скачать книгу бесплатно
Вообще-то Надя здесь воспитатель и художник, и кормить воспитанников – не ее обязанность. Обычно она будила детей, а Света в восемь утра уже ждала их с завтраком и руководила всем застольным процессом. Наде утром было просто необходимо хоть немного помолчать и спокойно выпить кофе, чтобы настроиться на длинный день, заполненный занятиями, прогулками, разговорами и рисованием. Но сегодня ей пришлось накрывать круглый стол на веранде вместе с детьми. «Ладно, потом обсудим», – подумала она и хотела было хоть ненадолго погрузиться в свои мысли, но ее окликнула худенькая Лиза:
– Надежда Юрьевна, а в этом доме ведь правда есть привидение?
Надя аж поперхнулась.
– Лизонька, ну что ты, – она рассмеялась весело, но огромные глаза девочки были прозрачнее обычного – от грусти или страха? Черт знает что такое, ведь ребенок правда нервничает.
Надя нацепила учительскую гримасу и сказала внушительно, глядя прямо в глаза ребенка:
– В этом доме нет никаких привидений.
– А что же тогда каждую ночь шуршит, и стукает, и ходит? Пол в коридоре скрипит по ночам, – возразила Лиза слабым испуганным голосом, нервно теребя кончик русой косы.
– Лизка, ну какие привидения, ты что? – румяная Соня сверкнула круглыми глазами. – Раз Надя Юрьевна говорит, что их нет, значит, нет.
– Вообще в старых домах часто обитают духи, – поправляя очки, сообщил солидный маленький Авенир. – Вот, например, в книге Оскара Уайльда «Кентервильское привидение» рассказано как раз об этом. И я тоже слышу по ночам таинственные звуки. Правда, я их не боюсь.
Лиза уже почти плакала, и хотя другие дети не проявляли признаков паники, Надя решила, что нужно успокоить всех.
– Ребята, я сплю на первом этаже, поэтому не могу уверенно говорить, что у вас, на втором, по ночам тихо. Но я здесь бываю с детских лет и точно знаю, что никаких привидений тут не водится. Скорее всего, дело в самом доме. – Она убедилась, что ей удалось завладеть вниманием всех детей, и продолжила уверенным и рассудительным учительским тоном: – Дом построен почти сто лет назад, он из дерева. За день он нагревается, а ночью остывает. Это как дыхание, понимаете? Дом – живой организм, в нем всегда есть эти небольшие движения и звуки, просто днем их не слышно, потому что мы сами разговариваем, ходим, что-то делаем. А ночью, в тишине, даже самый слабый шорох кажется более громким и может напугать.
– Да подумаешь, – шмыгнул носом светловолосый Саша. – У меня папка, как выпьет, тоже бродит по ночам. Не безобразничает, просто ходит… Делов-то.
Надя взглянула на мальчика обеспокоенно: «Я и не знала, что он из неблагополучной семьи» – и громко объявила:
– Так, мои дорогие, давайте заканчивать завтрак. Поскольку погода сегодня для пленэра не подходит, мы сейчас будем рисовать в мастерской, а после обеда займемся подготовкой выставки ваших работ.
* * *
Света заглянула в мастерскую, когда занятие было уже в разгаре. На столике в центре стоял несложный натюрморт, юные художники сопели над альбомами, бренчали кисточками в банках с водой и старались как можно осторожнее подхватывать цветную прозрачность акварели.
Надя работала у мольберта над своим пейзажем. Это был хороший пример для детей: показать академическую манеру на материале, уже знакомом им по нескольким выездам на пленэры. Периодически она проходила за спинами воспитанников и что-то советовала.
– Надя? У вас все в порядке?
– У нас – да, – ответила Надя и взглянула на Свету вопросительно.
– Прости, у меня что-то голова разболелась, пришлось таблетки пить. Я пойду займусь обедом.
– Хорошо. Мы пока рисуем, потом будем отбирать работы для выставки. – Надя потянула носом воздух: плывший от подруги аромат парфюма пробудил в ней смутную тревогу. Какой-то странный, тяжелый запах, как будто духи очень старые. Она не помнила, чтобы Света такими душилась.
Дверь закрылась, и след чужеродного запаха развеялся в воздухе просторной мастерской.
– Еще десять минут, ребята, и заканчиваем. Не забудьте подписать свои работы. – Надя произнесла слова, которые тысячи раз слышала, пока сама училась живописи, и в очередной раз подумала, насколько ее новая жизнь отличается от той, в которую она была погружена всего три месяца назад.
От Кратова всего-то пятьдесят километров до ее дома на Плющихе, а ощущения – словно она оказалась на другой планете. Городское и дачное пространства разделялись чем-то более значимым, чем расстояние. Она не могла бы сказать, в каком месте проходит невидимая линия, за которой московские цвета, звуки, запахи и даже мысли меняются на загородные, но эта граница явно существовала. В детстве, когда время делилось на учебный год и каникулы, Кратово зимой вдруг становилось ужасно далеким. Как ни хотела Надя навестить за городом Светку, которая тогда жила на даче постоянно, устроить это было сложно: требовалось согласие взрослых, их участие в поездке, а соглашались они неохотно. Может быть, эта граница существует только для взрослых?
* * *
С переездом за город Надина жизнь изменилась кардинально. Три месяца назад она приехала к Свете ночью, взвинченная и растерянная, и, переночевав на узкой койке в комнате рядом с кухней, утром вдруг поняла, что возвращаться в Москву ей совсем не обязательно. Там, на Плющихе, остался муж, с которым она прожила двадцать лет, налаженный до мельчайших деталей быт, в котором Надя была главным действующим лицом: и деньги зарабатывала, и дом вела, и сына растила. И вот сын вырос, а все прочее вдруг стало другим, неважным. Муж, который казался таким разумным и преданным, умудрился тайком заложить квартиру, и спасать их дом пришлось, конечно, Наде. Подруга Ленка, с которой были как сестры со студенческих лет, похоже, стремилась увести ее мужа из семьи. Быт осточертел. Тяжелая болезнь бабушки, похороны, ссора с давно уехавшей за границу матерью – на нее навалилось столько всего, что удивительно, как она еще на ногах держалась.
А стоило приехать в Кратово – и груза как не бывало. Здесь, рядом со Светой, в знакомом и любимом с детства доме, где искусство и знание всегда ценились выше земных благ, она вдруг снова почувствовала себя… человеком. Не идеально выдрессированной, прилежно ходящей по кругу, забывшей свое благородное человеческое происхождение рабочей единицей, а носителем свободной воли. Она сделала все, что положено. Откатала обязательную программу. И очень, очень устала.
Не то чтобы она не любила больше. Они с Вадимом были вместе с детства, это уже не просто любовь – родство. Но где-то произошел перекос, и, пока муж спокойно предавался своему не приносящему ни копейки творчеству, Надя, которая когда-то вместе с ним вполне успешно училась в Суриковском институте, тратила себя на прозу каждый день, каждый час, каждую секунду – как будто именно для этого родилась на свет. И все к такому раскладу привыкли. Никто даже не пытался облегчить ее жизнь. Вадим даже этот проклятый кредит потратил не на их семью, а на свекровь! Вот только Лешка сделал выводы и наотрез отказался становиться художником, как отец и дед, – и пошел в юристы.
Надя тогда позвонила Бабаеву, попросила пару отгулов и провела несколько дней со Светой, в поразительной после Москвы живой тишине дачного поселка, гуляя, читая и просто глядя в окно. Она рассказала подруге все: как жила эти годы, как работала, как пыталась избавиться от клептомании, как чуть не загремела в тюрьму, украв у своего начальника и почти друга ценную фамильную вещь.
– Надь, ну как в кино. – Света качала головой, пытаясь осознать все, что услышала. – Я одного не пойму: как ты все это пережила?
– Знаешь, мне кажется, я в какой-то момент просто отключила все чувства и конструировала свою жизнь по образцу. Как дети из кубиков собирают. Думала, удастся построить счастье.
– Делай что должно, и будь что будет?
– Ага. Вот прямо этими словами я себя и держала в колее. А сейчас больше не могу. Ведь вся жизнь так пройдет, а на что я ее трачу?
Входя в кабинет Бабаева, Надя была готова уволиться по собственному желанию. Света предложила ей преподавать в пансионе, который работал только летом, и, конечно, лучше бы подошел длительный отпуск – но кто ее отпустит на такой срок? А сил жить как прежде у нее не было. Ничего, в конце концов, можно будет сдать бабушкину квартиру, этого хватит на скромную жизнь, а кредит за машину она как раз погасила.
Но шеф, который относился к Наде с особым пиететом, предложил другой вариант:
– Надя, я не стану скрывать, что мне ваше желание кажется достаточно странным. Вы много лет проработали в компании, доросли до хорошей должности, и терять эти достижения неразумно, – прокомментировал он, когда Надя описала ему свои новые жизненные планы. – Кроме того, мне нравится с вами работать, вы чуть ли не единственный человек в департаменте, которому я доверяю, как себе. Конечно, отпуск на полгода – это нереально. Но что вы скажете о должности советника? Денег будет поменьше, но вы сможете приезжать пару раз в неделю или вообще изучать документы удаленно. Как думаете?
Она чуть не расплакалась. Прямой и порядочный Бабаев, с его военным прошлым и увлечением историей семьи, казался ей образцом благородства. А она, которой он так верит и о которой старается заботиться, украла дорогую ему вещь… Слава богу, он ничего не узнал!
– Давайте так и сделаем. – Он заторопился, видя, что на всегда спокойную Надю вдруг накатили эмоции. Женских слез ему хватало и вне работы: обе бывшие жены любили звонить ему в любое время дня и ночи и рыдать в трубку, чтобы сыграть на чувстве вины. – Вам нужно отдохнуть, сменить обстановку. Идите, оформляйте отпуск на две недели, а я за это время подготовлю почву для вашего перевода на новую позицию.
Плюсы этого решения она оценила практически сразу: пансион, хоть и был настоящей отдушиной, денег приносил мало. Карьера оставшегося в Москве Вадима, которого много лет не замечали галеристы, внезапно пошла в гору, и теперь он настойчиво предлагал Наде финансовую помощь. Но за годы брака она настолько не привыкла полагаться на мужа в денежных вопросах, что и сейчас отказывалась. Ей было спокойнее решать все самой.
Начиная с апреля Надежда Юрьевна Невельская, ранее заместитель, а теперь советник директора департамента по управлению рисками крупной страховой компании, приезжала в Москву дважды в неделю и погружалась в офисные дела. Работа с отчетами была ей досконально знакома и, в общем, даже приятна, и она старалась подавлять ощущение собственной инородности в современном офисе на Садовом кольце, которое возникло внезапно и со временем лишь усиливалось.
«В конце концов, – говорила она себе, – в этом переключении из одной реальности в другую есть что-то бодрящее».
* * *
– Надя Юрьевна, а какая у нас будет выставка? А зачем?
Юная художница Соня, которую никак не удавалось убедить называть преподавателя полным именем, была самой преданной Надиной поклонницей и заранее одобряла любые идеи. В ее вопросе бурлил искристый, как лимонад, энтузиазм, и удержаться от ответной улыбки было совершенно невозможно.
– Выставка у нас будет пока самая простая, – ответила Надя бодрым педагогическим голосом. – Каждый отберет из своей папки лучшие работы, проверит подписи, и мы развесим их на большой стене в проходной комнате. Ваши родители будут смотреть и гордиться.
– А потом? – строго спросил Авенир. – Вы сказали «пока самая простая».
– А потом, когда ваших работ станет больше, мы проведем отбор по жанрам. У нас будут лучший пейзаж, лучший натюрморт, лучшая пленэрная зарисовка и так далее. Порисуем с вами ягоды в саду, траву, какие-то бытовые предметы – и в каждой категории выберем лучшее.
– Получается, это не выставка, а какое-то соревнование, – неодобрительно заметила Лиза.
– Ну а ты как хотела? – горячо вступилась Соня. – Настоящие выставки у взрослых бывают, а мы же еще только учимся!
– Любая сборная выставка – это в некотором роде соревнование, – примирительно заметила Надя. – Зрители приходят и оценивают, какие работы им ближе, какие производят большее впечатление…
– А у вас бывают выставки, Надя Юрьевна? – сияющая Соня не сомневалась в положительном ответе, но Надя вдруг растерялась, и рассудительный Авенир, по привычке поправляя очки, опередил ее реплику:
– Надежда Юрьевна просто преподаватель. Выставки бывают у Дмитрия Ивановича, который проводил у нас занятие в прошлую пятницу.
И Надя, коротко кивнув замершей от неловкости Соне, улыбнулась и стала помогать детям убирать за собой. Видимо, это неизбежно: если начинаешь что-то в возрасте за сорок, к вершинам не пробьешься. Но так ли важны какие-то абстрактные высоты и достижения, когда после долгих лет наконец начинаешь делать то, что нравится?
Глава 5
Время после отбоя было любимой и самой драгоценной частью кратовского лета. Детские спальни располагались наверху, поэтому вечерами весь первый этаж, включая веранду с круглым столом, огромную гостиную и небольшую кухню, оставался в распоряжении взрослых. Можно было и гостей принимать, и самим жить в свое удовольствие.
Правда, Света тоже спала на втором этаже. Комната, в которой она выросла, находилась там – поглядывала сверху на сад и калитку широким трехстворчатым окном. Света ничего не стала здесь переделывать, только сложила в коробки и отнесла на пахнущий деревом и пылью высокий чердак свои детские вещички, а освободившиеся полки заставила книгами, натасканными из огромных шкафов с первого этажа. Она жила в Кратове с первых дней жизни до седьмого класса и была привязана к старому дому на подкожном уровне, знала каждый сучок в стене, каждую дощечку и кочку в саду. Поэтому и ремонт сделала смелый и яркий: она чувствовала душу этого дома и не боялась поранить ее поверхностными изменениями. Оттого что стены стали разноцветными, на мебели сменилась обивка, а старинные предметы дополнились современными, дом не изменился по сути – только прихорошился.
Для Светы он оставался таким же дающим силы гнездом, как во времена, когда они со старшим братом Володькой учились в школе по соседству, мама ездила в Москву на спектакли, отец – на лекции, а всем хозяйством заправляла немногословная и энергичная домработница Лидочка. И хотя сейчас в интерьере появилось много новых вещей, Светлана чаще всего общалась с теми, которые знала с детства. Проходя по гостиной, она каждый раз коротко касалась рукой маминого рояля, время определяла по довоенным ходикам, вечерами забиралась с ногами на кожаный диван с высокой деревянной спинкой, который был чуть старше ее отца, и с вечно новым наслаждением ныряла в бесконечные шкафы библиотеки, которую начал собирать еще дед Степан Зарницкий, получивший дом в Кратове за заслуги перед революцией в начале тридцатых.
– Как твоя голова? – обратилась к Свете Надя, сидящая на другом конце огромного старого дивана с кружкой чая. От усталости у нее под глазами залегли тени, с которыми не удавалось справиться даже мягкому свету торшера.
– Ничего, нормально. Слушай, прости, что я пропустила завтрак. Правда было тяжко. Что-то в последние дни навалилось столько всего…
Надя вздохнула, потерла лоб и потребовала:
– Рассказывай.
– Ты устала, не хочу тебя грузить.
– Свет, давай выкладывай. После сегодняшнего дня взаперти с девятью архаровцами мне уже ничего не страшно. – Улыбка вышла скупой, но достаточно теплой, и Света, выдержав небольшую паузу, выдохнула:
– Мне звонила мама и требовала, чтобы я возвращалась к Пьеру в Брюссель.
– Хм, – озадаченно отреагировала Надя. – И что ты об этом думаешь?
– Сложно сказать. Честно говоря, я удивилась, она ведь так редко звонит. У нее же комплекс оперной дивы: «я, мой голос, мой режим, моя внешность, мои концерты». Другие люди ей в принципе не очень интересны. И вдруг такое…
– Может, ей Пьер звонил? – предположила Надя. – Они общаются?
– Общаются иногда… Да, возможно. – Света глубоко вздохнула, передернула плечами и встала с дивана. – Надюш, я хочу немного выпить. Будешь?
– Нет, я лучше чаю. Мне завтра на работу рано выезжать, а, ты знаешь, я тот еще пьяница, от одного бокала болею два дня. – Надя снова сделала глоток из огромной кружки и прикрыла веки, наблюдая сквозь ресницы, как Света достает из буфета бутылку красного вина и бокал, ловко открывает, наливает и делает первый глоток темной, как кровь, но прозрачной жидкости со сложным будоражащим запахом.
– Если Пьер ей звонил, значит, она знает, что он начал процедуру развода. – Света снова глотнула вина. А Надя, мгновенно стряхнувшая сонное оцепенение, уже смотрела на нее во все глаза.
– Да что ты! А когда ты узнала?
– Недавно. Он звонил в «Скайпе». Потом бумаги прислал. Мировое соглашение, все по-честному, без уловок, вполне достойно. – Света уже села обратно на диван, и Надя, глядя на ее профиль, снова поразилась, как подруга в минуты напряжения, задумчивости или грусти похожа на свою блистательно красивую мать. В обычной жизни это сходство почему-то не было так заметно.
Надя потянулась к Светлане и положила легкую руку ей на локоть.
– Светик, моя дорогая… Как это все неприятно…
– Да уж, – та невесело усмехнулась и, залпом опорожнив бокал, встала, чтобы налить еще. – И вот мама решила прочесть мне лекцию о браке, о том, что если я сейчас же не поеду в Брюссель и не вдохну новую жизнь в наш союз с Пьером, то потеряю все. Знаешь, у нее ведь пунктик на безбедной старости. Она же чудом устроила свою, когда умудрилась второй раз выйти замуж и остаться в Вене.
* * *
Этой истории было уже много лет. В начале девяностых в России нелегко пришлось всем, а в семье Зарницких новые бурные времена к тому же совпали с кончиной их домашнего ангела Лидочки. Много лет полагаясь на ее разум и неутомимые руки, Зарницкие не особенно задумывались над организацией быта. А тут внезапно выяснилось, что Михаил Степанович и Любовь Николаевна умеют только зарабатывать, а покупать, готовить, стирать и убирать – словом, обеспечивать все необходимое для жизни, помимо денег, – им очень трудно. В городе решать бытовые вопросы было чуть легче, да и подросшим детям предстояло готовиться к поступлению. Все говорило за переезд из Кратова в столицу.
Детей перевели в московские школы: Свету – в обычную, а Володю – в специальную, способности к математике у него были выдающиеся. Профессор по-прежнему работал в университете, Любовь Николаевна пела в театре, но спектаклей у нее стало меньше, и возраст заставлял нервничать. А тут еще Михаил Степанович, который в Кратове вел спокойную и размеренную жизнь и благодаря этому много успевал в своей науке, впал в затяжную депрессию, весь увял и осунулся. Его блестящей красавице жене стало казаться, что мир вокруг рушится. Внешность увядает, конкуренция за хорошие партии становится все жестче, домашнее хозяйство, которым она не умела и не любила заниматься, повисло в безвоздушном пространстве: магазины пусты, товары по талонам, убирать и готовить некому, толковой домработницы не найти. Деньги как будто испаряются, хотя число нулей на постоянно меняющихся купюрах растет – но ведь это все нули, фикция! Развод, который стал полной неожиданностью и для детей, и для многочисленных знакомых четы Зарницких, уже почти ничего не добавил к общей картине упадка.
Новый брак с прекрасно говорящим по-русски жителем Вены Паулем Эрке стал для Любови Николаевны спасательным кругом. Она познакомилась с ним на гастролях, легко вскружила интеллигентному европейцу голову и с облегчением перебралась в изящный и респектабельный город Штрауса и Малера. В силу возраста и статуса новоприбывшей оперной певицы главных партий ей уже почти не досталось, но небольшая домашняя слава, несомненный талант и связи нового мужа обеспечили Любови Зарницкой несколько прекрасных лет в венских театрах и многочисленные приглашения на концерты, вечера любителей классической музыки и светские приемы.
Когда дочь Светлана после нескольких непродолжительных романов со странными русскими парнями из богемной среды вышла замуж за Пьера и переехала в Париж, Любовь Николаевна решила, что за ее будущее можно не волноваться. В Европе все стабильнее, чем на родине. Вот и Володя перебрался в Германию, у него карьера, два сына и дочь, милая жена, хороший дом и даже зачем-то собака.
Пошатнувшаяся было жизнь семьи Зарницких, допустив пару сбоев на стыках, перешла на новые рельсы, и Любовь Николаевна радостно сосредоточилась на уходе за собой, интереснее которого для нее в жизни было только искусство. Лишь иногда она замечала дочери, что той стоило бы родить Пьеру детей:
– Я еще в консерватории родила Володю, а через три года – тебя. Хотя уже служила в театре! Брак нужно пестовать, деточка. Дети для него – лучший цемент. А если не хочешь провести всю жизнь на кухне, как Лидочка, нужно уметь блистать и в гостиной.
Но Светлана с Пьером, похоже, не разделяли ее идей об укреплении брака путем рождения наследников. И Любовь Николаевна надеялась, что Светины манеры, эрудиция и сложный флер происхождения из академическо-артистической русской семьи обеспечат дочери неослабевающее уважение и интерес со стороны мужа. К тому же Пьер – человек практичный, он не станет менять свою жизнь без серьезных оснований.
* * *
Надя кивнула, отдавая должное жизнелюбию и практичности Светиной мамы:
– Да, Любовь Николаевна молодец, тут не поспоришь.
– У мамы все снова распланировано и обеспечено, и она в шоке оттого, что я бросила свой европейский проект и переехала сюда. Она, конечно, любит Кратово, но ей не понять, что здесь может быть лучше, чем в Брюсселе…
Светлана слегка расслабилась, крутя в пальцах бокал, и Надя тоже успокоилась: истерики не предвидится, помогать подруге тоже вряд ли придется. Все-таки Светка – настоящий боец.
– А больше всего бесит вот это: «Света, что ты будешь делать в старости?!» Как будто в моем возрасте это самый главный вопрос.
– Ну, главный или нет, но вообще-то нам за сорок уже, – откликнулась Надя. – Наверное, уже стоит волноваться о том, что впереди.
– Вот мама и думает, что если я срочно поеду в Брюссель, то меня ждет светлое будущее. А если останусь – тьма и неопределенность.
– Это Пьер рассказал ей о разводе?
– Вполне может быть. Поэтому она и позвонила. Верит, что еще можно все исправить.
– А ты как считаешь? Можно?
Света искоса взглянула на подругу и осушила бокал.
– В какой-то момент я думала, что вполне. Закончим летний сезон, я туда поеду, все починю… И вернусь в свой Ватерлоо, в шикарный дом, в котором нет счастья, но есть комфорт и гарантии. – Света слегка поежилась. – Но потом позвонил Пьер и стало ясно, что пути назад нет.
– Да ладно, Свет. Может, еще все наладится, – почти механически произнесла Надя.
Усталость навалилась на нее с неумолимой тяжестью. Ужасно хотелось спать.
– Нет, Надь, не наладится. Между нами произошло кое-что. И похоже, его это задело куда больше, чем я думала. Мне вообще кажется, что у Пьера уже есть новая женщина. К тому же он теперь чиновник в Евросоюзе. А там такие зарплаты и такое внимание ко всяким деталям – дипломаты же. Жена, которая уехала в другую страну, вызывает вопросы… Надо либо жить вместе – а это невозможно, либо разводиться.
– Да что же такое между вами произошло?
