скачать книгу бесплатно
Он уже потянулся к вороту, чтобы сбросить помешавший ему камуфляж, но парень быстро-быстро замотал головой.
– Какие моджахеды, уважаемый! Я армянин! Христианин! Зачем нам ссориться?
Леха тихо рыкнул, понимая, что повод для драки стремительно разрушается.
– Какого черта вы к нему привязались? – он кивнул в сторону Гаркуши, тщетно пытаясь удержать растворяющийся в воздухе боевой пыл.
Гаркуша охреневшими глазами смотрел на происходящее, раскрыв рот и забыв стирать сочащуюся из расквашенного носа кровь.
– Это мы привязались?! – раздался сзади сдавленный голос.
«Живчик» сидел на фаркопе вагончика, с искривленным лицом растирая ушибленные ребра.
– Да этот урод уже вторую неделю так здесь на халяву пиво пьет. Пользуется тем, что Мамик по-русски не очень хорошо понимает. Ему 16 лет всего, два месяца назад приехал.
Мальчишка в «дупле», с близи оказавшийся совсем малолеткой, так усердно затряс головой, подтверждая слова старшего, что стукнулся затылком о раму.
– На пятьсот рублей уже пацана обманул! – подал голос здоровяк. – Отец сказал разобраться с этим. Вот мы здесь и торчим весь день.
Никифоров наконец расслабил стиснутые кулаки. Напряжение и злость отступали, но вместо них появлялось пугающее опустошение.
– Мамик, блин, – он сплюнул, зыркнув в сторону сразу съежившегося под его взглядом парнишки. – По-русски, говоришь, плохо понимает? Зато говорит очень хорошо. Заруби на своем большом носу, Мамик, что когда-нибудь твой слишком длинный язык тебе отрежут и в задницу засунут, если будешь продолжать так разговаривать.
Мамик снова начал трясти головой, и опять треснулся затылком. Леха с трудом задушил улыбку, глядя на пацана по-прежнему сурово.
– Может, пивка? – от волнения у парнишки совсем пропал акцент. – Бесплатно!
– На халяву не пью! – отрезал Никифоров.
Он исподлобья оглядел поле боя. Конфликт был потушен, но не улажен.
– В общем так, мужики. Еще раз что-то похожее случится – вашей палатки тут не будет. А сами вы будете либо в «обезьяннике», либо в «склифе». Это я обещаю.
Гаркуша радостно встрепенулся, а побитый парень досадливо цыкнул зубом, отвернувшись в сторону. Леха ухмыльнулся, и добавил:
– Гаркуше пива больше не давать, – он удовлетворенно посмотрел на опешившего Гаркушу, и сжалился. – Только если он деньги заплатит вперед. А ты, балбес, учи русский, прежде чем торговать начинать. На тебе! – Он положил на прилавок «Пятихатку». – Это за его долги.
– Не надо, зачем! – отпрянул Мамик.
– Не нужно, – обиженно нахмурился побитый.
– Нужно, – отмел возражения Леха. – Я обратно слов не беру.
– Значит, я больше не должен? – обрадовался Гаркуша. – Тогда мне еще…
– Сейчас тебе точно будет еще! – озлился Никифоров. – Чтоб духу твоего тут не было, чмо поганое!
Они проводили взглядом улепетывающего ханыгу.
– А, может, все-таки, по пивку? – несмело предложил здоровяк.
Леха отрицательно помотал головой.
– Не, я в завязке. Пойду я, – он тяжело вздохнул, и посмотрел в глаза «живчика», тут же спрятавшего взгляд. – А бить того, кто не отвечает – сучье дело. Мужики так не поступают.
Алексей подождал несколько секунд, но тот ничего так и не ответил, и даже не поднял глаз от заплеванного асфальта.
На углу дома Леха обернулся. Молодой армянин так и сидел на фаркопе вагончика, разглядывая носки туфель. Зато здоровяк что-то горячо «втирал» мальчишке в «дупле», время от времени подкрепляя свои слова внушительной затрещиной. Наверное, обучал родственника русскому языку.
Чувствовал себя Леха скверно. Герой, блин! Ввязался в драку с мальчишками. Вроде, и справедливость восстановил, а на душе было погано. А больше всего пугала эта ослепляющая ярость, охватившая его. Он даже не мог вспомнить, как оказался возле вагончика. Вот он стоит и смотрит на происходящее. А вот уже отшвыривает противника в сторону. Промежутка не было, словно стерся.
Он ускорил шаги, чтобы побыстрее скрыться из виду то ли пострадавших, то ли наказанных. Они получили по заслугам, но все равно было отчего-то невыносимо стыдно. Сначала бить, а потом разбираться – это был не его стиль. Раньше.
Никифоров зашел за угол, остановился, переводя дух. Прикурил сигарету, отметив, что его пальцы подрагивают.
– Здорово, братишка!
Леха вздрогнул, обернулся на голос, и расцвел в улыбке. Этого человека он всегда был рад видеть, хотя большинство окружающих относились к нему неоднозначно, часто даже с настороженностью.
И было отчего. Рашид Гатауллин не вернулся с войны. С той, которую сейчас называют «Первой чеченской». Тело его, продырявленное в трех местах бандитскими пулями, вернулось, а сам он, разум его, душа – остались там. В залитых кровью, изуродованных снарядами и гусеницами танков, припорошенных новогодним снежком обгорелых кварталах Грозного.
Он всегда ходил в камуфляже с желтыми нашивками за тяжелое ранение, но медаль – самую почетную среди солдат «За отвагу» – нацеплял только по большим праздникам. Рашид говорил короткими, словно обкусанными фразами, иссушенное лицо часто кривили злые гримасы. При этом был он совершенно безобидным, и никогда не вязался ни в какие конфликты. Как он сам говорил – «мне легче убить, чем выругаться». Чуть виноватая улыбка не сходила с его лица. Он все делал стремительно, словно на прицеле у чужого снайпера.
Для него все люди делились на три категории – своих братишек-ветеранов, хлебнувших солдатской доли, врагов и тех, кто «ничего не знает». А вот параметры, по которым он причислял людей к той или иной категории, знал только он сам. Во врагах запросто мог оказаться мент, проверивший у него документы или военкоматский толстощекий работник. Зато однажды Леха застал его во дворе выпивающим в компании заросшего щетиной абрека, уродливый шрам на лице которого, а особенно его взгляд, не оставляли сомнений в его боевом прошлом. «Это Иса, – представил собутыльника Рашид. – Мы с ним, оказывается, в одно время воевали, только с разных сторон. Кто знает, может, это он в меня очередь всадил. Или моя граната чуть ему голову не оторвала. Да не смотри ты так! Он не бандит. Он – солдат. Меня не обманешь, я их печенью чувствую».
Рашид никогда не прикуривал третьим, не наступал на канализационные люки, озирался, выходя из подъезда, не курил у окна, и прятал огонек сигареты в кулак. Иногда он выключался из общего разговора, и мог минут десять просидеть, уставившись остекленевшим взглядом куда-то в никуда. Дворовые мужики его несколько сторонились. Казалось, в его присутствии они ощущают подспудную вину свою, за то, что они тут, дома, плевались в телевизор, осуждая войну и тех, кто ее ведет, а он, двадцатилетний пацан, в это время грыз глотку настоящему врагу, хоронил товарищей и убивал сам.
Для Рашида Леха был, поначалу, из тех, кто «ничего не знает». К таким Рашид относился со снисходительным добродушием, даже если в него в это время плевались, называя убийцей. Но после первой же командировки «на войну», Рашид признал его, и стал называть братишкой. Хотя Леха был лет на семь его старше, и на младшенького ну никак не тянул.
– Здорово, братишка! – обрадовался Леха, сжав молодого ветерана в объятиях. – Давненько я тебя не видел!
– Я слышал, ты ОТТУДА вернулся? Тяжко пришлось? – участливо поинтересовался Гатауллин.
– Да уж, досталось, – помрачнел Никифоров.
Рашид подождал пару секунд, думая, что Леха захочет выговориться. Но тот молчал, и Рашид не стал настаивать. Незачем тянуть из человека слова клещами. Когда ему станет нужно – сам все расскажет.
– Слушай, капитан, ты сейчас сильно занят? – с надеждой поинтересовался Рашид.
– Майор, – машинально поправил Леха. – А что, помочь надо?
– Да не то чтобы…, – смешался Рашид, но махнул рукой, – Хотя, чего уж там… Да, помочь надо.
– В чем суть вопроса? – Никифоров имел давнюю привычку никогда не обещать ничего, если не был на сто процентов уверен, что сумеет это обещание выполнить.
Рашид шмыгнул носом, и снова виновато улыбнулся.
– Понимаешь, я тут в одно место иду…Надо маму одного братишки навестить. Я…это…тяжело одному. Спина уже не выдерживает груз, трещит. Вдвоем легче.
Никифоров молча кивнул. Про эту сторону жизни Рашида он тоже знал. Гатауллин всеми возможными способами отыскивал в округе семьи погибших солдат – через знакомых, через газеты, через военкомат. Он почти каждый день ходил к кому-нибудь в гости, чтобы чем-нибудь помочь. Поддержка его была большей частью моральной – ни деньгами, ни связями двадцатипятилетний инвалид первой группы перегружен не был. Но этим людям как раз и нужна была больше всего такая поддержка. Рашид как-то сказал: «Говорят, люди живы, пока о них помнят. Это не совсем так. Мать никогда не забудет погибшего сына. Он, маленький, живет в ее сердце. Но именно наша память, память чужих людей, дает возможность этой матери жить и хранить в себе своего сына. Я – чужой. Я поддерживаю их жизнь».
Ехать нужно было на маршрутке. Леха предложил было доехать на «бомбиле» – денег у него хватало. Но Рашид ответил, что если «бабки жгут ляжку», то лучше купить каких-нибудь гостинцев.
Через полчаса они оказались перед добротной железной дверью в обычной окраинной двенадцатиэтажке. Рашид откашлялся, одернул форму, и надавил кнопку звонка.
Открыла ухоженная миловидная женщина лет сорока пяти, может, чуть больше.
– Ой, Рашидушка! Здравствуй! – обрадовалась она. – А кто это с тобой?
– Майор Никифоров из ОМОНа, – представил Гатауллин. – Наш, братишка.
Он сказал это так, словно произносил пароль, при этом Алексея в очередной раз кольнула мысль, что майор-то он уже, по сути дела, бывший.
– Проходите, ребята! – засуетилась хозяйка. – Разуваться не надо.
– Ну, как же… – засомневался Леха.
– А вот так, – озорно усмехнулась женщина. – Гости в носках и тапочках – это для меня просто невозможно. Представь себе, – легко перешла она на ты, – вот такого бравого солдата, как майор ОМОНа – при полном параде – и в носках. Или девушку в вечернем гостевом платье – и в тапочках. Нет уж, пять лишних минут с пылесосом не стоят таких жертв. Кстати, меня зовут Анной. Анна Андреевна, если хотите.
Алексей, покряхтывая и пытаясь поаккуратнее ступать своими тяжелыми «берцами», проследовал за хозяйкой на кухню, где уже досвистывал свою песню чайник. Видимо, она уже ждала их.
Майор был сбит с толку. Эта живая, обаятельная и симпатичная женщина никак не ассоциировалась с безутешной скорбящей матерью погибшего солдата. Не иначе, Рашид что-то напутал. Или, может, решил использовать его в темную? Может, он хочет за этой мадам приударить, но стесняется прийти в гости в одиночку? Де нет, не может быть, Рашид на хитрость просто органически не способен.
Леха угнездился за кухонным столиком, и огляделся. Комната была очень чистой, аккуратной, и, мягко говоря, не бедной. Большой двухкамерный холодильник, микроволновка, даже небольшая плоская панелька телевизора на стене. Их дожидался на столе тортик явно не за пятьдесят рублей. В общем, реши они купить гостинцы, то выглядели бы глупо. В такие дома надо ходить с бутылочкой дорогого коньяка, а не килограммом пряников.
Хозяйка подливала им чай, смеялась их шуткам. Она была такой милой и непосредственной! Никифоров долго не мог понять, что держит его в напряжении? Почему Рашид прячет взгляд? Наконец, он уловил это – ускользающую мелочь, которую может заметить только тот, кто ее ищет. В карих глазах Анны сполохами зарниц время от времени просверкивал жгучий, нездешний блеск. Такой блеск выдает внешне вполне нормальных и адекватных людей, у которых глубоко внутри сидит что-то, что другие, благополучные люди, называют безумием.
«Она же сумасшедшая!» – пронзила Леху догадка. Впрочем, она была в той же мере сумасшедшей, как и Рашид. То есть, эта ненормальность лишь отличала их от всех остальных, не делая психами в прямом смысле этого слова.
– Извините, ребята! – встала из-за стола хозяйка. – Я сейчас. Андрюшеньке нужно водички налить. У него, наверное, горло пересохло. Его жажда постоянно мучает, – добавила она извиняющимся тоном.
Никифоров заметил, как Рашид вздрогнул всем телом, будто через него пропустили мощный разряд электрического тока. Неужели здесь, в квартире, есть еще кто-то? Неужели все это время, пока они балагурили за столом, в соседней комнате страдал человек, который не может встать и выйти к ним? Этот Андрюшенька – сын Анны, и он не убит, а лишь тяжело ранен? Или вовсе лежит в коме, как растение – он уже встречал подобное. Но почему Рашид не предупредил?
Пока эти мысли ураганом проносились в голове Алексея, хозяйка достала из холодильника бутылку ключевой воды, аккуратно налила в большой стакан, и бережно, как величайшую ценность, понесла в другую комнату. Когда она открыла дверь, Алексей почувствовал, как немеют его руки и ноги, а в голове появляется отвратительный тихий звон. Во всю стену комнаты была большая фотография в полный рост молодого веселого парня в полевом камуфляже. Его смеющееся лицо было неимоверно похоже на лицо Анны.
В узкую щель приоткрытой двери Алексей видел, как Анна аккуратно убирает в сторону стакан с водой, стоящий на небольшом столике перед фотографией, а потом встает на колени и ставит новый, только что наполненный сосуд.
Через минуту она вернулась. В уголках глаз быстро таял, утекал, испарялся тот самый безумный огонек, который заметил Алексей.
Они посидели еще с полчасика. Леха плохо запомнил, о чем они говорили. Остался только гудящий шум ушах, и ощущение одеревеневших, ничего не ощущающих рук.
– Заходите еще, ребята, – провожала их в дверях Анна. – Я всегда так рада, когда ты приходишь, Рашидушка. Ничему на свете я так больше не радуюсь. И ты, Леша, заходи. Вы очень славные ребята. Андрюша был бы рад таким друзьям. Он и сейчас вам очень радуется…
…Никифорова колотило. Его трясло и било. Зажженная сигарета в руках выписывала восьмерки своим горящим кончиком. Он нашел в себе силы попрощаться и зайти в лифт. Но как он выскакивал из подъезда – он уже не помнил.
– Ее сын, Андрей, погиб в девяносто шестом, – глухо рассказывал Рашид, нервно тянущий «беломорину» большими резкими затяжками. – Мехводом был. Сгорел в «бэтре». Уводил горящую машину от колонны наливников. Какой-то журналист рассказал матери, как погиб ее сын. В подробностях. Ты сам видел, что с ней стало. Она нормальная. Не то, что я, – горько усмехнулся он. – Но уже много лет несколько раз в день меняет воду в стакане перед фотографией сына. Ведь он сгорел, и ему теперь всегда хочется пить. Там, в горящем «бэтре», он не мог напиться…
Рашид храпнул, будто ему самому не хватало воздуха, но взял себя в руки.
– Муж не смог этого выдержать. Ушел от нее. Не к другой – просто ушел. Ему было страшно жить с той, которая много лет поит водой того, кто давно умер. У нее хорошая работа, она ни в чем не нуждается. Но она никого не пускает к себе домой. Чтобы никто этого не увидел. Чтобы никто не взял воду, которую она носит своему сгоревшему сыну.
Алексей посмотрел на сигарету в своей руке, и сжал ее в кулаке, так, что посыпались искры. Ожог, укол боли – только это могло вернуть его назад, убедить, что он еще жив, что все это не снится ему в кошмаре.
Рашид хмыкнул, и вытянул вперед руку. На запястье красовались многочисленные шрамы от старых ожогов.
– Раньше я тоже делал так. Теперь перестал. Боль не излечивает от боли.
– А что излечивает?
– Ничто. Даже время. Даже водка. Но после водки ты, хотя бы, начинаешь дышать.
Он протянул Лехе обычную армейскую фляжку. Алексей, не задумываясь, свернул ей голову и запрокинул в рот, не заботясь о том, что закуски нет. В груди полыхало пламя. Его нужно было залить…
5.
Водяной первым вошел в купе, скептически его осмотрел, и бросил сумку на верхнюю полку. Он демонстративно вальяжно измерил в два шага новое пристанище, цыкнул зубом, и уселся на диван, задрав на него ногу в ботинке.
Его старший товарищ молча сел напротив. Он казался спокойным, и только вспухающие желваки выдавали степень его раздражения. Лупоглазый поерзал на своем месте, устраиваясь поудобней, но тяжелое молчание не давало расслабиться. Макар был старшим в их паре, но Водяной по жизни не умел никому подчиняться. Его можно было заставить что-то делать силой или угрозой, но никак не приказом или распоряжением.
Макар был сильнее. Он мог сделать с Водяным все, что угодно, и при этом бы даже не запыхался. Но он не выпячивал свою силу, не пыжился, выставляя ее напоказ. И это расслабляло Водяного. В его мире сила, а, главное, готовность пустить ее в ход, должна была быть на виду, чтобы пресечь сами попытки проверить человека на крепость.
Сила без готовности – пустой пузырь. Сколько он повидал на своем веку здоровенных качков, а то и спортсменов-рукопашников, которые были непобедимы в спортивном зале или на ринге. А в реальной жизни шкет-распальцовщик одним своим напором, угрозами и отчаянной решимостью подчинял бугаев своей воле.
Тут был другой случай, но привыкший к совершенно определенным правилам поведения, Водяной постоянно забывался, и начинал относиться к своему товарищу пренебрежительно. Вот и сейчас он, пытаясь разрядить обстановку, жеманно пожаловался:
– Эх, зря мы оттуда свалили. С девками завсегда веселее. Хоть марамойки, хоть кто – не обязательно же перепихнуться. Главное – побазарить есть с кем. Без баб мужик чахнет.
Макар ожег его взглядом так, что Водяной поперхнулся словами.
– Слышь, ты, босота! – процедил Макар, в испепеляющем презрении раздавив, как окурок, высокое звание «босяка». – Ты забыл, щегол, что мы здесь делаем? Напомнить?
– Ты кого щеглом назвал? – попробовал возмутиться лупоглазый.
– Тебя, недоносок! – Макар даже не привстал и не повысил голоса, но от его интонации повеяло холодом могилы, так, что Водяной чуть не подпустил в штаны. – Хрен знает, зачем Хозяин сказал тебя с собой взять? Никакого толку от тебя нет, один геморрой.
– Да я на зоне знаешь, кем был?! – вскинулся обиженный Водяной. – Да я, если хочешь знать…
– Не хочу, – отрезал Макар. – Потому что и так знаю. Что думаешь, я кого-нибудь взял бы с собой, если бы все про него не узнал? Да про тебя, шпана, даже в ментовке столько не знают, сколько я знаю.
– Тогда в курсе, что за работа у меня на зоне была? – обиделся уже совершенно натурально Водяной.
– Да какая работа, – издевательски усмехнулся Макар. – Торпедой ты был, обычной Гориллой. У таких одно дело – завалить, кого пахан скажет – и все. Ни мозгов, ни разума. Одно слово – гориллы. Даже обставиться не умеете. Ткнул заточкой – и еще десятку подцепил, если охрана на месте не привалит. Хуже собак.
– А чего же я тогда на свободе? – прищурился Водяной.
– Да потому что повезло, сдернули тебя с кичи. Тут отработать одно дело. А потом опять на зону. А еще верней – на кочкарник, червей кормить. Не заслуживаешь большего.
Водяной зло хмыкнул, не зная, что возразить, откинулся к стенке, и раздраженно стукнул кулаком по верхней полке.
