отложить все сомнения и страхи на завтра.
На соседнем сиденье беззвучно мерцал экран телефона. Я перестал поднимать трубку после того, как Юленция в третий раз потребовала ответа, когда я наконец появлюсь дома. О моем корпоративном демарше ей растрезвонил Михалыч. Увидев, что я не вернулся в офис, он решил, что от разговора с Мегерой мне поплохело. Хотя, честно признаться, мне давно не было так хорошо, как сегодня, в дорогом моему сердцу пабе. Пусть даже и пришлось заплатить за проглота Серегу. Ощущение свободы, а также сведения, которыми он со мной поделился, стоили куда больше.
До сих пор не укладывалось в голове: как такое возможно? Почему очевидную золотую жилу забросали землей и присыпали пылью – да так, что противно дотронуться? Впрочем, я ведь и сам фыркнул, когда Серега поведал мне о сути открытия. Интернет настолько забит «документальными» историями о боевых экстрасенсах, психотронном оружии и рептилоидах с планеты Нибиру, что любая история, выходящая за рамки привычного и ожидаемого, кажется досужими россказнями. Но если хотя бы половина рассказанного другом не выдумка (а Серегу, при всем его хвастовстве, никак не назовешь вралем), то коммерческий патент на открытие может принести обладателю сказочное состояние.
– Старик, я своими руками держал эти документы. Своими глазами видел комментарии на полях, писанные Вернадским, – убеждал меня Серый. – Ты если мне не веришь, хотя бы Владимира Иваныча не обижай!
По уверениям Сереги, всю зиму прокорпевшего в институтском архиве за разбором бумаг, утративших гриф секретности за давностью лет, концепция ноосферы перешла из теоретической плоскости в эмпирическую незадолго до смерти великого ученого. Первые практические наработки академику удалось реализовать в эвакуации, в Казахстане. Подлинный же прорыв случился два десятилетия спустя, когда на разработку революционной технологии бросили целый «почтовый ящик», в целях пущей секретности дрейфовавший по всей стране, как островок растительности в низинном болоте.
– А при чем тут твоя геология? Почему геологи этим занимаются? – мне было сложно побороть скепсис, и я ежеминутно перебивал Серегу вопросами.
– Балда ты! Не геологи, а геохимики. Такие же, как мы с Вернадским.
Чего-чего, а скромности Сереге было не занимать.
– Если, ты говоришь, они прорвались в эту самую ноосферу, то почему, в конце концов, работы свернули?
– Потому что руководители института закормили партийных бонз и кураторов из ГРУ невыполнимыми обещаниями. Те ждали, что перед ними телевизор поставят, по которому можно будет подсматривать, как Рональд Рейган на толчке в Белом доме сидит и коды запуска баллистических ракет на туалетной бумаге запачканным пальцем рисует. А по факту максимум, что можно было расшифровать из тех данных, что им в ноосфере открылись, – это атмосферные явления где-нибудь в штате Луизиана. И то с вероятностью не выше подбрасывания монеты. В 60–70-х все упиралось в отсутствие вычислительных мощностей, вот в чем штука! Ты бы видел этот могильник из перфокарт в нашем архиве! По три коробки перфоленты на каждый сраный прогноз погоды. И никакой возможности перекодировать в аудиовизуальную форму. А теперь представь, что будет, если обрабатывать данные из ноосферы с помощью современных компьютеров!
– Погоди-ка, Серег, в восьмидесятых уже программы писали на ассемблере и ай-би-эмы в совке завелись. Почему их не стали использовать?
– Потому что к тому времени все развалилось к хренам собачьим, понимаешь? Гласность, перестройка, ускорение. Мы тогда настолько ускорились, что экспериментальная установка пошла на цветмет. Да ты зря смеешься, я серьезно тебе говорю! Чего ты хотел, лаборанты по полгода зарплаты не видели.
– Ты не шутишь? Открытие века взяли и вот так просто пустили коту под хвост?
– А ты не забывай, как страна называется. Почему Попов – в учебниках, а Маркони – в шоколаде? Почему Королев в ГУЛАГе сечку жрал, пока Сикорский вискарем в Америке наливался?
Серега даже не заикнулся про деньги. Он лишь хотел обтяпать это дельце как можно быстрее. И обратился по верному адресу. В голове у меня моментально сложилась схема: одну из «Незабудок» я переоформляю на нас с Серегой. Фиктивный уставной капитал, спившийся бомж на должности гендиректора (к нему все вопросы), подходящий набор видов деятельности. Одновременно регистрируем компанию на Кипре и сливаем ей «Незабудку», чтобы одной ногой шагнуть через запретную полосу государственной юрисдикции. И только затем бежим в патентное бюро заявлять права на наши будущие миллионы.
– Мне главное, чтобы на патент никто не позарился, – заклинал Серега. – Сам понимаешь, где живем: если утром не обокрали – значит, вечером изнасилуют. Так что давай, шевели булками. С меня чертежи и хорошее настроение, с тебя «Гугл Майкрософт Корпорэйшн». Deal?
– Дил, дружище. Только имей в виду: если ты пропадешь в последний момент, как в тот раз, когда мы твою «биржу уродов» мутили, я тебя из-под земли достану и наделаю в тебе столько дырок, что ты сам сможешь перфокартой работать!
– Биржу талантов, дурила! – Серега заржал без тени обиды или раскаяния.
На него нельзя было злиться подолгу. Тем более не я один купился на эту идею: наш стартап тогда чуть не получил приличный транш от известного венчурного фонда. Глядя на бесшабашное выражение на лице друга, я против воли присоединился к нему в приступе хохота.
Улыбка застыла на моем лице, как гипсовая маска античных комедиантов, когда я летел домой по ночной трассе. Свет фонарей слился в серебристую полосу и парил надо мной, указывая дорогу. Мой Млечный Путь к светлому будущему и ярким звездам. Перспективы, которые открывал нам патент, громоздились в моей голове, толкаясь друг с другом, как колхозницы в очереди к прилавку сельпо. Я чувствовал себя берсерком, впавшим в боевое безумие. Мне грезились лица Мегеры и Самохвалова, когда через месяц-другой я приду к ним за трудовой книжкой. Нет, не приду, а приеду на собственном бентли цвета кубанита! (Спасибо геологу Сереге: я-то долгое время думал, что оттенок моего «Фокуса» – серый, как и написал в техпаспорте дальтоник-регистратор.) А еще лучше – не на чопорном бентли, а на хищном приземистом мазерати, таком же, как тот, что промчался сейчас мимо меня, обгоняя по встречке. Я утопил педаль газа, стремясь настигнуть соперника и поглядеть, кто же там в салоне сидит такой резвый. Наверняка восемнадцатилетний мажор, сынок губернатора или прокурорского решалы. Михалыча обязательно перетянем к себе. Он, конечно, немолод, зато надежен и исполнителен. И Панюшкину тоже прихватим вместе со всеми ее губами. Пускай работает, чем умеет. Да и будет чем время занять, пока Юлька пропадает в своих спа-салонах. А Мегере предложу должность замдиректора по чистке толчков. Сниму офис на целый этаж и специально разведу технический кран с туалетами в разные концы помещения. Пусть таскается по всему опенспейсу туда и обратно с тряпками и с ведром. Вот с таким же точно ржавым ведром, как то, что болтается на кузове этого КамАЗААААААААААА!!!!!
***
Стадо буйволов несется вскачь по расплавленной солнцем пустыне, взрывая копытами землю, выкорчевывая сухой ковыль и поднимая в воздух облака душной пыли. Солнце слепит до боли, гоня стадо к линии горизонта. Быки оглушительно мычат, разрывая приближающимся воем барабанные перепонки. Впрочем, откуда у перекати-поля барабанные перепонки? У него есть только катун, состоящий из ветвистых стеблей. Этому факту перекати-поле научили в незапамятные времена, на заре всемирной истории. Кажется, на уроке ботаники. Тогда перекати-поле не было безымянным, и ему было свойственно странное сочетание звуков – Марк Гурецкий.
Буйволы скрылись из виду, хоровое мычание стихло, яростный свет растекся по векам матовой белизной. Мычал, оказывается, я, ворочаясь на жесткой лежанке. Превозмогая тяжесть в мозгу, я разлепил веки, сфокусировал зрение и уставился на низкий равномерно подсвеченный матово-белый потолок. Для рая здесь, пожалуй, тесновато. Потолок, пол, четыре стены. Выходит, я все еще жив.
«Воды?» – зевнула дежурившая на краю беспамятства мысль. Ее тут же сбила с ног и размазала по асфальту другая: «КамАЗ!!!». Сердце ухнуло, едва память прокрутила перед моими глазами в ускоренном темпе фильм о последних секундах перед аварией. В ушах раздались отголоски адского грохота и скрипа сминаемого металла. Боже, я ведь себя чуть не угробил! Должно быть, меня вытащили и успели доставить в больницу. Вопрос только: насколько целым?
Я сел на кровати и сбил в ком прикрывавшую меня простыню. Ощупал голову – цела. Только волосы куда-то подевались. Видимо, их обрили, чтобы заштопать рану. Правда, непонятно, где рана. Ни повязок, ни рубцов, ни болезненных ощущений. Руки в порядке. Ноги, пальцы, запястья. Видимых повреждений нет, все суставы работают. Только вот… руки, судя по их внешнему виду, принадлежат постороннему человеку. Нет, ладони явно мои: безымянные пальцы длиннее указательных, на правой кисти едва заметный шрам от ожога – результат детской игры с горящим полиэтиленовым пакетом… Только вот кожа на ладонях запеклась морщинами, суставы припухли, короткие волоски на фалангах пальцев выцвели почти добела, а тыльные стороны ладоней вздулись голубой сеткой кровеносных сосудов. Руки если не глубокого старца, то человека, изрядно зажившегося на этом свете.
Продолжив исследовать свое тело, я осмотрел потемневшие соски в обрамлении редких седеющих волосков и обнаружил под ними обрюзгший живот. А сорвав с себя простыню, уставился на предмет мужской гордости, гордиться которым теперь стало несколько затруднительно: такой родной и знакомый по форме, он скукожился, а волосы на лобке, утратившие жизнерадостный солнечный цвет, приобрели пепельно-белый оттенок.
– Я старик, – с ужасом проронил я в пустоту помещения, вслушиваясь в свой голос.
Голос тоже оказался чужим – стал ниже, гортаннее и будто растрескался.
«Может быть, глоток воды?» – отряхнулась, поднявшись с пола, первая дежурная мысль. Но ее уже отталкивала новая, беспокойная и настырная: «Зеркало!». Озираясь по сторонам, я не нашел ничего похожего на искомый предмет, зато начал узнавать помещение. Потолок покоился, как ему полагается, на четырех стенах, а стены, в свою очередь, вырастали из пола, покрытого жутким советским линолеумом, вытертым тысячами казенных тапок. За единственным на всю палату окном сиял летний день, однако солнечные лучи отчего-то не пробивались сквозь стекла, будто бы растекаясь по стеклянной поверхности. Рядом с кроватью стояла неказистая тумбочка, в углу притулился куцый столик с парой обтянутых дерматином металлических стульев, дверной проем зиял пустотой: кто-то вынес тяжелую дверь со стеклянной смотровой щелью.
В эту самую дверь я неоднократно проникал в детстве, сгибаясь под тяжестью авоськи с лимонами и апельсинами. Отлеживаясь после инсульта, бабка целыми днями ворочалась в койке, требуя фруктов, свежих «Известий» и соседей, которые не будут таскать у нее сахар из тумбочки. Сейчас вместо бабки на койке лежал я сам. Соседи куда-то запропастились вместе с соседскими койками, из-за чего помещение казалось вопиюще неэргономичным.
– Эй, кто-нибудь! – позвал я, завернувшись в простыню наподобие тоги и поднявшись с кровати.
Линолеум показался моим ступням непривычно прохладным и жестким. Не заслышав ответа, я крикнул громче:
– Эй, кто тут есть? У меня проблема! Я старый!
– Вовсе нет! Ты очень хорошо выглядишь для своего возраста! – отозвалось голубоглазое видение, возникшее в дверном проеме.
Видение было одето в короткий белый халатик и смешную шапочку с большим красным крестом посередке. Из-под бесстыдного халата торчали подвязки белых чулок в крупную сетку. На вид существу было лет двадцать, а ее длинным и стройным ногам могла бы позавидовать племенная кобыла. Халатик едва прикрывал крутые покатые бедра, а в груди был настолько узок, что верхние пуговицы не сходились, открывая на обозрение спелую молочно-белую грудь. Я уселся обратно на койку, просияв, по всей вероятности, самой дурацкой из своих улыбок.
– Меня зовут Света, – сообщило видение. – Я дежурная медсестра. Как ты себя чувствуешь, Марк? У тебя есть какие-нибудь пожелания?
Первое желание, пришедшее в голову при виде медсестры, я благоразумно оставил при себе. «Воды?» – пискнула оправившаяся от обид и потрясений дежурная мысль. На этот раз я не стал гнать ее прочь и высказал вслух.
– Вода в контейнере, – заявила Света таким тоном, каким могла бы сказать «Трава зеленая» или «Солнце встает на востоке».
Увидев мое замешательство, она приблизилась к обшарпанной тумбочке, нагнулась и секунду спустя извлекла наружу стакан с прохладной пузырящейся жидкостью.
– А сока можно? – спросил я.
– Конечно, – ответила Света, вновь склонившись над тумбочкой и подставив моим глазам шикарную задницу. – Какой тебе – апельсиновый, яблочный, томатный?
Я помычал, будто мешкая с выбором. Вдоволь насмотревшись на корму медсестрички, остановил выбор на апельсиновом. Сок тоже оказался уже налит в стакан. Прохладный, свежий и вкусный.
– Цветик, скажи, пожалуйста: где я нахожусь? – спросил я, утолив жажду.
– В больнице.
– Надо же. Кто бы мог подумать. Как долго я здесь?
– Три дня, – отчиталась Света. – После нырка пациенты всегда приходят в себя на третий-четвертый день.
– После нырка? Какого еще нырка?
Света залопотала какую-то дребедень, в которой я разобрал только два слова: «нырок» и «коллапс». После неоднократных уточнений выяснилось, что «нырок» на меджаргоне означает NRC, аббревиатура же расшифровывалась как Neuro Reactive Collaps, или, сокращенно, нейроколлапс.
– Это сотрясение мозга? – уточнил я. – А водитель КамАЗа? Он не перевернулся? Что с ним?
Теперь настал черед удивляться девушке. Света приоткрыла свой красивый ротик с пухлыми губками и вытаращила на меня голубые кукольные глазенки. «Цветочек», – обозвал я про себя милую девушку. Настолько же красива, насколько безмозгла.
– Я спрошу у доктора, – с сомнением пролепетала медсестра, развернувшись на каблуках и направившись к выходу из палаты. – Пожалуйста, не вставай. Тебе нужен отдых, а доктор навестит тебя во время дневного обхода.
Цветочек скрылась в дверном проеме, вильнув на прощание своей аппетитной кормой. В секс-шопе им, что ли, форменную одежду выдают? В черепной коробке засвербело так, будто там свили гнездо мыши. Прижав одну из мышей к ногтю, я обнаружил под ней постыдное воспоминание: пару недель назад мы с Юлькой смотрели вполглаза порнушку с торрента, отдыхая между припадками эротического безумия. Одна из героинь порнофильма была одета в похожую – да нет же, в точно такую одежду, в какой ныне щеголяет Цветочек!
С каждым новым впечатлением происходящее нравилось мне все меньше. Будто я оказался на американских горках и вагонетка набирает скорость с каждой секундой.
Презрев рекомендацию Цветика, я поднялся с постели, едва девушка скрылась из виду, и первым делом изучил тумбочку. Деревянная дверца на поверку оказалась пластиковой, облупленная краска – дизайнерским узором. Таким же ненатуральным, как потертости на фальшивом линолеуме. За дверцей открылась светлая прохлада холодильной камеры, забитой разноцветными стаканчиками, коробочками и упаковками. Нижняя полка оказалась заставлена стаканами, заполненными разнообразной жидкостью. «Негодное отношение к продуктам», – отметил я про себя.
Две боковые стены, на первый взгляд покрытые отсыревшей штукатуркой и потрескавшейся бежевой краской, на деле же – ровные и гладкие, прерывались матовыми прямоугольниками черного цвета. Узкие и длинные, почти в человеческий рост, они торчали в стене совершенно не к месту – как эбонитовые деревья в березовой роще. На ощупь эти пластины напоминали пористый графит («графеновые панели» – всплыла из подсознания непрошеная подсказка). Метр за метром я обследовал стены, пытаясь обнаружить хоть что-то знакомое: электрическую розетку, радиоточку, пузатую коробку с выключателем света и кнопкой вызова медсестры. Нет, ничего. Стены гладкие, ровные и фальшивые, как мои передние зубы.
Вспомнив о зубах, я провел по ним языком и сразу удостоверился в том, что на месте все до единого. Включая два задних, которых мне несколько лет недоставало. Что за ерунда? Мне и зубы заодно вставили под наркозом? А счета кто оплачивать будет, если я их не подписывал?
От окна койку отделяло несколько метров. Преодолев это расстояние, я собрался с духом и выглянул наружу. Признаться, я уже ждал чего-то в этом роде. У въезда на больничную территорию припарковалось несколько автозавров с кириллическими госномерами: ВАЗ-копейка, 412-й Иж и зеленая «Волга» ГАЗ-24 с рукоятками дверей, похожими на защелки для подтяжек. Я мог поклясться, что именно этим машины стояли на автостоянке в те далекие дни, когда я таскал больной бабушке «Известия» с апельсинами.
Окно – такая же фикция, как все остальное. Даже трогать не нужно, чтобы в этом удостовериться. Нет рамы, нет форточки, сквозь стекло не проникают солнечные лучи. Стоит надавить пальцем на поверхность – и под ним растекаются пиксельные узоры. Дисплей, декорация.
Черт, может быть, это все-таки рай? Ад? Чистилище? Что, если я умер и теперь блуждаю в лабиринте остаточных сведений о себе и о мире? А где-то поблизости бродит неприкаянный дух моего убийцы – водителя КамАЗа. Вот-вот он материализуется в сузившейся до обрывочных воспоминаний реальности, гремя цепями противоскольжения и распространяя вокруг тяжелый запах солярки. Нет, уж лучше Цветочек со своими кружевными оборками и сочной грудью. Если демоны загробного мира выглядят так, то я не против провести в аду ближайшую вечность!
Добравшись до дверного проема, я предсказуемо хлопнулся лбом о кристально прозрачную поверхность из твердого материала. Стеклянная дверь. Фотоэлементы? Нет, на первый взгляд – ни единого признака фотокамер и других элементов слежения. Я поводил рукой взад-вперед, похлопал в ладоши, потоптался и попрыгал перед дверью, но панель так и не отодвинулась. Похоже, я оказался в тюрьме.
– Эй, выпустите меня! – заорал я, обращаясь к пустоте. – Мне надо в туалет!
Мне никто не ответил. Со злости я хлопнул рукой по незримой двери, но вместо того, чтобы удариться о стекло, моя ладонь провалилась в пустоту, а за ней кубарем сверзился и я сам, теряя по пути свою белую тогу.
За пределами палаты открылся коридор с рядом дверных проемов. Проемы были затемнены снаружи – разглядеть, есть ли кто внутри, оказалось решительно невозможно. «Сим-сим, откройся», только что исполнившийся на ура, отказывался работать с любой другой дверью. Твердо решив не возвращаться в палату, покуда не найду кого-нибудь вменяемого и компетентного, я выбрал наугад направление и пошлепал босыми ногами направо по коридору. Потолок и стены словно сочились матовым светом. Пол в коридоре был гладким и черным, как отшлифованный обсидиан. Если это и больница, вдруг подумалось мне, то не иначе как психиатрическая. И даже если я выжил, то, по всей видимости, тронулся умом после травмы.
