скачать книгу бесплатно
– Ты не стыдишься врать даже собственному брату.
– Зачем мне врать тебе?
– Ах, да, надурил ты всех, у тебя получилось, – он продолжал курить, сидя со своей приторной ухмылкой и не верил мне.
Страх. Страх. Страх. Страх. Страх. Страх. Страх.
– Что он наговорил тебе? – я присел на корточки к Егору и заставил посмотреть его прямо мне в глаза, – скажи.
– А важно ли, что он сказал? Я видел, как его девушка выходила из нашего дома поздно вечером.
– Ты же знаешь, мы друзья, она просто жаловалась на Сашку, вот и всего…
– А ты был накурен и переспал с ней.
Страх. Страх. Страх. Страх. Страх. Страх. Страх.
Я отвел глаза и поднялся.
– Да.
Долгая, приторная, удушающая пауза. Я не знал, куда себя деть. Стоял как вкопанный в этом амбаре, несло навозом, жухлым сеном и потом.
– Нам до утра лучше не возвращаться.
– Но родители будут переживать.
– Если мы вернемся сейчас – это ничего не изменит. Пусть спят.
Мы не остались ночевать в амбаре, брат потащил меня к своему дружку Жоре, тот был известный алкаш, гнал самогон и спаивал всю деревню за три копейки. Он сходу начал нам свою душу изливать, достал еще два граненых стакана и тут же принялся их наполнять, а мы были и не против.
К слову, дома у этого Жоры тоже стоял стойкий запах пота, самогона и даже слышались еле уловимые нотки сена. Так что ничего не изменилось, разве что стало тепло. Тепло и внутри, и снаружи (терпкий напиток настойчиво заполонил все тело).
– …а я-то когда в комнату вошел – сразу почуял, что-то здесь не ладно…
Брат еще ни разу не взглянул на меня, он обходил стороной мое тело, когда поднимался из-за стола, и словно мысленно затыкал уши, когда я начинал болтовню.
– …красивой она была, это точно. Чтоб вы знали, я и тогда понимал, что бабы красивей у меня не будет, но такое простить я не мог. Ну не мог я! – Жора стукнул стаканом о стол и капли самогона растеклись по столу.
Красивая женщина предала Жору, и он выставил ее за дверь. Отправил с ребенком в другую деревню. Мужику, с которым она предалась похоти, отрезал пальцы на правой руке, а ее заставил смотреть. Только одного он понять не мог: невыносимей смотреть на его лицо, чем на отрубленные пальцы.
– А ты малой, с чем думаешь во взрослую жизнь выходить? Сейчас наверняка одни девки на уме, – и громкий, грубый смех разлетелся по всей кухне, брат ухмыльнулся, – глаза у тебя чумные, тебе проспаться надо или гробить себя перестать. Не вечно ты молодой.
На этом я решил, что хватит с меня этой пьяной болтовни, поблагодарил чудака за ночлег и ушел в соседнюю комнату. Всю ночь смотрел в потолок. Там звездная пыль и мертвые кометы.
Около четырех утра я начал замерзать и встрепенувшись от резкого шороха около моей койки – окончательно открыл глаза. Жора – наполовину будучи под моей кроватью – катал стеклянные бутылки.
– Что ты там? – со злостью сказал я.
– Заначка у меня тут была… никак не могу отыскать.
На кресле в углу, свесив длинные худые ноги, спал мой брат. Его модные узкие брюки и свитер крупной вязки выглядели на фоне всей мебели в этом доме пьяными. Хотя пьяным как раз было здесь все, кроме его одежды. Жора, завидев, с какой печалью я разглядывал брата, подсел ко мне на кровать, да так близко, что наши колени соприкоснулись как у влюбленных.
– Не держи на него зла, он человек другого расклада, здесь ему не раскрыться, – сказал он.
Я молча смотрел в его покрасневшие от усталости и алкоголя глаза, русые кудрявые волосы завитками свисали на его лоб, по лицо, белому, словно только вчера выбеленная печь, бегали тени от восходящего солнца. В то утро я был заторможен как никогда. Голова была пуста от мыслей, а глаза жадно разглядывали то, что могло предложить им мое тело, находясь в том или ином пространстве.
– Я ни о чем таком и не думал.
– Нет, меня не проведешь. Я знаю, что твои родители думают по этому поводу – они хотят держать вас обоих подле себя всю их жизнь. Получается, и ты, хоть и в своей голове, но все же не отпускаешь его. А это значит, что свободным он себя почувствовать не может.
– Нет, так не получается.
– Алкоголь меня безумным не сделал! – вскрикнул он.
К чему он вообще начал этот разговор, мне было непонятно. А потом в голове слово за словом проплывал их ночной разговор: отчетливый голос моего брата на взрыв шепотом вторил, что все здесь сводит его с ума и как только начнет стоять теплая погода – он тут же уедет отсюда без оглядки. Все эти воспоминания возбудили во мне тревогу. Я стал в спешке натягивать брюки и свою плотную байковую рубаху, чтобы выйти на улицу и закурить.
– … «человеку надо быть свободным и больше смерти страшиться рабства»,[1 - Из Платона «Государство»]– сказал Жора и вышел из комнаты.
5.
Я вернулся в школу и все пошло своим чередом: занятия, веселье на переменах, искренние улыбки товарищей, поддержка, отсутствие страха. На день рождения Глеба мы всей компанией собрались в нашей любимой беседке у реки. Мы часто сидели там нашей компанией, приносили домашнее вино или самогон и сидели до утра. Это было беззаботное время.
Сейчас настоящая оттепель, начало апреля. Едва растаявший снег превратился в слякоть и приоткрыл под собой жухлую прошлогоднюю траву. Я отчетливо слышал и ощущал на своем теле запах весны. Я знал, как рождается этот запах, но каждый год не переставал ему удивляться и наслаждаться. От низкой влажности воздуха небо было ясно голубое, солнце стояло высоко, от того его лучи согревали нас вместе с домашним вином, и талая вода ручейками сбегала вниз с небольших холмов.
Река, у которой располагалась наша беседка, протекала внизу деревни. То была узкая река с крутым берегом и видом на густой лес. Зимой, когда реку покрывал плотный слой льда, мы часто перебирались с отцом и братом на тот берег, чтобы раздобыть ель на новогодние праздники. А весной, мы приходили в эту самую беседку и любовались таянием льда. С тех пор мне больше не приходилось ощущать от отца подобного тепла, мне думалось, что я совершил какой-то проступок, от чего мой отец больше не хочет проводить со мной время. А потом уехал мой брат и я мог видеть отца только рано по утрам, если выгляну в окно своей комнаты. Только сейчас я начинаю понимать, что испытывали мои родители, отправляя своего сына в другую страну. Они всегда и повсюду ожидали опасность. Мне кажется, что привычка испытывать страх и переживать за любое событие – это именно от них, оттуда, из детства.
Переходим на водку! – вскричал Сашка.
И Глеб пошел спускаться к реке, где бечевкой привязал авоську с напитками. Я спустился за ним.
– Мне тут письмо пришло, – Глеб протянул мне свернутый в пять раз желтый листок бумаги.
«Настоящая справка выдана гр. Петрушенко Г. В. в том, что он зачислен в Сентябре 1958 года в Великолукский сельскохозяйственный институт.»
– Это мне вчера пришло, – подытожил он. А у меня сил не было даже оторвать взгляд от этого куска бумаги.
– Ты уже Кате сообщил?
– Нет, боюсь пока, не пустит она меня. Ей еще год учиться.
– Я бы тоже не пустил.
– Вид у тебя унылый, Гера, я рассчитывал на твою поддержку. Что думаешь?
– Я думаю не дело это, все вот так на середине пути бросать.
– А что бросать? До отъезда еще четыре с половиной месяца, я как раз здесь все дела окончу, Катьку успокою и в путь. Не хорошо мне тут, места себе так найти и не смог за эти годы после школы. Все, что меня здесь держало, так это дед с бабкой, да Катька, а сейчас дед умер, дом бабушкин совсем прогнил, родители наконец-то созрели ее к нам забрать. Так что, обязательств здесь у меня уже и нет.
– А Катя? – тихо спросил я, подняв голову в сторону беседки.
– А что Катя? Вон к нам бежит, – и его поникшее оправдывающееся лицо сразу сменилось на доброе и увлеченное.
Я остался на берегу, влюбленная парочка убежала на склон, и я видел тень их поцелуя. Только теперь уже не ясно, можно ли назвать их «влюбленными». Переживания о том, что будет с Катей, если она останется одна, испортили мне настроение окончательно. Беда. Саша не оставит ее в покое.
Снизу вверх я смотрел на увлеченную компанию из четырех молодых людей и вообразить себе не мог, что на самом деле творится у каждого внутри. Вот Сашка чокается своим граненым стаканом с Глебом и до меня доносится его заливистый смех, а звон стекла отдается в сыром воздухе и улетучивается вместе с порывами ветра. Злата от смущения утыкается в коричневую куртку Саши, и он целует ее в макушку. Глеб усадил Катю на колени и кормит ее запеченной рыбкой, его левая рука крепко сжимает ее ладонь. Эту ясную картину я никогда не забуду. Это фотография в моей голове. Момент, когда все были счастливы.
Теперь мне кажется, что это событие никогда не закончится. Эта картина будет повторяться и повторяться, с цикличностью в тридцать семь секунд, и звон чокающихся стаканов будет отдаваться в моих ушах. Дзынь-дзынь-дзынь.
Внезапно обращенная ко мне широкая улыбка Златы вернула меня в действительность. Прядь пшеничных волос мягко стекала по ее щеке, я мгновенно услышал запах сладкого молока: так пахли ее волосы. Я смотрю в небо и вижу свои глаза. Светло-зеленые, возможно, даже сероватые. Смотрю на свою обувь. Поношенная, старая. Развязанный шнурок на левом ботинке. И комом встает необъятный страх стать ближе сейчас, в этой обстановке. Чуть уловимый запах дать услышать им, и они нападут как стая волков. Поэтому я угрюмо и озадаченно посмотрел ей прямо в глаза, нарочито пытаясь донести наигранное недовольство ее улыбке. И она, словно уловив мою истину, ехидно махнула мне рукой.
И тут все подняли гул, как по щелчку: «Гера, давай к нам!», «Ты чего там застрял?», «Возвращайся, Гера!». И я вернулся.
Мы зажгли керосиновую лампу и пару свечей на столе. Темно, река казалась черной от отсутствия света, на земле кое-где поблескивал еще не сошедший снег. Обстановка была теплой, Глеб и я принесли сухих прутьев и разожгли костер рядом с беседкой. Наши девчонки окружили его с кружками какао и что-то щебетали о своем. А мы выпили по рюмке. И еще по одной. У меня развязался язык.
– Я вот с шести лет мечтал стать музыкантом. С шести лет! А сейчас мне сколько? Шестнадцать! А я еще в руки ни разу не брал музыкальный инструмент. Получается, из меня и мечтатель никакой, не только музыкант!
– Ты погорячился, парень, – решил меня успокоить Глеб, но я тогда его совсем не слушал, продолжая думать о своем, – у тебя еще все впереди. Ты руки то свои не отпускай и держи их впереди себя, всегда ожидая поймать шанс.
– Ну, это ты загнул! Опять свое что-то философское! – рассмеялся Сашка. Серьезные разговоры всегда были ему не по душе. Он сторонился их как собственного себя, потому что поддержать такой диалог ему было не по силу. А я в тот момент чувствовал себя таким смелым и умным, что совсем забыл, что с ним мне лучше не связываться. Я вообще тогда обо всем забыл и раскрепостившись от терпких напитков только лез на рожон.
– А ты отвергаешь – предлагай! – вскричал я и стукнул кулаком о стол.
– Тсс, – рука Глеба мягко легла на мое плечо, – приходи в себя, друг, ничего плохо не происходит.
В эту секунду я глянул на Сашу: его мягкое, почти талое плотное лицо стекало вниз, а глаза хищно глядели на меня исподлобья. Я прикрыл ладонями рот, словно от испуга и что-то прошипел. Это все, что я помню до того, как мое тело решило покинуть меня тем вечером.
– Вот же дела! Сначала на озере один простоял, а потом и вовсе уснул!
– Ему такие напитки вообще употреблять нельзя!
– Ну рассмешил, Гера! Сделал день!
– Да он выпил то всего ничего, от чего его скосило…
– А мы еще посидим! Накроем его и не замерзнет.
– А я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его!
– Я люблю его…
Открыв глаза на следующее утро где-то после обеда я сразу ринулся искать брата. В голове была только одна мысль. Мы столкнулись на кухне: он жадно уплетал плюшки с яблочным вареньем.
– Научи меня играть на гитаре!
Егор лишь рассмеялся, налил мне чай с молоком, намазал маслом плюшку и усадил меня за стол. Почувствовав запах свежей выпечки я понял, что ужасно голоден и съел за раз две булочки и три вареных яйца, прихлебывая чай.
– Ты все еще хочешь учиться? – с насмешкой спросил брат.
– Хочу.
– От чего у тебя такое желание вдруг?
– Я вчера понял, что все, что я имею, точнее… люди, которых я ценю и они рядом со мной – это не навсегда. Я понял, что со мной всегда была мечта играть, а дальше со мной будет только моя музыка и никого из них вокруг.
– Невеселый день рождения у вас был, судя по тебе.
– Было здорово, только, боюсь, под конец я все испортил.
Уже в комнате из-под кровати Егор достал перевязанную фланелевой тканью и бечевкой свою гитару, которую привез из Бей-Ридж. Месяц назад я даже не обратил внимание на эту вещь, а сейчас тряслись руки от волнения, когда я увидел эту красавицу: гладкую, черную, с грифом из красного дерева, с классическими позолоченными шестью струнами.
Я помню, что у меня сразу стало неплохо получаться. Пальцы слушались меня и, словно я делал это сто раз, умело бегали по струнам. Да и взял гитару я сразу правильно и слух у меня был. Так что я очень обрадовался и твердо решил изучить какую-нибудь песню к лету, чтобы сыграть всем в нашей беседке.
– Только родителям с ней не показывайся. Они все эти вещи из-за границы не любят.
– А они знают, что ты туда еще вернешься?
– Не думаю, я не говорил с ними об этом. Еще рановато. Письма я не получал.
Осенью 1957 года где-то в городской газете Егор вычитал, что Колумбийский университет в США набирает по обмену студентов и аспирантов из СССР на обучение в следующем году. Это должна была быть уже вторая волна обучающихся. Он загорелся этой идеей. «Истинная жизнь там», – говорил он мне.
На следующий же день он продал свой новый «Ковровец», сдал в ломбард золотой дедушкин портсигар и продал еще пару незначительных своих вещей. Мне ничего не оставалось кроме как наблюдать. Всерьез я конечно же его действий не принимал. Он стал часто ездить в город, собирал какие-то бумажки, вел с кем-то переписку (каждые два или три дня в почтовый ящик приносили новое письмо из города), и осторожно собирал вещи.
Я до сих пор удивлен, как родители ничего не заподозрили. Лишь в вечер, буквально за пару дней до его отъезда, когда стояла глубокая осень и все листья уже слетели с деревьев, мать тихонько вошла в нашу комнату и буквально шепотом спросила:
– Сынок, а ты почему мотоцикл продал?
В то время меня охватила сильная печаль. Впрочем, со мной это частенько случалось по необъяснимым причинам. Я все расспрашивал брата о его отъезде, о собранных деньгах, о том, что он собирается там делать и когда скажет обо всем родителям. С каждым ужином за столом становилось все тише, наша комната пустела. Хотя мой брат и был старше меня на шесть лет – я переживал за него. Хотя причем здесь возраст? Он был мне родным братом, другом, родителем. Из своих скопленных денег я насчитал ему шестнадцать рублей и подарил свой теплый свитер, который вязала мне бабушка Глеба.
