История народа хунну

скачать книгу бесплатно

О древнекитайской методике исторического повествования

Лю Бан достиг победы и власти в 202 г. до н.э., но традиционная китайская историография считает датой оснований династии Хань 206 г., потому что последний император династии Цинь сдался Лю Бану в конце 207 г. Это нельзя считать хронологической неточностью, так же как нельзя называть ложью огромные преувеличения численности войск или то, что прибытие посла из далекой страны именовалось «принятием в подданство». Тут мы имеем систему выражений, которую нельзя понимать буквально. Поэтому, прежде чем перейти к дальнейшему изложению событий, уместно обратить внимание на некоторые особенности китайских исторических материалов – нашего главного источника.

В задачу автора не входит описание развития самой китайской исторической науки. Для нас важны лишь определение степени достоверности сведений, содержащихся в династийных хрониках, и те их особенности, которые существенны для истории хуннов.

Историография занимала почетное место в Китае. Историческая память считалась совестью нации, и в руках составителя хроники была репутация самого властного императора. Нередко императоры ублажали своих летописцев, боясь, чтобы они не скомпрометировали их в глазах потомков.

Согласно традиции, династическая хроника публиковалась только после прекращения династии. Но поскольку историография была важным государственным делом, к составлению хроник допускались лишь люди, в политических симпатиях которых не было сомнений. Из всего этого видно, что китайская историография выполняла правительственный заказ и не могла не быть в какой-то мере тенденциозной. Первой задачей исследователя в таком случае является определение характера искажения действительности. Возвеличение роли Китая, его значения и военных успехов должно было входить в задачу историка, поэтому к сообщениям такого рода нужно относиться с сугубой осторожностью. Наоборот, сведения о поражениях и неудачах китайцев, по всей видимости, преуменьшались, и им можно верить условно. Количество войск, как своих, так и чужих, почти всегда преувеличивалось, причем обязательно давались круглые числа: 100 000, 300 000, 400 000, 1 000 000; это не реальные количества, а просто манера выражаться, вроде древнерусской «тьмы».

Постоянно встречающиеся преувеличения цифр в китайских исторических произведениях – явление неслучайное. Оно имеет свое основание и свою закономерность, а следовательно, и свое объяснение. Прежде всего необходимо отметить, что цифры до 10 000 чел. даются, как правило, без преувеличения. Для древних китайцев 10 000 было не просто число, а понятие множества неисчислимого – то же, что для наших предков «тьма тьмущая», а для современных математиков «бесконечность». Поэтому числа сверх 10 000 даются приближенно, как лежащие за пределами возможного измерения или исчисления. Но оперировать с такими числами приходилось часто, и их стали давать, но не в сравнении с измеримым отрезком до 10 000, а в соотношении между собой и с округлением. Если, допустим, армия А имеет численность 13 000, то, значит, можно определить ее как 10 000 + Х = 2 х 10 000 = 20 000. Армия В в четыре раза сильнее армии А, значит, армия В равна 80 000. Для более позднего времени – эпохи Тан – удалось произвести несколько раз проверку этой системы счета и установить средний приблизительный коэффициент преувеличения. Он равен 9. Так как традиция исторической науки за это время не прерывалась, то надо думать, что для древности действителен тот же коэффициент. Но это еще не все.

Китайцы – народ, весьма способный к абстрактному мышлению. При исчислении армии их интересует именно ее сила, а она не всегда совпадает с численностью, ибо боеспособность у разных войсковых соединений различна. Например, если в армии А есть 30 богатырей-всадников, из которых каждый расценивается в 100 рядовых пехотинцев, то расчет идет так: 30 человек = 3000 единиц боевого действия, где за единицу принимается боеспособность одного солдата самого слабого вида войск. Если при этом в армии А есть 8000 рядовых, то численность ее будет рассчитана так: 8000 + 30 х 100 = 10 000 + Х = 20 000 вместо фактических 8030 человек или 11 000 единиц боевого действия.

К этому надо прибавить, с одной стороны, гордость, заставлявшую историка преувеличивать боеспособность своих воинов, а с другой – страх перед хуннами, заставлявший преувеличивать их число и доблесть. Отсюда и вырастают огромные по численности армии, как свои, так и чужие. Разумеется, абсолютные числа далеки от истинных, но относительные не очень далеки, и пропорциональность сохранена. Поэтому, хотя мы не в состоянии внести поправку в источник, мы можем следить за ходом событий с точностью в пределах вероятности.

Цифры полученной добычи обычно взяты из рапортов китайских полководцев и вряд ли могли быть преувеличены, так как контроль и учет трофеев проводили гражданские чиновники, которые принимали их. Полководец скорее мог, утаив часть добычи, уменьшить ее количество, чем преувеличить, так как он должен был бы восполнить недостачу из своего кармана. Хвастовство и обман в рапортах карались лишением чинов и даже смертью.

Сведения о внутреннем состоянии кочевых народов китайские историки получали из сводок китайской разведки. Здесь точность несомненна, но, к сожалению, эти сведения чрезвычайно немногословны, так как разведчики интересовались лишь тем, что имело практическое значение, главным образом боеспособностью, а религия, культура, нравы и т.п. описываются между прочим.

Большой интерес представляют подлинные документы, доклады в Государственном совете, письма, отчеты, приводимые часто полностью, а иногда с сокращением. Но, как правило, историк приводит лишь тот доклад, с которым он сам согласен, а мнение оппонентов дает в сокращении. Однако это не мешает исследователю самому оценить события.

При составлении истории хуннов необходимо иметь в виду, что китайцы, весьма подробно описывая свои отношения с ними, чрезвычайно бегло повествуют о войнах, которые хунны вели на западе и севере, так как китайских историков эти события интересовали крайне мало.

Попытки анализа событий, вообще довольно робкие, сводятся к указанию на волю и характер исторических персон, а роль народных масс упускается из виду. При этом историк непроизвольно объясняет поведение кочевых вождей такими же мотивами, как если бы это были китайские вельможи.

Упомянутые ошибки весьма распространены; ими же страдала и европейская эрудитская школа. Разумеется, нельзя требовать от древних китайцев владения материалистическим методом, но, используя их сочинения, следует всегда искать причины исторических событий, разбирая их ход и логику. Так как почти на всем протяжении нашего исследования мы не имеем параллельных текстов для применения сравнительного метода, единственным приемом исторической критики будет анализ связей между событиями. Это способ трудный, но единственный, так как греко-римские сведения по интересующей нас теме скудны, отрывочны и заслуживают доверия меньше, чем китайские; степные же народы никаких документов о своем прошлом не оставили. Ни в коей степени нельзя доверять и фольклору, ибо у нас нет ни малейших данных утверждать или даже предполагать, что известные нам варианты тюркских былин имеют столь большую давность, да и сами события в устной передаче искажаются до неузнаваемости.

Итак, мы видим, что китайские источники, имея ряд несомненных достоинств, как то: точность в хронологии, осведомленность и отсутствие фантастических вымыслов, вместе с тем требуют критического отношения к себе, и при этом условии дефекты источников не введут нас в заблуждение.

V. Свистящие стрелы

Шаньюй Модэ и возникновение державы Хунну

Шаньюй Тумань имел двух сыновей от разных жен. Для того чтобы обеспечить престол любимому младшему сыну, он решил пожертвовать старшим – Модэ и отдал его в заложники юэчжам. Напав на последних, Тумань надеялся, что они убьют его сына. Но Модэ оказался человеком решительным. Ему удалось похитить у юэчжей коня и вернуться к отцу, о предательстве которого он, конечно, знал. Тумань, искренне восхищенный удалью Модэ, не только не убил его, но дал ему в управление тюмень, т.е. 10 000 семейств. Модэ немедленно начал обучать военному делу свою конницу и научил ее пользоваться стрелой, издававшей при полете свист[181 - Описание свистящих стрел см.: K?halmi K.U. ?ber die pfeifenden Pfeile der innerasiatischen Reiternomaden // Acta Orientalia. Budapest, 1953. Т. III. S. 45–70.] . Он приказал всем пускать стрелы лишь вслед за его свистящей стрелой; невыполнение этого приказа каралось смертной казнью. Чтобы проверить дисциплинированность своих воинов, Модэ пустил свистящую стрелу в своего аргамака и не выстрелившим в великолепного коня приказал отрубить головы. Через некоторое время Модэ выстрелил в свою красавицу жену. Некоторые из приближенных в ужасе опустили луки, не находя в себе сил стрелять в беззащитную молодую женщину. Им немедленно были отрублены головы. После этого Модэ на охоте направил стрелу в аргамака своего отца, и не было ни одного уклонившегося. Увидев, что воины подготовлены достаточно, Модэ, следуя за отцом на охоту, пустил стрелу в него, и шаньюй Тумань в ту же минуту превратился в ежа – так утыкали его стрелы. Воспользовавшись замешательством, Модэ покончил с мачехой, братом и старейшинами, не захотевшими повиноваться отцеубийце и узурпатору, и объявил себя шаньюем (209 г. до н.э.). Дунху, узнав о междоусобице, решили воспользоваться ею и потребовали замечательного коня – сокровище хуннов и любимую жену Модэ. Старейшины в негодовании хотели отказать, но Модэ сказал: «К чему, живя в соседстве с людьми, жалеть для них одну лошадь или одну женщину?» – и отдал то и другое. Тогда дунху потребовали полосу пустыни (на юго-запад от Калгана), неудобную для скотоводства и необитаемую. Земля была, собственно говоря, ничья; пограничные караулы стояли по окраинам ее: на западе хунны, на востоке дунху. Старейшины хуннов сочли, что из-за столь неудобной земли незачем затевать спор: «Можно отдавать и не отдавать». Но Модэ заявил: «Земля есть основание государства, как можно отдавать ее?!» – и всем, советовавшим отдать, отрубил головы. После этого он пошел походом на дунху. Они не ожидали нападения и были наголову разбиты. Вся их территория, скот и имущество достались победителю. Остатки дунху поселились у гор Ухуань и в дальнейшем стали известны под названием ухуань. Вся степная часть Маньчжурии оказалась в руках Модэ. По возвращении из похода против дунху он не распустил войска, а напал на юэчжей и прогнал их на запад. С этого времени началась длительная война между хуннами и юэчжами, подробности которой нам неизвестны. Около 205–204 гг. Модэ покорил ордосские племена лэуфань и баянь и совершил первые набеги на Китай, где только что пала династия Цинь и свирепствовала гражданская война. Численность войска Модэ определялась в 300 000 человек. Таковы подробности основания хуннской державы, сообщаемые Сыма Цянем[182 - Бичурин Н.Я. (Иакинф). Собрание сведений о народах, обитавших в Средней Азии в древние времена. Т. I. M.; Л., 1950. С. 46–48.] . Многое здесь, возможно, прибавлено и приукрашено и самим историком, и его осведомителями, но главное, видимо, верно: Модэ объединил 24 хуннских рода и создал державу, настолько сильную, что китайцы сравнивали ее со Срединной империей.

Первая война хунну и хань

В 203–202 гг. Модэ вел войну на северной границе, где подчинил владения: хуньюй – племени, родственного хуннам, кюеше – кипчаков (динлинского племени, обитавшего на север от Алтая), их восточных соседей – динлинов, живших на северных склонах Саян, от верхнего Енисея до Ангары, гэгунь – кыргызов, занимавших территорию Западной Монголии, около озера Кыргызнор[183 - Киселев С.В. Древняя история Южной Сибири. M., 1950. С. 560–561.] , и неизвестного народа цайли. Обеспечив свой тыл, Модэ обратил внимание на Китай. В 202 г. гражданская война в Китае закончилась победой Лю Бана, основателя династии Хань, известного в китайской истории как Гаоцзу. Но страна еще не оправилась от разрухи, и в это время с севера хлынули хунны. Они осадили крепость Маи, и комендант ее, князь Хань Синь, вынужден был сдаться. По китайской традиции, сдача равнялась измене и означала переход в подданство победителя. Никакие обстоятельства не извиняли сдавшегося, так как предполагалось, что он мог покончить жизнь самоубийством, а раз этого не сделал, то изменил долгу. Поэтому для князя Хань Синя все пути отступления были отрезаны, и он стал верно служить новому хозяину[184 - См.: Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. I. С. 50–51. – В биографии Хань Синя этот факт опущен (см.: Сыма Цянь. Избранное. M., 1956).] . Хунны успешно двинулись на юг и, перейдя хребет Гэучжу, зимою 200 г. подошли к столице северной Шаньси – городу Цзиньян. Гаоцзу лично повел войска против них, но в результате сильных холодов около трети ратников обморозили руки.

Модэ применил обычный прием кочевников: притворным отступлением он завлек лучшие китайские части в засаду и окружил авангард китайской армии вместе с императором в деревне Байдын, недалеко от города Пинчэн. Любопытно, что Модэ имел уже четыре войсковых подразделения, определявшихся мастью лошадей: вороные, белые, серые и рыжие. Семь дней китайское войско оставалось в окружении без пищи и сна, выдерживая беспрестанные нападения хуннов. Наконец китайский лазутчик добрался до жены Модэ и сумел подкупить ее. Она стала советовать мужу помириться с Гаоцзу, «человеком гениальным»[185 - Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. I. С. 51.] ; она говорила, что, приобретя для себя китайские земли, хунны все равно не смогут на них жить. Это соображение, а в еще большей степени подозрение в неверности князя Хань Синя, не приславшего своевременно обещанного подкрепления, заставили Модэ отказаться от дальнейшей борьбы, и он приказал открыть проход войскам Гаоцзу. Китайское войско прошло через открытый проход с натянутыми и обращенными в сторону хуннов луками и соединилось со своими главными силами, а Модэ повернул назад. Этот поход хуннов – один из крупнейших, но, если взглянуть на карту, он поражает тем, насколько неглубоко могли проникнуть хунны в Китай. Вся кампания развернулась в Шаньси: города Маи и Пинчэн лежали в 90 и 40 км от границы, а Цзиньян (современный Тайюань) в 250 км. Под Пинчэном у деревни Байдын[186 - Там же.] сосредоточились все военные действия, причем Сыма Цянь определял численность китайской армии в 320 тысяч воинов (и это реально, так как в это число включалась войсковая обслуга, нередко составлявшая в восточных армиях от половины до четырех пятых личного состава), число же хуннов – в 400 тысяч всадников, что явно преувеличено. Эти 400 тысяча человек должны были располагаться в горной котловине 30х40 км, т.е., если даже считать, что у хуннов не было заводных лошадей, на каждого всадника приходилось 30 м2, а считая, что в середине стоял и отбивался китайский отряд, – еще меньше. Абсурдность очевидна. Вероятно, Сыма Цянь преувеличил хуннские силы в 10–20 раз. Но если принять этот коэффициент и предположительно определить силы Модэ в 20–40 тысяч всадников, становится понятно, почему он искал мира: ведь огромная китайская армия, растянувшаяся почти на 600 км, даже при полной потере авангарда была сильнее его. Гаоцзу и Модэ заключили договор «мира и родства» (дипломатическая формула капитуляции).

Договор «мира и родства» состоял в том, что китайский двор, выдавая свою царевну за иностранного владетеля, обязывался ежегодно посылать ему условленное в договоре количество даров. Это была замаскированная дань. Хотя Модэ принял царевну и дары, но продолжал поддерживать Хань Синя и других перебежчиков-мятежников. Фактически война продолжалась. Хань Синь и его сторонники опустошали северные области Китая. В 197 г. на сторону Хань Синя перешел Чэнь Си – начальник войск уделов Чжао и Дай. Он заключил с хуннами союзный договор. Но вскоре императрица Люй Хоу сумела заманить Хань Синя в столицу, где ему отрубили голову[187 - Сыма Цянь. Избранное. С. 280.] .

Китайское войско под предводительством Фань Куая после двухлетней войны подавило мятеж, но не решилось выступить за границу, так как возник новый мятеж в княжестве Янь (область Хэбэй). Вождь повстанцев Лу Гуан перешел к хуннам, и набеги распространились уже на восточные области Китая. В китайских войнах измены военачальников стали частым явлением. Измученный неудачами Гаоцзу умер в 195 г. За малолетством наследника регентшей стала императрица-мать Люй Хоу, при которой междоусобица усилилась[188 - Императрица Люй Хоу была весьма энергична и властолюбива. Еще при жизни мужа она имела огромное влияние на политику. Преемник Гаоцзу (Лю Бана) Хуэй-ди был в руках императрицы и ее родственников – Люй Чана и Люй Лу. Оба они получили титулы ванов и в 184 г., убив наследника престола, хотели утвердить свою династию. Но программа династии Хань успела приобрести немало сторонников, никто в Китае не хотел возвращения порядков Цинь Ши-хуанди. В 180 г. умерла императрица, а в 179 г. ее преемник Вэнь-ди истребил ванов Люй, их семьи и их сторонников. Но и это не привело к прекращению борьбы. В 177 г. вспыхнуло восстание Син Гюя, а в 154 г. восстали князья У, Чу, Чжао и др. Но ханьская династия все-таки провела свою политическую линию покровительства крестьянам и ученым в ущерб аристократии. Система ограничения императорской власти ванами и привилегии ванов были отменены, и это дало плоды. При Вэнь-ди (179–156 гг.) и Цзин-ди (156–140 гг.) Китай разбогател и превратился в мировую державу.] . В 192 г. Модэ сделал императрице предложение вступить с ним в брак. По его понятиям, это означало, что китайская империя должна пойти в приданое за супругой, и он надеялся таким образом приобрести весь Китай. Императрица так разгневалась, что сначала хотела казнить послов и возобновить войну, но ее уговорили не обижаться на «дикаря», и Модэ был послан вежливый ответ, где отказ мотивировался престарелостью невесты. Вопреки опасениям китайских министров хуннский владыка удовлетворился ответом и не обрушил на истощенный и обессиленный смутами Китай свои грозные войска. Ужас, наведенный хуннами в минувшую войну, еще не прошел. В песнях пели: «Под городом Пьхин-чен подлинно было горько; семь дней не имели пищи, не могли натягивать лука»[189 - Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. I. С. 53.] . С тех пор прошло восемь неспокойных лет, и силы юной империи были недостаточны для отражения внешнего врага, и все-таки Модэ, зная это, не начал войну. Но причиной было отнюдь не его миролюбие. На западной границе не прекращалась упорная война с юэчжами (ее подробности в имеющихся источниках не отражены). Насколько легко дались Модэ победы над дунху и саяно-алтайскими племенами, настолько тяжелой оказалась борьба с западными кочевниками. Здесь решались судьбы Азии; поединок между юэчжами и хуннами на 2 тысячи лет определил преобладание монгольского элемента в великой евразийской степи, что имело огромное значение для этно– и расогенеза.

Модэ, не желая распылять силы, оставил Китай в покое. Этим он дал возможность ханьской династии воспрянуть и укрепиться. Правительство императрицы-регентши расправилось с фрондирующими пограничными воеводами, большая часть которых погибла в борьбе, а наиболее упорные бежали в северо-западную Корею. Насколько для хуннов был важен мир на востоке, видно из следующего факта. В 177 г. один из пограничных хуннских князей напал на Китай. Император Вэнь-ди мобилизовал конницу и колесницы (85 тысяч) для отражения врага, но хунны не приняли боя и отступили. Вэнь-ди собирался перенести войну в степь, однако восстание пограничного воеводы Син Гюя[190 - Там же. С. 54.] заставило его отказаться от немедленного выступления. В это время от хуннов явилось посольство с извинениями и сообщило, что провинившийся князь был убран с границы и послан на запад. Там он искупил свою вину победой над юэчжами. Китайский двор, учитывая силу хуннов, принял извинения и несколько позднее восстановил с ними мирные отношения. Согласно договору, хуннская держава была признана равной с китайской империей, и государи именовали друг друга братьями. Это был беспримерный успех для хуннов: до сих пор ни один кочевой князь не мечтал равняться с китайским императором. Из письма хуннского шаньюя мы узнаем, что в 177 г. хуннским войскам, стянутым со всей страны, удалось разбить юэчжей. Результаты победы были весьма ощутимы: хунны захватили все княжества Восточного Туркестана, Усунь и земли кянов.

Кочевые тибетцы-кяны

На западной границе Китая, по соседству с уделом Цинь, обитали уцелевшие от истребительных войн жуны (предки тангутов) и кяны – тибетцы. Цинь Ши-хуанди, закончив завоевание Восточного Китая, расправился с жунами. Его полководец Мэнь Тянь в 225 г. «прогнал жунов»[191 - Иакинф. История Тибета и Хухунора. Т. I. СПб., 1833. С. 17.] , очевидно, в горные степи Цайдама, ибо в дальнейшем независимые от Китая тангуты жили именно там. Избавившись от старинных врагов – жунов, китайцы столкнулись с кочевыми тибетцами-кянами, обитавшими в верховьях Желтой реки.

В то время это был немногочисленный и бедный народ, не рисковавший нападать на великую империю. Падение династии Цинь лишило китайцев только что добытой гегемонии в этом районе, и хунны, подчинив себе тибетцев, охватили китайскую границу с запада. Как для Хунну, так и для Китая обладание горным районом верховьев Желтой реки имело лишь стратегическое значение, но кяны с этого времени вступили на путь интенсивного развития, причем они стали союзниками хуннов[192 - Считаю необходимым отметить, что этот факт не был замечен Мак-Говерном, который считал, что Тибет был «равно свободен от китайского и хуннского контроля».] , как и их соседи – усуни.

Усуни

Вопрос об усунях весьма сложен. Древняя усуньская земля, по сведениям китайского путешественника Чжан Цяня, лежала между Дуньхуаном и Циньяньшанем, но здесь же размещались и юэчжи. Сиратори удивлялся[193 - Shiratori К. ?ber den Wu-sun Stamm in Centralasien.] , как два самоуправляющихся народа живут смешанно на одной территории. Даже если распространить их территорию на запад до Лобнора и на северо-восток до нижнего течения Эдзин-Гола[194 - См.: Richthofen F. China. Berlin, 1877. S. 49, 447.] , то пустынная земля не могла прокормить два многочисленных народа[195 - Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия и Урянхайский край. Т. II. Л., 1926. С. 99.] . Но, видимо, эти народы владели указанной территорией по очереди. Подтверждением предлагаемой точки зрения является текст из «Шицзи», который гласит, что в области Гуачжоу – западная часть современной провинции Ганьсу – до Дуньхуана «в период Циньской и Ханьской династий обитал народ усунь, потом юэчжи и, наконец, прогнавшие их хунны»[196 - Успенский В. Страна Кукэ-нор или Цин-хай, из «Записки ИРГО по Отделению этнографии». Т. VI. СПб., 1880 (отдельный оттиск). С. 51.] . Чередование народов здесь очевидно. В.Успенский предлагает гипотезу, согласно которой древние обитатели этого района были предки тибетцев – сижуны, и кочевые усуни вытеснили их в горы в эпоху Чжаньго[197 - Там же. С. 52.] . Успенский расходится с Бичуриным, утверждавшим, что в это время кяны (т.е. тибетцы) занимали весь нынешний Хухунор[198 - Иакинф. История Тибета и Хухунора. Т. I. С. 5.] , а это, по-видимому, соответствует действительности. Разногласие возникло из-за того, что Успенский считал жунов тибетцами, тогда как на самом деле это был особый народ, а усуни произошли от жунов[199 - Гумилев Л.Н. Динлинская проблема // ИВГО. 1959. № 1.] . Таким образом, отпадает необходимость в миграционной гипотезе и подтверждается основательность термина «Шицзи» – «древняя усуньская земля» – применительно к предгорьям Наньшаня.

В конце III века усуни бежали из долины реки Данхэ. По-видимому, виновниками этого были юэчжи[200 - L?vi S. Notes sur les Indo-Scythes // Journal Asiatique. 1897. IX serie. Vol. IX. P. 13.] . По мнению Грумм-Гржимайло[201 - Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия… С. 100.] , усуни бежали в Западную Хулху. Там они вступили в бой с воинами Модэ-шаньюя, причем государь их был убит[202 - Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. II. С. 155.] . Хунны отнеслись милостиво к побежденным усуням. Они не были ни перебиты, ни разогнаны. Сына убитого владетеля шаньюй Модэ взял в ставку и воспитал, а затем вручил ему управление его народом с титулом гуньмо[203 - Там же.] . Усуням была поручена охрана «границы при Западной стене»[204 - Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия… С. 100.] . Грумм-Гржимайло считает «Западной стеной» укрепленное ущелье Гао-кюйесай в северо-западном углу Ордоса, где в это время не было надобности в границе, так как там жили верноподданные Модэ племена лэуфань и баянь. Вероятнее всего, что здесь подразумевалась западная граница Хунну, где обитали неприятели усуней – юэчжи. Это объясняет факт (породивший несколько гипотез)[205 - Там же. С. 100–101; Vernadcky G.V. Ancient Russia. New Haven, 1952. – Вернадский сопоставляет этноним усунь с этнонимами: асианы-асии-асы-ясы (осы)-аланы и считает усуней аланским племенем, покоренным юэчжами.] появления усуней в Западной Джунгарии и Семиречье и согласуется с версией из биографии Чжан Цяня, где говорится, что молодой гуньмо, получив разрешение шаньюя отомстить юэчжам за поражение, вторгся в Или и прогнал их на запад. Итак, в эпоху Модэ усуни выступали как вассалы хунну[206 - Грумм-Гржимайло Г.Е. Западная Монголия… С. 101. – Он не доверяет последнему сведению, опираясь на допущенную автором путаницу: что отец гуньмо был убит юэчжами, а не хуннами. По моему мнению, эта ошибка не важна и не меняет сути дела: усуни были врагами юэчжей и подданными хуннов. Ко времени путешествия Чжан Цяня гуньмо был уже стар и имел десять сыновей и много внуков (Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. II. С. 191). Так как он родился около 208 г. (Бичурин Н.Я. Собрание сведений… Т. II. С. 155), то в 139 г. ему было 70 лет, возрастные данные совпадают. Кроме того, к 139 г. усуни уже были привычными обитателями Семиречья, смешанными с саками и оставшимися на месте юэчжами, но сведение это дошло до Китая лишь через Чжан Цяня. Язык усуней неизвестен. Грумм-Гржимайло причисляет их к тюркам, а Мак-Говерн – к иранцам, причем оба отмечают отсутствие доказательств.] .

Устройство державы Хунну

На высших ступенях первобытно-общинного строя родовые и племенные союзы неоднократно создавали весьма высокие формы общественной организации. Они отличались от классовых обществ, по существу являясь плодом деятельности всего общества, а не его отдельной части. «Мы видим господство обычаев, авторитет, уважение, власть, которой пользовались старейшины рода… но нигде не видим особого разряда людей, которые выделяются, чтобы управлять другими и чтобы в интересах, в целях управления систематически, постоянно владеть известным аппаратом принуждения, аппаратом насилия, каковым являются в настоящее время… вооруженные отряды войск, тюрьмы и прочие средства подчинения чужой воли насилию»[207 - Ленин В.И. О государстве // Сочинения, 4-е изд. Т. 29. С. 437.] .

Хунны управлялись своими родовыми старейшинами, опиравшимися не на войско, а на народное ополчение. Шаньюй был просто главным среди прочих и не имел никакой реальной власти, кроме личного авторитета. Когда же его деятельность не вызывала уважения соплеменников, а следовательно, и их поддержки, ведение шаньюем крупных войн, естественно, было почти немыслимо. Роль личности в ходе исторических событий не всегда одинакова, но при отсутствии аппарата власти способности вождя подчас решают исход исторических событий, определяемых сочетаниями случайностей[208 - Маркс К., Энгельс Ф. Избранные письма. М., 1948. С. 264.] . Именно этим объясняется, что хунны, а не юэчжи и не дунху оказались ведущим племенем в степной Азии, хотя общий ход событий не был бы нарушен в случае поражения хуннов.

К. Маркс отмечает: «…общинная собственность… может… проявляться либо таким образом, что мелкие общины прозябают независимо одна возле другой… либо таким образом, что единство может распространяться на общность в самом процессе труда, могущую выработаться в целую систему, как в Мексике, особенно в Перу, у древних кельтов, у некоторых племен Индии»[209 - Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. М., 1940. С. 7.] . Но это относится не только к земледельческим, оседлым народам. Кочевое пастушеское хозяйство хуннов в I тысячелетии до н.э. было значительно более высоко организовано, чем хозяйство их оседлых соседей. «…У туранцев главной отраслью труда сделалось сначала приручение и лишь потом уже разведение скота и уход за ним. Пастушеские племена выделялись из остальной массы варваров: это было первое крупное общественное разделение труда. Пастушеские племена производили не только больше, чем остальные варвары, но и производимые ими средства к жизни были другие… Это впервые сделало возможным регулярный обмен»[210 - Энгельс Ф. Происхождение семьи, частной собственности и государства. М., 1953. С. 165.] . Развитие экономики повлекло за собой усложнение форм общественного бытия. Аилы, разобщенные в условиях полукочевого отгонного скотоводства, при переходе к круглогодовым перекочевкам стали образовывать спаянные группы. «У кочевых пастушеских племен община всегда на деле собрана вместе; это общество спутников… караван, орда, и формы субординации развиваются из условий этого образа жизни»[211 - Маркс К. Формы, предшествующие капиталистическому производству. С. 24.] . Возникла потребность в организации этих мелких общин для обороны от врагов и для поддержания порядка внутри племени. Осуществить такую организацию могли только отдельные члены общин, облеченные доверием. Этот зародыш государственной власти оказывается более древним, чем институт государства, основанный на насилии одного класса над другим. Указанное отмечено еще Энгельсом, равно как и различие власти в доклассовом и классовом обществах: «В каждой такой общине существуют с самого начала известные общие интересы, охрану которых приходится возложить на отдельных членов, хотя бы и под общим контролем: разрешение споров и подавление правонарушений со стороны отдельных лиц, надзор за орошением… некоторые религиозные функции. Подобные должности встречаются в первобытных общинах во все времена… Они облечены… известными полномочиями и представляют зародыш государственной власти… Нам важно только установить здесь, что в основе политического господства повсюду лежало отправление общественной… функции и что политическое господство сохранялось надолго лишь в том случае, когда оно эту общественную… функцию выполняло»[212 - Энгельс Ф. Анти-Дюринг. М., 1938. С. 185–186.] .

Высказывания основоположников марксизма о характере общества на стадии родового и племенного строя целиком применимы к хуннам III века до н.э. В 209 г. до н.э. хунны консолидировали свои 24 рода, а последующие события поставили конфедерацию 24 хуннских родов на более высокую ступень общественного развития: союз превратился в «державу».

Политическая система, социальный строй и культура хуннов эпохи Модэ и его преемников значительно отличались от их предшествующего образа жизни. Поэтому мы вправе предполагать, что развитие хуннского общества прошло большой путь, прежде чем приняло ту форму, в которой хуннов застает история. Вместе с тем надо помнить, что создание Модэ хуннской державы запоздало по сравнению с развитием хуннского народа и общества. Модэ лишь усовершенствовал и немного реформировал существовавший строй.