скачать книгу бесплатно
[4] Голод в СССР 1946—1947 гг., по мнению большинства исследователей, был следствием двух причин. Первая – это развал сельского хозяйства в западных регионах страны из-за последствий многолетних военных действий. Это было следствием недостатка рабочих рук, техники и лошадей, уничтожения множества сёл и деревень.
Немного статистики – за время войны более 70 тысяч (тысяч!!!) сел и деревень просто исчезли с карты СССР. Были уничтожены в ходе военных действий, часто – сожжены вместе с жителями. Из 9200 населенных пунктов, разрушенных и сожженных немецкими оккупантами и коллаборационистами в Белоруссии во время Великой Отечественной войны, свыше 5295 были уничтожены карателями вместе со всем или с частью населения.
После войны численность трудоспособного мужского сельского населения откатилась к уровню 1931 года, поставок сельхозтехники в годы войны не велось, имевшаяся сельхозтехника была либо вывезена немцами, либо пришла в негодность. Поголовье лошадей составляло около 45% от довоенного, поголовье скота также резко сократилось. Показатели 1940 года по количеству крупного рогатого скота в РСФСР были достигнуты только к началу 50-х, поголовье свиней сравнялось с довоенным только в 1950 г., а количество коз и овец в этом году еще изрядно уступало показателям 1940-го года.
Как следствие – валовая продукция сельского хозяйства за годы войны сократилась на 40%. Это первый фактор.
Второй – засуха 1946 года. Она не была катастрофической, но для ослабленного организма, как известно, даже обычная простуда может оказаться фатальной. В итоге урожай зерновых в 1947 году составил 98,5 млн тонн, что на 20 млн тонн ниже, чем в 1940 году и на 25 млн ниже, чем в 1950-м.
Голод охватил почти все западные области СССР – число больных с диагнозом «дистрофия» составило по РСФСР 600 тыс., на Украине – более 800 тыс., в Молдавии – более 300 тыс. Смертность от дистрофии иногда достигала 10% от общего числа людей, которым был поставлен этот диагноз, также выросла заболеваемость так называемой «асептической ангиной», вызванной употреблением в пищу неубранного прошлогоднего зерна, бывшего под снегом. Особенно высокой была детская смертность, в начале 1947 года составлявшая до 20% общего числа умерших. (прим. редактора).
Однако, несмотря ни на что, в нашей деревне не умер ни один человек от голода. Во многом это заслуга местных властей. Особо нуждающимся оказывал помощь колхоз. В деревне, в доме моего дяди Андрея, раскулаченного и высланного с семьёй в Котлас, был создан детский сад и там было бесплатное питание. Контроль осуществлял лично председатель. Да, всем не хватало хлеба, жиров, но спасала картошка.
При этом, несмотря на голод и бедность, мы все же оставались мальчишками, которым хотелось хоть каких-нибудь развлечений. Взрослым нами заниматься времени не было, и поэтому свой досуг мы организовывали сами.
Глава третья. Деревенские клички. Маршал и «Депутатка». Важнейшие из искусств – кино, танцы и спорт
Я уже упоминал про появившуюся в деревне «полуторку». Шофер дядя Андрей (деревенская кличка Вихранок) для нас, мальчишек, был если не богом, то небожителем точно.
Почему вместо фамилии называю кличку? В нашей деревне очень многие семьи имели именушки, которые переходили от родителей к детям. Забывались причины и обстоятельства, из-за которых деревенские остряки наделяли человека порой оскорбительным прозвищем. Дело иногда доходило до смешного. Приезжий спрашивает, где найти Семена Бута. Народ задумывается и молчит. Не знают такого. И только после того как кто-то скажет: «А, так это же Семен Алабон». Все разочаровано произносят «Ну, что ж ты? Так бы и спросил!». Получается, Бута нет, а Алабона все знают. Причем приклеивались именушки намертво. Вот прошли годы, помню всех односельчан, но многие фамилии забыл (мало ими пользовались), а прозвища помню.
Вообще происхождение и значение многих прозвищ совершенно непонятно. Хотя многие из них раскрывали глубинную сущность данного человека. Кроме того, при помощи прозвищ было легче идентифицировать личность. Сразу оговорюсь реакция людей на эти прозвища была разной. Одни воспринимали их с юмором, другие болезненно морщились, но воспринимали молча, а бывали случаи, когда дело доходило и до драки.
К сожалению, или к счастью, в деревне было много людей, носящих одинаковую фамилию. Я уже упоминал двух Бутов – «предпринимателя» Василия Алабона и охотника Якова Шаматуна. Фамилия «Бут» у нас в Сельце была очень распространенной – на памятнике погибшим односельчанам она упоминается больше 15 раз. Поэтому, что бы отличить одного Бута от другого и использовали клички. «Алабон» получилось, скорее всего, как производное от «балаболка». Когда дядя Андрей говорил, то слова произносил невнятно и быстро. «Шаматун» получился скорее из за его суматошного поведения.
Но мало того, что совпадали фамилии – имена тоже частенько совпадали. И вот как здесь без клички? Поэтому один Семен Бут был Алабон, а второй Семен Бут – Семен Юрков.
Иногда клички становились «почти фамилиями». Вот, к примеру, мой друг детства Коля Мироненко (на снимке справа, слева – я) получил в наследство от родителей прозвище «Довбун». Что это означает – я до сих пор не пойму. Но его двоюродный брат Иван тоже стал «Довбуном», работал заведующим колхозным лесопильным хозяйством. Или Алексей Делец, который в деревне известен как «Леша Каркин». Моего крестного отца Федора Ясиновца все почему-то звали «Воробей». Его зять Михаил Новик, который никакого отношения к рождению этого прозвища не имел, тоже становится «Воробьем», хотя это не мешает ему в течение нескольких лет избираться бригадиром полеводческой бригады. Двоюродный брат Антон Кравченко – в деревне больше известен как "Гершен".
Характерно, что наличие оскорбительного прозвища совершенно не увязывалось с общественным положением, авторитетом человека в деревенском коллективе.
В течение многих лет председателем колхоза избирался Василий Иванович Казаченко.
Уважаемый всеми человек. Участник войны. Орденоносец. Внимательный, заботливый, умный руководитель. И тем не менее получил прозвище – «Цебер». Цебер – широкая деревянная кадушка. Здесь, видимо, основанием послужила его фигура. Невысокий, но плотный был мужчина. Да и весом бог не обидел – когда садился в председательскую бричку, а затем спустя годы, «Победу» – рессоры проседали порядком.
Второй председатель колхоза, с которым я был в очень хороших, возможно, даже дружеских отношениях, Федя Журав, в наследство от родителей получил кличку «Цуй». Хотя в весе не уступал Василию Ивановичу, но все равно остался «Цуем».
Были у нас «Здрок», «Мисюра», «Коршак», «Зелик», «Заяц», «Пипка», «Пуд», «Баран», «Медведь», «Тхор», «Шаматун», «Бабай», «Беба», «Мудрик», «Повар», «Шорник», «Бомкала», «Кныр», «Коршащиха» и т.д.
В абсолютном большинстве это хорошие порядочные люди, с некоторыми из них я нахожусь в родственных отношениях, других искренне уважаю за их жизненное кредо, за желание и умение трудиться. Взять хотя бы дядю Сашу Авдеенко. Ровесник моей мамы, 1907 года рождения. Участник войны. Один из двух шоферов в нашей послевоенной деревне. Родился и постоянно жил в нашей деревне, но почему-то больше известен как «Хохол».
Но были семьи, в том числе и моя, которые не удостаивались прозвищ. Может быть, потому, что с фамилией "Губарь" кличка уже не очень-то и нужна. Хотя отдельные члены семей этой участи не избегали. Так, мой брат Семен (1936 года рождения) в детстве вместо слова «трубка» говорил «Срубка». Так и прожил всю жизнь под псевдонимом «Срубка». Характерно то, что к его двум сыновьям это не приклеилось.
Называя многих своих односельчан и даже родственников вот этими именами, я, ради бога, не стремлюсь никого из них обидеть, и не только их, но и их потомков. Можно, конечно, обойтись и без этого, но тогда, на мой взгляд, будет потерян свой, характерный только для моей деревни колорит, и будет рассказом о деревне вообще, а не о моей родной деревне Селец.
Как и кем давались эти прозвища – неизвестно, но народная молва авторство многих из них приписывает Василию Карповичу и кузнецу из деревни Городище Фоке. Кузнец в деревне – самый востребованный уважаемый человек. У нас в деревне кузнечил дядя Саша Ващенко. Человек и кузнец был прекрасный. Оба своим ремеслом владели в совершенстве. Делали прекрасные плуги, серпы, вилы, лопаты, ножи, оси для телег, обручи на бочки, подковы для лошадей, то есть все то, что было крайне необходимо крестьянину, но не всегда имелось в продаже в сельпо.
Но в отличие от Ващенко, Фока был человек, щедрый на юмор. Да и талантом стихосложения был не обойден. Ведь именно он на мотив песни «От колхозного вольного края» сложил частушки, в которых в порядке размещения домов упомянул о каждом жителе своей деревни Городище.
Эта деревня состояла из одной улицы, которая являлась как бы продолжением одной из трех улиц моей деревни. Помню, что в самом крайнем доме проживал дед Котлобай (бессменный сторож колхозного сада и злейший враг всех мальчишек).
Начиналась эта поэма так: «От колхозного вольного края – начиная от Котлобая, а за ним – Настасья Кривая …» и таким вот образом были перечислены все жители Городища. (Кривая – это прозвище. С детства хромала на одну ногу).
Особенно нравилась нам его коляска на резиновом ходу. Сколько раз мы, мальчишки, угоняли ее из двора хозяина, чтобы покатать по деревне друг друга. Правда, домой возвращали не всегда. Иной раз хозяин находил ее на крыше соседнего дома или своего сарая, а иногда она падала в колодец. К его чести, на нас он не очень обижался, хотя всегда грозился: «Поймаю, запрягу и с пугой проеду по всей деревне». Но не поймал, не запряг. А пуга – это просто сплетенный из сыромятной кожи кнут.
Ну не могли мы удержаться – больно уж диковинная была тележка. Это уже потом в колхозе будут и легковые автомобили «Победа» и «Волга», и несколько ЗИС-5, подаренных колхозу Маршалом Советского Союза Семеном Константиновичем Тимошенко. Маршал избирался в Верховный Совет СССР вместе с жительницей нашего села Евгенией Гавриленко.
Кто такая Женя? Выросла в многодетной семье. Когда мужики ради шутки спрашивали ее отца Виктора, сколько же у него детей, он глубоко задумывался и потом отвечал «А хто его знае? Ци двянацать, ци тринацать. Сягодни спрашу у Домны». Домна – это его жена. Жили они, конечно, даже по тем меркам – очень бедно. Ютились в небольшом, вросшем в землю и слегка накренившемся доме. Женя работала свинаркой, и действительно – очень хорошо работала. Вот ее и выдвинули в состав высшей власти страны. Но была одна закавыка – она была совершенно безграмотной и вместо подписи ставила крестик. Ликвидировать безграмотность на уровне "хотя бы научить расписываться" поручили учительнице Селецкой начальной школы Груне Антоновне Шинкаренко. Справилась. Хорошая была учительница. Не одно поколение моих односельчан обучила она читать и писать.
Маршал Советского Союза Семен Константинович Тимошенко, познакомившись со своей будущей коллегой, тоже принял участие в судьбе Евгении Викторовны. Прислал солдат строительного батальона, которые в течение одной недели справили для нее хороший деревянный дом. Деревенские же остряки приклеили ей прозвище «Депутатка».
Впрочем, я собирался рассказать про наш мальчишеский досуг, но отвлекся. Выполняю обещание.
Перефразируя классика, можно сказать, что из всех искусств самым доступным для нас было кино. Фильмы в деревенском клубе показывали каждую субботу и воскресенье, за исключением летне-осеннего периода, когда зрительный зал был заполнен свеженамолоченным зерном ржи или пшеницы. Вынужденный перерыв в культурном просвещении масс продолжался не более трех месяцев. Затем зерно переносили в колхозный амбар, и мы вновь могли смотреть фильмы.
Доступное – это не значит пришел, купил билет и занял место в зале. Этот общепринятый способ не всегда можно было реализовать на практике. Причина все та же – отсутствие денег. Билет стоял 40 копеек, а это значит, что нужно сдать в магазин сельпо два куриных яйца, что тоже было не всегда возможным. А кинофильм посмотреть-то хочется…
Поэтому часто во время демонстрации фильма все окна снаружи клуба были «обвешаны» зрителями. Правда, были некоторые проблемы со звуком и изображением, но это детали – воображение дорисует. На этих «местах» преобладал зритель в возрасте, способный отвоевать себе место. Мы, малышня, шли иными путями. Их мне было известно два. Первый – незаметно проскользнуть в зал в толпе «обилеченых» зрителей. Иногда это удавалось, но гораздо чаще задержанный «заяц» излавливался и безжалостно удалялся из зала.
Второй способ был более сложным. Нельзя пройти? Значит, будем пролезать. И пролезали. Для этого пришлось разобрать часть кирпичного фундамента, оторвать на сцене несколько досок. А дальше, когда начинался фильм, и бдительность работников клуба притуплялась, мы по одному ползли под полом клуба, тихонько вылезали на сцену и там, лежа на полу, смотрели фильм. Смотрели с обратной стороны экрана.
Ползал под полом и я. Вот только спустя десятки лет никак не пойму, зачем мне это было нужно. Я уже говорил, что привык рано ложиться спать. Вот эта привычка меня и губила. Только заполз на сцену, лег и начал смотреть фильм, но каким бы он ни был интересным, сил моих хватало на одну, максимум – две части. Демонстрация велась одним аппаратом, и после каждой части в зале включался свет. В течение нескольких минут киномеханик заряжал новую часть, и демонстрация продолжалась. Так вот, я не помню случая, что бы я бодрствовал ко второму включению света. В свое оправдание хочу заметить, что в этом я был не одинок.
После окончания сеанса будил нас заведующий клубом Степан Журав, который перед закрытием клуба осматривал все помещения. В субботние дни это было после танцев, которые начинались сразу после фильма и продолжались, как выражались местные острословы, «до упаду».
К моему сожалению, танцевать я не умею, да и не любил никогда танцевать. Вначале стеснялся. А затем уже вроде бы поздно учиться. Однако это не исключало моего постоянного присутствия на этом мероприятии. Более того, ходили на танцы мы не только в своей деревне, но и ездили на велосипедах по соседним деревням. Собирались три – пять человек, и катили в деревни Котловица, Петрицкое, Тельман или Малейки.
Расстояние в пять – десять километров не пугало. Одиночные поездки никогда не практиковались, так как можно было попасть под кулаки местных парней, которым наше присутствие не особенно нравилось, так же, как и нам – их появление на танцах в нашей деревне. Нередко приходилось возвращаться домой со спущенными колесами велосипедов. Мы тоже не оставались в долгу. Натянутая на уровне колеса веревка, незамеченная велосипедистом, со стопроцентной гарантией вышибала ездока из седла.
До сих пор не могу четко сформулировать цель наших поездок. Участия в танцах не принимали. С местными девчатами не общались. Репертуар везде был однотипный. Гармонисты – самоучки во всей округе играли одну и ту же музыку – польку, вальс, краковяк. Видимо, просто хотелось увидеть что – то новое. Опять же – какое-никакое, а приключение.
Должен сказать, что для того, чтобы попасть в зал, где проходили танцы, нужно было иметь возрастной ценз. Малолетних на танцы не пускали. А нам так хотелось посмотреть, как танцуют взрослые, и, когда нас выдворяли из зала, было до слез обидно. Обида находила свое выражение в мелкой мести. В дырявый карман засыпался мелкий молотый красный перец. Снаряженный такой начинкой «диверсант» незаметно пробирался в зал и проходил по кругу шевеля рукой в кармане. Одного круга достаточно, чтобы веселье прекратилось буквально после первого танца.
Второй, не менее эффективный способ мести, тоже применялся довольно часто. Брался кусок старой кинопленки, а горела она как порох, туго заворачивался трубочкой в бумагу, один конец поджигался и затем плотно прижимался к стенке или каблуку. Дым валил страшный. Дышать было невозможно, тут уж не до танцев.
В свободное от работы время (в летний период в колхозе работали и в воскресные дни), а это, как правило, после рабочего дня, взрослые мужики собирались возле клуба и дотемна (а летом темнеет поздно), выражаясь современным языком, там тусовались.
Причин много. Одна из них – потребность в общении, но, пожалуй, главная причина состояла в том, что рядом с клубом был магазин сельпо. Там продавец Лена Мелешка (деревенское прозвище Склобка), отмеряла на розлив «Особую московскую». Причем, при желании выпить, наличность была не обязательной. Существовала специальная книга, куда заносились все должники. Кстати, под запись можно было не только выпить, но и купить кое- что из продуктов. А склобка – это плотницкий инструмент, который применялся для очистки бревен от коры.
Через определенное время разговоры становились оживленнее, иногда возникали споры по любым житейским вопросам, но чаще не на тему «Ты меня уважаешь», а «А ты это можешь?». Имелось в виду – а ты на перекладине сделаешь то, что могу показать я? Спор решался на месте. Да, употребление спиртных напитков перемежалось (и в какой-то степени уравновешивалось) физкультурой. Рядом с магазином рос вековой дуб, который служил одной из опор (второй опорой был столб) самодельной перекладины. Тон в этом состязании задавали бывшие офицеры-фронтовики. Особенно выделялся Прокоп Бут (семейное наследственное прозвище «Баран»). Капитан запаса, в свои сорок с чем- то лет он свободно порхал над перекладиной, выполняя одно за другим упражнения[1]. Большой оборот назывался «солнце», подъем разгибом – «склепка» и т.д.
[1] Надо сказать, что рассказчик и сам в этом отношении был не подарок. Ивану Андреевичу уже было лет пятьдесят, я уже был женат на его дочери, когда он, заспорив, залез на турник и начал там вытворять такое, что у меня натурально челюсть отвалилась. Потом жена просветила меня, что у папы – 12 спортивных разрядов. (прим. редактора, по совместительству – зятя).
Безусловно, что для многих из нас это был пример для подражания. Я имею в виду не распитие спиртного, конечно, хотя некоторые из моих сверстников увлекались этим делом. Мне известно, что никто из нас не стал профессиональным гимнастом. Но до призыва в армию многие из моих ровесников могли свободно выполнить необходимые солдату гимнастические упражнения. Пригодилось это и мне. Хотя выше второго спортивного разряда по гимнастике я не поднялся, но во время срочной службы, а затем учебы в военном училище уроки, данные офицерами запаса в маленькой деревне, очень даже пригодились.
Здесь же рядом находилась волейбольная площадка, на которой до позднего времени происходила игра «на вылет». Хорошая игра. Пристрастился к ней с раннего возраста. Играл за сборную колхоза на первенство района. Успехи были более чем скромные даже в районном масштабе. Да и подготовка моя, как выяснилось позже, тянула всего лишь на третий спортивный разряд.
Было у нас и футбольное поле, но поскольку оно находилось на «Дворце» (за пределами деревни), то игра проходила при минимальном количестве зрителей, что резко снижало престижность самой игры.
С детства приучился к стрельбе. Старший брат Алексей имел малокалиберную винтовку, которая хранилась дома. Просто висела на гвозде, забитом в стенку. Патроны к ней хранились в столе. Поэтому, когда взрослых не было дома, а их практически никогда не было, винтовка была в моем распоряжении. Поэтому ничего не стоило выйти на крыльцо дома и, к примеру, стрельнуть в ворону, сидящую на груше Антона Циркуна (сосед, фамилия Артеменко). Потом это умение тоже пригодилось. Наличие первого спортивного разряда по стрельбе позволило мне принять участие в первенстве ТОФ по спортивному троеборью, защищая спортивные интересы Камчатской военной флотилии.
Глава четвертая. Игры и не игрушки, или Вооружен и очень опасен
Кроме спортивных игр, были у нас, конечно, и обычные детские игры.
Пожалуй, наиболее доступным, а поэтому и наиболее распространенным видом досуга, была езда на колесе. Во-первых, не нужна команда. «Отдыхать» можешь один. Бери любое колесо, вплоть до обруча из старой бочки, но в идеале это монтажное колесо от автомобильных баллонов, загибай проволоку буквой «Ч» и этой проволокой кати колесо. Такие пробежки мы почему – то называли ездой. Ездить с колесом можно часами. Высший шик открыть калитку колесом, перескочить порожек и въехать во двор, при этом, чтобы колесо не упало. Интересней, когда два человека «едут» каждый на своем колесе. Иногда собиралось нас больше десятка. Тогда договаривались о поездке наперегонки – кто быстрее доедет до назначенного объекта. Иногда мне удавалось выигрывать, но чаще лидировали «Мудрик» или «Пипка» – оба Владимира бегали хорошо.
Не менее увлекательной была игра с мячом, которая называлась «выбеганка», а вообще-то, как я понял уже взрослым, это была русская лапта. Ранней весной, когда еще не сошел весь снег, выбиралась освободившаяся от снега площадка, формировались команды, и игра начиналась. Мяч был самодельный. Хорошие мячи получались из резины с траков немецких автомобилей или танков.
На палке путем наложения рук решалось, какая команда будет забивать, а кто будет «пасти» в поле. Выигрывал тот, кто был быстрее, точнее и ловчее. А быстро бегать в бурках невозможно, поэтому разувались и бегали босиком по почти мерзлой земле. Не скрою, иногда все заканчивалось ангиной. Но игра была такой увлекательной, что устоять было невозможно.
Иногда в игре принимали участие более взрослые ребята. Тогда она приобретала не только азартный, но и опасный характер, так как мяч из литой резины, запущенный рукой взрослого человека, при попадании на теле жертвы оставлял солидный синяк. Хотелось плакать, но нельзя – засмеют.
Когда оттаивала земля и становилось более тепло, появлялись новые игры – такие, как «ножик», «чика» и, конечно, игра в «шубу».
Кроме подвижных игр, широко практиковалась игра в карты, участие в которой принимали не только подростки, но и взрослые. В выходные дни в парке возле клуба несколько групп, рассевшись на свежей траве, часами играли в «двадцать одно». Причем, присутствующие болельщики поддерживали не только победителей, но и проигравших, особенно, когда тем стучали картами по носу.
«Чика»– игра азартная, и на деньги, поэтому старшие запрещали нам в нее играть. Способов для убеждения было много. Для меня, к примеру, самым убедительным оказался урок, преподанный мне преподавателем истории Малейковской семилетней школы Н.Белым. Как- то раз мы с Колей Довбуном (Мироненко) решили сыграть в «чику». Сдали в магазин по три свежих яйца, получили свои копейки и пошли к клубу играть. Почему к клубу? Просто там единственный в селе кирпичный и к тому же высокий фундамент, а от него хорошо отлетают монетки.
Пришли, немного поиграли. Увлеклись – а зря! После очередного замера пальцами расстояния между монетками, я с удовлетворением поднимался с колен, радуясь выигранной монетке, как услышал «Здорово! Пятак выиграл!». Почти одновременно я увидел культю правой руки учителя Н.Белого (после ранения во время войны историку была ампутирована ладонь) стремительно летящей к моей голове. Увернуться времени не хватило, а потому ухо зудело дня три. После этого у меня выработалось на всю жизнь негативное отношение к азартным играм, особенно на интерес.
Еще одна игра часто увлекала не только мальчишек, но и девчонок. Называлась она «хованка» или, по-русски, прятки. Часами искали друг друга, так как спрятаться было где, начиная с картофельной ботвы на огороде или груши в саду деда Карпика, заканчивая сеновалом или погребом.
Большой популярностью пользовалась игра «Ступа». Методом считалки определялся игрок, который будет сидеть на коленях. Задача остальных участников игры перепрыгнуть через его голову, не сбив шапку. Каждый перепрыгнувший укладывал свою шапку сверху на его шапку. Затем прыгал следующий человек. И так до тех пор, пока кто – то не собьет шапку. Далее шла расплата за слабую прыгучесть.
Проигравший становился на четыре точки. Остальные игроки, взяв за руки и ноги того, через кого прыгали, раскачивали и этим тараном били по мягкому месту проигравшего. Количество ударов зависело от количества сбитых шапок. Затем побитый садился на колени, и все прыгали через него. Игра продолжалась до очередной сбитой шапки.
Но не все игры были так безобидны. Были и такие, которые представляли реальную опасность не только для нас, но и для окружающих, в том числе и взрослых.
Как я уже говорил, недостатка в просмотре фильмов у нас не было. И, конечно же, брали из фильмов все самое лучшее – особенно те, кто не спал. После фильма «Тарзан» все дети с дикими криками носились по веткам деревьев. Очень мы сожалели, что в Белоруссии не растут лианы.
Фильм «Робин Гуд», сами понимаете, вооружил нас луками. Сам лук смастерить особого труда не составляло. На согнутую ветку лесного ореха натягивалась волосяная или конопляная тетива – и оружие готово. Сложнее было с боеприпасами. Деревянные стрелы не годились, они были сложными в изготовлении, и тяжелыми для наших луков. Поэтому широко использовался сухой камыш, которого всегда было более чем достаточно. Во-первых, он в изобилии рос на болоте. Во- вторых, большинство кровель домов и сараев были из камыша. Кстати все крыши домов в нашей деревне были или из соломы, или из камыша. Единственным зданием, покрытым гонтом[1], был колхозный склад для хранения зерна. Именно поэтому пожар для деревни был настоящим всеобщим бедствием.
[1] Гонт (польск.) или дранка – кровельный материал в виде пластин из древесины, сделанных из чурок.
Итак, основание стрелы есть. Наконечник гнулся из жести и остро затачивался напильником. В цене была жесть «цинковая» и потолще. Из нее получались тяжелые и прочные наконечники, которые обеспечивали далекий и устойчивый полет стрелы. Хорошие наконечники получались из старых ведер или жестяных тазиков. Но это добро было в дефиците. В деревне моего детства ведро служило своему хозяину, даже если у него сгнило все днище – просто менялась его функциональное назначение.
Самодельные луки при определенных условиях были не совсем безобидными.
Как- то раз я на спор всадил такую стрелу в бедро своему другу Володе Бут (Пипка) с расстояния около тридцати метров. Крови было много, а наш обоюдный испуг не меньшим. Чаще всего жертвами наших забав были домашние птицы и животные. В целом, такой лук мог стрелять где-то до пятидесяти метров и, как я сейчас понимаю, представлял реальную опасность. Стрельба – то велась в основном в деревне. Уровень стрелковой подготовки не гарантировал безопасность окружающих. Точность и дальность стрельбы зависели от диаметра ореховой ветки, прочности тетивы и, безусловно, физической подготовки лучника.
Как все мальчишки мы любили шумовые эффекты от взрывов, но не имели возможности использовать пиротехнику заводского производства. Тогда просто не существовало таких возможностей. Поэтому приходилось изобретать.
Одним из таких изобретений были «стрелялки» – сделанные из ключа от замка или трубки небольшого диаметра, гвоздя и куска веревочки. Взрывчатку заменяла сера от спичек. Смысл состоял в том, чтобы подойти к человеку или группе людей и незаметно произвести взрыв, ударив шляпкой гвоздя обо что- то твердое. Практически всегда удар заканчивался взрывом, а иногда и не только им. Были случаи, когда силой взрыва ключ разрывало и тогда… Ожоги рук, травмы глаз. Но чаще всего такие развлечения заканчивались хорошим подзатыльником.
Но была и еще одна игра, которую игрой назвать трудно – игра с оружием…
Общение с оружием у меня началось с самого раннего детства. К сожалению, слишком много его осталось на белорусской земле и в земле после прошедшей войны. Для некоторых моих сверстников эта рискованная игра закончилась трагически.
Я уже говорил о «минере Васе», собравшемся делать самогонные аппараты в корпусах мин. К сожалению, он был не один. То, что я остался цел и невредим, видимо, было угодно судьбе. Как – то обошлось. А ведь могло быть… и неоднократно.
В один из дней я увидел, что брат Сеня и Тихон Тхор (фамилия Свириденко, сосед) что – то спрятали под призбой (завалинка) нашего дома. Старшие братья особенно играть с малышней не хотели. Поскольку деваться было некуда, мы бегали «хвостиками» за старшими братьями. Они нас прогоняли, а мы все равно старались быть рядом с ними. Конечно же, мы не просто находились рядом, но и наматывали на ус все, чем они занимаются. В тот день я поделился увиденным с Борисом Зайцем (Хмеленок, старше меня на два года). Он сразу же побежал к нашему дому и вытащил из земли красивую разноцветную трубочку. Поскольку у нас игрушек не было, то игрались со всем, что представляло интерес. Борис ушел домой – и, коварный, унес с собой трубочку, даже не дав мне поиграть с вновь приобретенной игрушкой.
Придя домой, Боря поделился своей радостью с бабушкой, единственным взрослым человеком, бывшим в доме, а затем положил игрушку в припечек, где была непогашенная зола, и стал раздувать огонь. В момент, когда хотел пошевелить трубочку рукой – а это был взрыватель от противотанковой мины – произошел взрыв. В итоге на правой руке у него остался только один палец, мальчик потерял один глаз и серьезно просело зрение на втором глазу.
Подобных примеров можно привести массу, так как боеприпасы и оружие валялись, в буквальном смысле слова, прямо-таки под ногами.
Вот сегодня вы, зайдя во фруктовый сад, в первую очередь обратите внимание на яблоки. А они действительно стоили внимания, наша деревня была богата садами, выращенные в них яблоки брали призы на ВДНХ. Не то было тогда – мы, заходя в этот же сад, бродили, потупив взор. Внимательно рассматривая каждый комочек земли, мы старались обнаружить черные колечки диаметром около сантиметра.
Дело в том, что во время войны в этом прекрасном саду стояла артиллерийская батарея. Не могу сказать о ее боевых успехах, но для нас, мальчишек, это место было настоящим Клондайком по добыче пороха. Безобидные с виду черные колечки на самом деле были настоящим артиллерийским порохом.
Применение он находил самое разнообразное, и детских глаз повыжигал более чем достаточно. Конечно, самое широкое применение – составная часть заряда для «пропеканок». Что такое «пропеканка»? По форме это нечто подобное на пистолет. Вместо ствола использовалась любая трубка. В наших условиях это были сменные стволы пулеметов, автоматные и винтовочные стволы. От них напильником или обломком пилки по металлу отрезался нужной длины кусок ствола, затем в один конец трубки забивался с большим усилием болт и заливалось расплавленное олово. Наивные, мы думали, что это повысит нашу безопасность при стрельбе.
Затем пропиливалось отверстие для поджигания пороха. Ствол крепился к деревянному прикладу при помощи жестяных хомутов. В ствол засыпались порох и дробь (порции отмеряли на глаз). Вместо дроби часто использовали куски проволоки или обломки поршневых колец. При помощи спички поджигался порох и после непродолжительного шипения раздавался оглушительный выстрел. При передозировке пороха разрывало трубки, ломались рукоятки, иногда выбивало болт.
И вновь кто- то очередной из моих сверстников становился инвалидом. К сожалению, от этого опасного самодельного оружия пострадавших было много.
А если учесть, что кроме «пропеканок», существовало еще опасное наследие войны в виде мин, снарядов, головок от снарядов, взрывателей, гранат, стрелкового оружия, то число жертв постоянно увеличивалось. Фронт прокатился через нашу деревню дважды. И каждый раз земля обогащалась бесхозным оружием. Так что возможностей стать инвалидом, а то и хуже – было более чем достаточно.
Хотя не всегда все заканчивалось трагично. Были эпизоды, когда обходились без особых потерь.
Так, однажды в лесу мы нашли очень большой снаряд. Транспортных средств для доставки его домой не было, и поэтому мы решили взорвать на месте. Метод подрыва был проверенный – разводим большой костер, когда он хорошо разгорится, бросаем туда то, что должно «рвануть» и, прячась за деревьями, убегаем подальше. На этот раз развели костер под большим одиноко стоящим на полянке деревом. Бросили в костер снаряд и быстро убежали. Когда прогремел оглушительный взрыв, и мы пришли в себя, то услышали страшный крик, переходящий в рев.
Оказалось, что пока мы таскали хворост для костра, Володя Коцур (Мудрик) увидел, что в дупло на дереве, под которым мы развели костер, залезла сивокряка (красивая птичка, величиной чуть меньше голубя) и он решил ее поймать. Когда прогремел взрыв, рука была в дупле. Взрывной волной его немного подбросило вверх, после чего, потеряв опору, он повис на руке и орал благим голосом.
К его и нашему сожалению, этот ор услышали не только мы, но и проезжавшие на телеге по лесной дорожке мужики. Они оперативно среагировали на крик, тем более, что на их телегу упало донышко снаряда и проломило доску подстильника.
Пока мы судили и рядили, как снять незадачливого птицелова, мужички подоспели к месту подрыва. Нам всем досталось по солидной оплеухе, а Мудрика рогатиной снимали с дерева. Снимали, особенно не церемонясь, а затем выдали то же, что и нам.
Еще один эпизод, который потряс всю деревню, готовился нами долго и тщательно. Не помню, кто из ребят, кажется, Леша Медведь (Терещенко) предложил съездить на лодке по реке Брагинка на Бучу (местное название одного из районов леса) и набрать там головок от снарядов. Несколько дней назад он ездил с отцом за дровами и видел полный окоп снарядов и головок от них. Идею поддержали.
У соседей мы попросили лодку – якобы мы за щавелем собрались на Большой остров. И на веслах против течения поплыли вверх по Брагинке, а это не менее пяти километров. По прямой километра два, но река то извилистая. За несколько ходок мы создали хороший запас вооружения, которого хватило, чтобы разложить в оставшейся на Дворце после войны полуторакилометровой траншее на расстоянии примерно метров 10-15 друг от друга по одной, а то и две снарядных головки. Дворец – это местность рядом с деревней, где в 17 веке располагался монастырь, а теперь там пасли свиней и гусей, т.е. Дворец был местом постоянного обитания большинства детей деревни. Далее следовала заготовка дров для костров и, наконец, заключительная часть – салют.
Салют решили дать в один из вечеров. Когда стемнело, одна из групп поджигала костры, а вторая на коляске развозила головки. Примерно минут через двадцать прогремел первый взрыв, а затем пошло греметь.
Зрелище завораживало…
Пламя костров взлетало под облака, бегающие по деревне и орущие мужики, которые не поймут, что происходит – а война была еще свежа у всех в памяти.
А затем, как всегда – разбор полетов с обязательной поркой виновных и невиновных.
Впрочем, порка оказывала лишь кратковременное воспитательное воздействие. Буквально тем же летом Коля Довбун (Мироненко), Володя Вихранок (Журав), Толик Баран (Бут)и я провели следующую операцию по приобретению оружия. В одном из разговоров Вихранок сказал, что слышал разговор родителей, из которого следовало, что в их саду под вишней дед во время войны закопал много оружия.
Дело было в период жатвы. В этот период все, кто может работать, как говорят, «и стар и мал» в поле на уборке. Для крестьянина слова «битва за урожай» были не пустыми словами, а действительно настоящей битвой, в которой участвовало все население деревни. Дома оставались только немощные старики и малолетние дети вроде нас.
И вот эти малолетки решили – вишню спилим, оружие откопаем. Работать начали с самого утра, а к обеду уже разделили всю доставшуюся добычу. Я притащил домой трехлинейную винтовку, несколько запасных стволиков к пулемету, штук пять коробок с винтовочными патронами, приспособления для чистки оружия (ершики, масленки, щелочь). Все это тщательно запрятал, и с чистой совестью уехал кататься на колесе. Домой возвращаясь вечером. С шиком открываю калитку колесом. Радостный и довольный вбегаю во двор и… повисаю в воздухе.
Осмотрелся и вижу, что за шкирку меня держит Иван Двораковский – наш участковый милиционер (стиль работы – копия легендарного Анискина), а на крыльце сидят Алексей (мой старший брат1928 г. рождения), отцы Вихранка и Довбуна, рядом с которыми стоят и уже хнычут их сыновья. Оценив обстановку, я понял, что первичная раздача по заслугам уже состоялась. Нетрудно было догадаться, что меня ждет примерно то же, поэтому я сдался сразу. Сдал все тайники. Вернее, почти все – пару стволов, спрятанных в скворечне на груше в саду, и кое-что из патронов оставил. Остальное все увез на телеге Двораковский. С ним, нашим Анискиным, мы еще неоднократно встретимся в этой книге.
