скачать книгу бесплатно
Лёг, наконец, в ванну. Какое блаженство! От размокшего овса унимается нестерпимый зуд. Пожалуй, что теперь можно и потеплее воду пустить. Разобрался с фаянсовыми кранами. Несложно. Всё как в Европе. Что-то пыхнуло сзади. Где!? Что? А, это колонка в углу сработала, высунув безобидные язычки газового пламени.
В длину Ильич мог вытянуться в ванне в полный свой рост, да и ещё оставалось место. Он целиком погрузился в распаренную овсянку, оставив на поверхности одно лишь лицо. Расслаблялся, блаженствовал, напевал что-то, разглядывал высокий, чуть не в две сажени, потолок: лепнина, мозаика, какие-то водоросли, нимфы. Буржуазность, но красиво. Закрыл глаза.
Стук в дверь:
– Это я.
Вошла, держа в руках стопку наглаженного белья:
– Вот, наденешь потом.
Ленин подтянул колени, подприсел, подвысунулся из воды: лежать перед стоящей дамой – не то воспитание. Присела на край ванны, оглядела воспалённые плечи Ильича, хотела погладить, не решилась:
– Что, опять Святой Антоний[2 - «Огонь cвятого Антония» – гангренозная форма эрготизма (лат. ergotismus gangraenosus). Кожная болезнь, диагностировааная у В.И. Ленина в молодости и сопровождавшая его до конца жизни (см. напр.: Robert Service, Lenin: A Biography, Harvard University Press, 2000.)]?
– Он проклятый. Как уж невзлюбил меня, так и не отпускает. Хотя бывало порой, что и по нескольку месяцев в покое оставлял. Но сейчас вот обострилось, нервишки разыгрались, одно за другое… Да ладно, пройдёт, бывало хуже. Посиди со мной.
– Сейчас, я только пошлю Пайви в аптеку за серой.
– Не надо, у меня есть с собой немного. Завтра пошлёшь, заодно на почту надо будет.
Подошла к полке, подняла коричневый пузырёк, показала Ленину:
– Это сера?
– Да, ещё швейцарский запас.
Открыла пробку, понюхала:
– Ммм! Пахнет как тогда. Я потом сама тебя помажу. Ты не думай, я ходила на курсы сестёр милосердия. Видишь, я даже ногти постригла. А это что? – взяла прозрачный пузырёк. – Это что в обход сухого закона? Не стыдно?
– Это симпатические чернила. Осторожно, это всё что есть.
Вернула пузырёк на полку. Стала рассматривать остальное ленинское богатство.
– О, да мы нынче при деньгах!
– Да уж, не с пустыми руками, что называется.
– Да у нас тут целый банк оказывается! Сто североамериканских долларов. Подумать только, никогда в руках не держала. Это кто, Франклин? Тот, что громоотвод? Ничего, симпатичный. На Шалтай-Болтая похож. Вот бы твой портрет на сторублёвке вот так. Это же сколько будет по-нашему?
– По-теперешнему – уже не знаю. Сто долларов – считай двадцать два фунта стерлингов.
– Ого, много! А это что? Немецкие марки! Денежные знаки противника! Это как прикажете понимать?
– Ей-ей! Те самые «немецкие деньги». Ты же читаешь газеты.
– Пятьсот марок. А нет, вместе с серебром – пятьсот восемь. И это всё?
– Не так уж и мало, между прочим. Это считай ещё двадцать фунтов. Извини, поиздержался. Шоколаду купил, грибы опять же. Их, кстати, отдай пожарить и скажи, чтобы непременно с луком.
– Непременно, непременно с луком, – примостилась у Ленина в головах, провела рукой по лысине. – Боже мой, а на голове что это у тебя? Сыпь какая-то. Раньше не было. Болит?
– На голове? – не сразу Ильич догадался. – Это должно быть яичный желток засох. На нём парик держался.
– Ах желток, – отлегло у неё. – Ну дай я отмою…
Намылила греческую губку, засучила рукава.
– Закрой глаза.
Ильич глаза закрыл, а сам её за руки к себе притягивает; лицом к лицу они теперь вверх ногами. Смешно, когда рот вверх открывается. А лица не рассмотреть. Один поцелуй, другой.
– Ну куда ты меня тянешь? Я сейчас к тебе опрокинусь.
– А я и хочу так. Сними всё.
– Что, прямо здесь? Ты с ума сошёл. Ну, подожди.
Браслеты и кольца легли на мраморную полку. Платье шурша скользнуло к ногам. Следом – комбинация. Дразнящим жестом потянула тесёмку на десу. Волосы оставила заколотыми. На фоне бледно-зелёных изразцов смотрится чудно. Осторожно шагнула в ванну. Вода чуть-чуть перелилась через край.
Уж на что – на что, а как на любовника не было никогда на Ленина нареканий. Сколько ни скрипели злобными перьями меньшевики, сколько ни изливал на него яду Горький в своей «Новой жизни», а этой темы предпочитали его недруги вовсе не касаться, ибо знали, что сказать им нечего. Был Ильич неутомим, изобретателен, а подчас почти что и нежен. Годы в Европе тоже не прошли для него даром, подучился кое-каким штукам – вместе пробирались из спальни босиком в столовую, выбирали в буфете подходящую чашку. Не доставало правда в какие-то моменты гибкости, и мучали кожные болячки. Но если с вечера Ильич и упустил чего, – с устатку, с дороги утомился, заснул быстро, – то с утра наверстал всё полностью. Обессилевшая, она лежала, в полумраке спальни, томно опершись на подушки, а Ленин, в одних кальсонах, лежал на спине на полу, на пушистом ковре, и попеременно, то правой то левой рукой, отжимал от рыжей, залатанной марлевыми повязками груди полупудовую гирю.
– Ты исколол меня всю.
– Ты меня тоже, – поменял руку.
– Люблю этот запах серы, – промурлыкала она. – На меня действует так, что прямо не могу тебе объяснить. От тебя пахнет как от дьявола. Ну, хоть меньше болит?
– А я и есть дьявол. – Ленин сделал передышку.
Кальсоны были ему сильно велики. На животе завязаны узлом, штанины подвёрнуты до середины лодыжки. Встал, пошлёпал босиком в ванную. Кальсоны сзади на пояснице мокрые от пота треугольником.
– Бриться не думай даже, – крикнула ему вдогонку.
К завтраку – яйца всмятку, кофе, поджаренные хлебцы, джем – Ленина прифрантили. Сверху на нём была накрахмаленная нижняя рубаха, из тех, какие называют почему-то «гейшами», а поверх неё надетый не в рукава, а накинутый на плечи китель капитана первого ранга. Тут уж настоящий, капитанский, ошибки быть не может. Дореволюционного фасона ещё, на погонах неспоротые царские вензеля. И «гейша» и китель – всё велико Ильичу.
– Всё-таки мы могли бы с тобой встретиться тогда в апреле. Хотя бы на день, – упрекнула она.
– Ну не мог я, пойми, не мог. Вообрази себе: Надя, Иннесса, а тут ещё и ты. И товарищи же кругом. Да и не все свои. Зачем давать повод?
Вот ещё, – надула губки. – Что за буржуазные глупости. Да и разве подумает на меня кто? Жена Цезаря – вне подозрений.
– А что твой Цезарь, кстати? – Ленин был рад сменить тему. – Читал, что он отличился при Моонзунде в пятнадцатом.
– Отличился, c’est le mot! Слава богу жив остался. Ты не представляешь, что я пережила. Теперь-то герой конечно. Адмирал его с собой в Америку звал, читать в Сан-Франциско лекции по минному делу, но я – наотрез. А то представляешь, была бы я сейчас в Сан-Франциско. А теперь он в Англии, я тебе говорила вчера. Телеграфирует каждую неделю.
Зашла прислуга убрать со стола. Замолчали. Ленин осмотрелся. Столовая выдержана в восточном вкусе. Гравюры по шёлку, бамбуковые висюльки, веера, чёрные лаковые шкатулки вдоль буфета. Посуда – вся китайская, тонкий фарфор. На стене самурайский меч и под ним грубая холстина с какими-то двумя иероглифами: один над другим. И только сейчас, когда выносила прислуга кофейник, заметил Ильич, что и дверь в столовую отгорожена китайской ширмой.
– Это что всё на память о Порт-Артуре? – кивнув на самурайский меч, съехидничал Ленин. – Впрочем, японцы теперь союзники.
– Да нет, это я только сейчас увлеклась. Геомантия – ты знаешь, наверное?
– Геомантия? Первый раз слышу.
– По китайски «фенг-шуй». Значит «ветер и вода», – показала на иероглифы на холстине. – Идея в том, чтобы овладеть потоками энергии Ци и направить их во благо. Но главное – это не давать потокам рассеиваться. Ставить на их пути преграды, вот как эта ширма.
– Чушь, по-моему. Идеалистический бред.
– Ничего подобного! Если и бред, то сугубо материалистический. А раз материалистический, так и не бред вовсе, а передовая теория. Сейчас, сейчас…
Зажмурилась на мгновение, растопырила впереди обе кисти ладонями наружу, пальцы напряжены, и выпалила:
– Превращение энергии рассматривается естествознанием как объективный процесс, независимый от сознания человека и от опыта человечества, то есть рассматривается материалистически. – Это кто это у нас написал? Это Володенька написал, – погладила она его по лысине. – «Материализм и эмпириокритицизм», пятая глава[3 - В. И. Ленин. Материализм и эмпириокритицизм. 1908. ПСС. Т.18, С. 288.].
Ну как с такой поспоришь? Привлёк к себе, усадил на колени. Взяла его руку, поднесла к лицу:
– Ну и ну. Ты, пожалуй, действительно дьявол. У тебя не ногти, а копыта. Пойдём-ка к свету.
В следующую минуту Ленин сидел в будуаре, боком к трельяжу, держа одну руку в эмалированной ванночке с глицерином, а над другой, вооружившись ножницами, щипчиками и пилкой трудилась она, развлекая Ильича беседой.
– Только не дёргай руку. Ты мне лучше скажи, почему ты не поднял восстание летом. Я ждала со дня на день, я проиграла портнихе пари. Чего ты ждал?
– Почему, почему… Восстание – это искусство. Не тот был момент. Не было у нас силёнок летом, обернулось бы авантюрой. Скрутили бы в бараний рог, да ещё бы и обвинили в бланкизме – не отмоешься. И так пришлось в июле ноги уносить.
– Ноги – потом. Сначала руки. Ну а сейчас, что ты думаешь? Сейчас чего ждать? В Советах у тебя большинство, и в Петрограде и в Москве. Да и Корнилов тебе куда как кстати.
– Да уж, Корнилов нам такого шара подставил, такую карту наиграл! Низкий ему поклон, Лавру Георгиевичу, от трудящихся масс.
– Не смеши, порежу. Давай вторую руку. Ну так и чего мы теперь-то ждём? Холодов? Ты что хочешь дождаться Учредительного?
– Учредительное – крайний срок. Но время есть ещё, оно пока на нас работает. Может и восстания не потребуется, власть и так перейдёт к Советам. Уже переходит.
– Что-о? Без восстания? Через Советы? Что, будешь там заседать с Черновым и этим, как его, этого выскочку, Церетели? – еле сдержалась, звякнула ножницами, отложила от греха. – Ну и как хочешь. Будешь каким-нибудь товарищем министра, а то в депутаты баллотируйся, в какую-нибудь комиссию по бюджету. Или нет, ещё смешнее, почему бы тебе не заняться социальным страхованием? Или сиротами? Нет, лучше инвалидами войны. Пожалуйста, на здоровье. Не это ли твоя мечта? Может быть тебе фрак заказать, или френч как у Керенского?
Всё-таки не выдержала. Выступили слёзы:
– Ты что готов на компромисс с оппортунистами? Ты же сам писал в восьмом году, что ошибкой парижских коммунаров было увлечение мечтами о высшей справедливости вместо экспроприации экспроприаторов, излишнее великодушие к врагам и пренебрежение военными методами. Это твои слова[4 - Близкое к тексту изложение тезисов статьи В. И. Ленина «Уроки коммуны», 1908. ПСС . Т.16 С. 451-454.]. Что с тех пор изменилось? Что, постарел? Постаре-е-ел. Полюбуйтесь – Владимир Ильич Плеханов!
«Плеханов» – сказала как выплюнула. Уже и поняла сама, что хватила через край. Нет, не надо было ей говорить этих слов. Ленин осунулся лицом, заиграл желваками. Стал весь как-будто ещё меньше внутри кителя. И сквозь прищур:
– Я никогда не шёл и не пойду ни на какие компромиссы. Я никогда не боялся идти на раскол, если вопрос принципиальный. Я бывало вообще один оставался и всегда в конце концов оказывался прав. Но восстание я не могу поднять в одиночку, а в ЦК нет единства. Сталин – то вроде бы за, а по сути против. Трясётся как желе. Троцкий – как всегда: «за, но при определённых условиях», а каких-таких условиях – пойди пойми его. Зиновьев с Каменевым, так те вообще против. Мне что одному прикажешь встать во главе санкюлотов?
Подошла сзади, обняла за лоб, поцеловала в купол.
– Ты же сам сказал, что в конце концов всегда оказываешься прав. Так убеди, напиши, сошлись на Маркса. А насчёт условий Троцкого и желеобразности Сталина, так я тебе вот что скажу. Товарищем министра в эсеровском правительстве – это ещё не худший вариант. А ты представь на минуту, что тот же Троцкий сам решит, когда созреют его условия. И кто тогда окажется во главе санкюлотов?
Поднял тяжёлый взгляд:
– Ты думаешь?..
– Боже, как всё-таки мужчины наивны, – встала, чтобы уйти. Маникюрный набор соскользнул с колен. Удержал за руку:
– Подожди. Чернил и бумаги дашь?
– Да сколько угодно! – просияла. – Располагайся у Георгия в кабинете. Я сейчас.
Ленин водрузился за просторный письменный стол в кабинете мужа. Большой глобус, морские карты, изрядно надраенной меди и прочей морской атрибутики. Просторный кожаный диван, вращающееся английское кресло. Завидно Ильичу немного. Ничего, когда-нибудь и у него будет свой кабинет.
Приступая к работе, он никогда не торопился, предпочитал даже немного помедлить. Проверил достаточно ли чернил, разложил стопкой бумагу, придирчиво рассмотрел перья, одно забраковал. Карандаш тоже может понадобиться. Нашёлся один подходящий, но надо бы очинить. Да где ж его нож?
Постучала в дверь:
– Вот твой ножик. Небось привык к нему. Ты работай, а я пока выйду в город по делам. Приодеть бы тебя неплохо, хотя с другой стороны: во главе санкюлотов в одних кальсонах – в этом что-то есть. Не скучай, я скоро вернусь.
Следующие несколько дней проходили размеренно. Утром и вечером Ленин принимал ванну с овсяными хлопьями. После ванны она мазала его серной мазью, накладывала повязки, знала и ещё некоторые средства. От раза к разу ему становилось всё легче, болезнь отступала. И вообще Ильич стал выглядеть лучше, прибавил немного в весе, отросшая щетина начала приобретать знакомые очертания, лысина заблестела, да и сам он заметно повеселел. За трапезами всё больше благодушествовал, пытался даже шутить с Пайви по-фински, но та не понимала.
Ночи были полны любви, а днём он работал: писал, зачёркивал, рвал и комкал бумагу, вышагивал взад-вперёд по кабинету, садился снова рывком за стол и опять писал. Начинал день с писем, а потом принимался за статьи. Тетрадку свою синюю было совсем забросил, а потом опять достал, перечитал что-то, зачеркнул, исправил.
Она в это время занималась делами. Таксомоторы, извозчики, кое-где и на трамвае. Заглянуть на почту – нет ли чего до востребования. В аптеку – прикупить ещё серы. В разных магазинах готового платья покупала для Ильича всё, что нужно: костюм-тройку, полдюжины сорочек с воротничками, галстук (тот самый, в горошек), подтяжек две пары, ну и всё прочее, что требуется – бельё, платки, запонки.
Шляпных магазинов объехала несколько. Ничего не смогла выбрать для Ильича. И борсалино, и федора – всё не то. Ну не в котелке же ему действительно… Зато присмотрела прехорошенькую шляпку для себя. Примерила. Буржуазно, но идёт. Купила. Нигде ничего не брала в кредит. Везде платила финляндскими марками. Говорила то по-русски, то по-фински, то по-шведски.
И ещё в разных местах, в разные почтовые ящики опускала конверты. И ещё покупала газет.
Однажды вернувшись, она застала Ленина в кабинете не за столом, как обычно, а вытянувшимся на кожаном диване. Стопка исписанной бумаги лежала на столе, карандаши, перья – всё аккуратно сдвинуто на край стола. Работа закончена.
– Я посмотрю?
– Да, пожалуйста, прогляди.
Она села за стол. Пододвинула лампу, начала читать, местами про себя, местами вслух:
– «К числу наиболее злостных и едва ли не наиболее распространенных извращений марксизма господствующими социалистическими партиями принадлежит оппортунистическая ложь, будто подготовка восстания, вообще отношение к восстанию, как к искусству, есть бланкизм»[5 - В. И. Ленин. Марксизм и восстание. 1917. ПСС. Т. 34. С. 242-247.].
– По-моему, всё хорошо, только «социалистическими» я бы взяла здесь в кавычки, потому что по сути – какие они социалисты?
– Да, только непременно в двойные (показал пальцами). Можешь править прямо там. Спасибо.
– Уже поправила. И дался тебе этот Бланки[6 - Луи Огюст Бланки (фр. Louis Auguste Blanqui, 1805– 1881) – французский политический деятель и революционер, коммунист-утопист, организатор тайных политических обществ и заговоров; провёл в общей сложности более 30 лет в тюрьмах.]. Про него уж и не помнит никто.
– Ты не понимаешь, если сразу не отмазаться от бланкизма, то приклеют потом как ярлык, и не отмоешься. А так мы подстраховались.
– Ну, пусть будет. Но тогда надо и «бланкизм» тоже в кавычках.
– Резонно, правь.
Дальше читала всё больше про себя, реагировала одобрительно, замечания делала иногда по стилю, например:
