скачать книгу бесплатно
Пересыльный лагерь, в который попал Йозеф, напоминал вавилонское столпотворение бурлящей смесью языков и национальностей. Множество народа, сорванного с родных мест и выброшенного неизвестно куда со скудными пожитками, наспех собранными в мешки и котомки, завязанными в одеяла или кое-как уложенными в чемоданы, неприкаянно блуждало взад-вперед в ожидании прихода очередного поезда с беженцами, надеясь на возможную встречу с разлученными родными и близкими. Люди ждали этих встреч и в то же время страшились их, так как найдя друг друга, часто узнавали, что потеряли навсегда родителей, детей, родственников или друзей.
Йозеф Фишер, получивший номер Ф 30–68, старался ходить по лагерю как можно меньше. Он не хотел встретить кого-либо, кто мог бы сообщить, что его жена и сын убиты, умерли или отправлены в трудовой лагерь. Йозеф находил место в одном из дальних углов и усаживался, прижавшись спиной к стене. Это давало ему иллюзорное ощущение безопасности и защиты от холода и ветра, которых он почти не замечал. Он сидел неподвижно, не меняя позы, и со стороны могло показаться, что человек спит или умер, и только беззвучное шевеление губ говорило о том, что в нем теплится дыхание. Каждый день по гудку он оставлял свое место и, вместе с другими заключенными, становился в шеренгу перед группой охранников и офицеров и делал шаг вперед, когда слышал свой номер:
– Заключеный Ф 30–68!
Едва заметная грустная улыбка тогда касалась его губ.
После куска хлеба и тарелки супа из прокисшей гнилой капусты Йозеф возвращался на свое место и снова впадал в оцепенение. Все вокруг для него переставало существовать, за исключением лиц жены и сына, их голосов и вязкого тумана, висящего в сознании, как клочья мокрой ваты.
На очередной перекличке начальник караула выкрикнул номер Йозефа. Он сделал шаг вперед:
– Это я.
Один из караульных махнул рукой: – Пошли!
– Мое время пришло, – пронеслось в голове Йозефа, и он отрешенно последовал за охранником.
Тот привел его в административный корпус и остановил в коридоре, приказав встать лицом к стене. Йозеф долго изучал волнистые линии, вытоптанные множеством ног в досках под ногами, а потом и грязные пятна на стене – отпечатки рук. Он уже решил, что о нем забыли, когда дверь рядом открылась.
По приказу конвоира он вошел в полупустую комнату, на стене над покрытым красным сукном столом висел большой групповой портрет четырех усато-бородатых мужчин. Впервые Йозеф увидел их после появления советских солдат в Литве, и потом еще много раз они мелькали во время его передвижения по России. Это были коммунистические вожди «самого справедливого строя» (так ему объяснил знакомый часовщик Шимон), чьи изображения висели повсюду на стенах домов и каждой железнодорожной станции. Часто они были вместе или порознь, а иногда на портрете был один или стоящий, как памятник, с вытянутой вперед рукой, или же держа обе руки в карманах.
За столом сидели два офицера. Йозеф сразу же узнал одного из них. Это был «жрец», как он определил его для себя еще там, на берегу Волги. Другой, незнакомый Йозефу и, очевидно, выше рангом, держа в руках серую папку, говорил со жрецом резким повелительным тоном. Тот отвечал почтительно, даже привставал со стула. Йозеф не понимал, о чем они говорили, но, когда разобрал слово «документы», решился – он сделал быстрый шаг к столу и дрожащими руками достал из кармана небольшой лоскут. Охранник попытался задержать Йозефа, но старший по рангу офицер остановил его. Йозеф осторожно развернул материю и дрожащей рукой протянул то, что осталось от его документов, и положил это на стол.
Военные с удивлением уставились на Йозефа.
– Это мои документы, – старательно выговорил Йозеф по-русски. Он потратил много часов, чтобы правильно произнести эти три слова.
Старший офицер брезгливо, будто боялся подхватить заразу, пошевелил карандашом вылинявшие, склеенные грязью и потом страницы с расплывшимися фиолетовыми буквами и, не глядя на Йозефа, стал задавать вопросы.
В комнате находился еще один человек, которого Йозеф не сразу заметил. Это был молодой еврей болезненного вида, одетый в зимнее женское пальто с воротником из желтой лисицы, постоянно сморкавшийся в длинное грязное полотенце, которое в прошлой жизни, по-видимому, было талесом.
Глаза молодого еврея, воспаленные и красные, выдавали давнюю простуду, к тому же было видно, что он страдает косоглазием – один глаз выпукло смотрел в левый верхний угол комнаты на вождей, а другой, нормальный, – подобострастно на офицеров.
– Когда и где вы родились? – переводчик говорил на идиш с сильным галицийским акцентом.
Йозеф молчал.
– Ребе, я прошу вас, – сказал еврей и шумно, с присвистом высморкался.
– Извините, я не понял, что вы спрашиваете меня.
– Это не я… это он спросил вас – здоровый глаз метнулся в сторону офицеров.
– Почему он спрашивает? Все написано в бумагах, которые я дал ему.
– Вы не должны задавать здесь вопросов, ребе. В этом месте вы должны только отвечать, – переводчик бросил взгляд на висящий портрет, вероятно, ища сочувствия или поддержки у вождей.
– Я родился в Вильно в 1901 году, – миролюбиво ответил Йозеф.
Допрос занял не более десяти минут. Из-за непонятного диалекта переводчика и потому, что тот часто обращался к вождям и только иногда непосредственно к раввину, Йозеф мало что понял.
– Послушайте, ребе, я действительно хочу помочь вам. Просто скажите, что вы делаете, кроме того, что читаете Тору? – искренняя просьба звучала в голосе молодого человека, то ли по несчастью, то ли по собственной воле оказавшегося здесь.
Йозеф, наконец, поймал взгляд его здорового глаза.
– Что я могу делать, я – раввин! Я знаю Талмуд и гематрию, – Йозеф ответил на идиш. Он хотел поскорее закончить эту комедию и вернуться обратно в свой угол.
Переводчик протрубил носом в свой необъятный носовой платок витиеватую мелодию и принялся что-то объяснять офицерам по-русски.
Жестокий жрец вскочил с места, что-то доказывая старшему офицеру, но тот, не обращая на него внимания, продолжал писать на листе бумаги.
Йозеф не понимал, о чем они спорят, но было ясно, что речь идет о нем. Старший вдруг оборвал офицера резким замечанием.
Подчиненный, красный и разгневанный, с размаха плюхнулся на стул и с нескрываемой злобой посмотрел на Йозефа.
– Что я сделал не так? Почему я здесь? Где моя жена и сын? – в отчаянии выкрикнул Йозеф, глядя на переводчика, как если бы тот мог ответить ему.
– Ребе! Здесь вы не можете задавать вопросы, – неприкрытый страх мелькнул в здоровом глазу насмерть перепуганного парня.
Начальник встал и прочел вслух то, что было написано на бумаге.
– Вам повезло, ребе, – переводчик откашлялся, не скрывая волнения. – Они решили, что вы виновны лишь в том, что помогали врагам советского народа. Слава Богу, за это вы получили только десять лет спецпоселения. Это просто десять лет труда. Слава Богу!
– И почему мне так повезло? Я потерял семью, теперь должен провести десять лет в кандалах из-за того, что дал кусок рыбы бедному незнакомцу? – Йозеф пытался сохранить спокойствие. – Пожалуйста, скажите им, что я невинный человек. Я не сделал ничего плохого…
– Они могли послать вас в трудовой лагерь строгого режима. Это была бы верная смерть. Они могли приговорить вас к смертной казни, как врага народа, – грустно сказал переводчик.
– Они уже это сделали, – Йозеф посмотрел на «жреца» и поймал его жесткий холодный взгляд. Хрупкая надежда, что ужасную ошибку можно будет исправить, исчезла.
– Почему вы делаешь такая ужасная вещь, чтобы погубить меня и моя семья? – дрожащим голосом, с трудом сдерживая себя, проговорил Йозеф.
Офицер Мокин понял. Кривая гримаса сморщила его лицо, как будто у него неожиданно заболели все зубы. Он отвел глаза.
* * *
Спустя несколько дней Йозеф Фишер, раввин из Вильно, спецпоселенец, был отправлен с очередной партией поволжских немцев на север Сибири. На этот раз группа была больше и разнообразнее, чем та, с которой Йозеф начал свой путь. Она включала мужчин и женщин разного возраста, подростков, детей и даже несколько младенцев. Баржа походила на первую, только двигалась намного быстрее.
Стоял конец лета. Днем еще было тепло, но по утрам над спящими на палубе парило густое прохладное облако, слышались стоны и вздохи взрослых, всхлипывания и крики детей. Йозеф находился среди людей, но был так далеко от них, как был далек от всех ощущений окружающей его реальности. Он прижился на верхней ступени лестницы, ведущей в трюм, и оттуда следил за убегающей за бортом водой. Даже в дождь он не пытался найти укрытие внутри баржи и лишь втягивал глубже голову в плечи, и тогда всей своей позой напоминал большую нахохлившуюся птицу.
Йозеф ощущал, как он сейчас далеко от своего Бога, и это именно тогда, когда нуждался в Его помощи больше всего. Как первые пузырьки воздуха в закипающей воде, из глубины его мучающейся души поднималось медленное осознание происходящего с ним.
– Для чего я должен быть среди этих людей, без семьи, без Ханны и сына? – эта мысль не покидала его голову.
В ешиве Йозеф провел много времени, изучая Тору. В любой момент он мог восстановить по памяти место в Книге, которое либо глубоко затронуло его, либо осталось непонятным. Одним из непонятных ему мест была борьба Иакова с Ангелом. Некоторые талмудисты говорили, что Иаков боролся не с Ангелом, а с Богом. Еще тогда Йозеф пытался найти ответ, что хотел Тот, с кем боролся Иаков? Да и конец этого поединка («И взошло солнце… и хромал он на бедро свое») – также не был ясен ему. Для чего делать Иакова на всю жизнь калекой?
Сейчас Йозеф видел много общего, непонятного между историей Иакова и тем, что случилось с ним. «Какой смысл в том, что он, Йозеф Фишер, оказался среди этих людей – нелепая, глупая случайность или испытание, назначенное Богом?»
Йозеф вглядывался в небо, надеясь увидеть какой-либо знак, посланный ему, но даже небо над ним потеряло высоту. Низкое, непроницаемое и холодное, оно устало скреблось по вершинам густого леса, рассыпанного по сопкам, близко подошедшим к реке. Не найдя ответа, да и просто устав думать, он снова впадал в глубокую сонливость, намертво отгораживаясь от мира.
В забытый солнцем, моросящий туманом день баржа остановилась в совершенно безлюдном месте возле большой поляны на берегу реки. Офицер, тот самый, что так жестоко поломал жизнь Йозефа, оторвав от семьи и бросив в самый настоящий ад, а теперь сопровождавший спецпоселенцев, выкрикнул фамилии примерно трех десятков семей, последняя была его, Йозефа Фишера. Им всем приказали сойти на берег с вещами.
Назвавшись Василием Мокиным, он грозно вышагивал перед насмерть перепуганными людьми, что-то резко и злобно орал, а затем вызвал из толпы высокого мужчину и с такой силой дернул его за ухо, что у того потекла кровь.
Йозеф не понимал, что происходит, но всем существом ощущал необъяснимую ненависть, выплескиваемую этим человеком. Офицер сказал что-то солдатам, и те принесли большие брезентовые свертки, мешки, какие-то инструменты, и, бросив их почти у самой воды, вернулись на баржу. Пружинистой походкой офицер поднялся следом и трап убрали.
Плеснула вода, баржа всхлипнула, вздохнула, словно прощаясь, и плавучая тюрьма медленно оторвалась от берега и неспешно двинулась дальше. Раздались громкие рыдания.
Йозеф посмотрел вокруг – нелюдимый глухой лес шумел под начинающимся дождем, приглушая все более усиливающийся женский плач.
– Что эти люди сделали такого ужасного, что их оставили здесь вместе с маленькими детьми? – Его взгляд упал на мальчика лет семи и девочку, четырьмя-пятью годами старше. Похоже, дети были сиротами и настолько напуганы, что даже не плакали.
– Что двое этих маленьких птенцов могли сделать в своей короткой жизни, чтобы быть столь страшно наказаны? – с горечью подумал Йозеф. Их одиночество и боль были так понятны ему, что его собственные переживания на миг утратили остроту. Теплое, почти забытое чувство сострадания тронуло, казалось, навсегда застывшее сердце.
Он подошел к детям. Большие круглые глаза, наполненные слезами и тревогой, смотрели на него. Йозеф гладил серые, как старая солома зимой, давно не мытые волосы мальчугана и что-то говорил им. Дети не понимали языка Йозефа, но его голос, мягкий и добрый, вызывал доверие. Они придвинулись ближе, и Йозеф почувствовал холодок робкого и деликатного прикосновения к его руке. Он положил свою руку на руку ребенка и она, как птенец, под крылом матери, успокоилась в его ладони.
* * *
Осень, как ни старалась помочь выбивающимся из сил людям, вынуждена была сдать позиции наступающей зиме.
По первопутку, Вальтер Бош, начальник их поселения, все-таки решил сходить в Каменный ручей – деревню, о которой говорили геологи. Небогатые жители ее, тем не менее, поделились, чем могли, и ходоки вернулись с довольно большой поклажей, в которой кроме спичек, гвоздей и керосина были вяленые мясо и рыба, немного муки и старые залежалые сухари. По этому поводу устроили праздник в центральном доме-землянке, которая была немного просторнее других.
Йозеф помнил тот вечер.
Получив свою порцию тюри – супа из размоченных сухарей, и два небольших куска вяленой рыбы, Йозеф вышел наружу. Жадно глотая, до последней капельки выпил пахнущее хлебом варево, подержал остываюшую пустую кружку, вдыхая оставшийся в ней хлебный запах, затем аккуратно положил в карман вместе с рыбой.
…Жизнь поселенцев концентрировалась вокруг сведенной до минимума активности, необходимой для выживания каждого в отдельности и всех вместе в условиях практически первобытного существования. Поддержание огня внутри землянки было главной задачей. Огонь горел днем и ночью без перерыва, и его необходимо было подкармливать постоянно, чтобы сохранить хотя бы минимальное тепло. Это было непросто. В одной из землянок подросток, следивший за огнем ночью, заснул. Сильный снегопад, начавшийся с вечера, забил дымоход, и все, кто находился в землянке, угорели. Снег шел несколько дней, замуровывая ветхое строение, и только когда он прекратился, с трудом выбравшиеся наружу поселенцы смогли откопать погибших. В какой-то мере они даже завидовали своим умершим товарищам, их окончившимся мукам. Но мертвое – мертвым, а живое – живым. Все, что осталось от ушедших в мир иной – еду, одежду – разделили между членами общины. Йозефу достались варежки и шапка.
На самодельных снегоступах Йозеф не мог далеко уходить в тайгу ставить силки и потому очень редко приносил что-либо из леса.
Вальтер Бош вежливо, но очень настойчиво посоветовал быть поблизости: – Вас нам будет очень не хватать, если вы пропадете в лесу.
– Какая от меня помощь? – пытался возразить Йозеф.
– Пожалуйста, не возражайте мне. Вы нам очень нужны сейчас, а потом будете еще нужнее.
Вальтер Бош прочел искреннее недоумение в глазах Фишера: – Поверьте мне, – он положил руку на плечо Йозефа.
Землянка, в которой жил Йозеф, вмещала пять семей и несколько одиночек. Они называли свое убогое жилище «наш дом». Жилое пространство было разделено на шесть крохотных отсеков. Фишер делил свой угол вместе с двумя другими мужчинами, что исключало всякую возможность остаться наедине с самим собой, с собственными мыслями, и не мешать соседям по конуре…
Йозеф подошел к своему дому. Было время вечерней молитвы. Он посмотрел на темную синь бездонного неба, обсыпанную громадными, в кулак, яркими, как осколки луны, звездами. Неутоленный голод перекатывался в животе и отдавал тянущими болями в груди. Йозеф затянул веревку потуже, чтобы уменьшить сосущее ощущение в пустом желудке, и попытался сосредоточиться на молитве, но все подавляющий голод и пронизывающий холод делали слова просто полыми оболочками, пустыми, без всякого смысла. Он заставил себя сосредоточиться на молитве, но мысли ускользали, как-будто он думал об умирающем дальнем родственнике, о котором только и знал, что тот существует, но никогда его не встречал. И было неважно знать, жив этот человек или уже умер.
Внезапная боль под ложечкой вынудила Йозефа согнуться. Пытаясь облегчить ее, он сделал глубокий вдох, и тысячи ледяных игл вонзились в его легкие. Он закрыл глаза. Йозеф не знал, как долго он сидел так. Глубокая тишина окружила его. Он перестал чувствовать холод. Ему вдруг стало тепло и уютно. Он увидел себя в своем родном доме, лежащим в чистой постели с накрахмаленной простыней и мягкой, из гусиного пуха по душкой, пахнущей чистотой свежевыпавшего снега, увидел свою маму, на которую так была похожа любимая его жена. Этот тип женщин с их утонченной красотой, гибкие, с темными бровями и тонко очерченным профилем вели свой род, видимо, еще от Рахели, любимой жены праотца Якова. Такими библейски красивыми были жена и мать Иосефа, именно такой он и увидел молодую свою маму.
Она подошла к нему и только еще влажной после умывания рукой ласково и нежно погладила его по лицу: – Йосэле, вставай, пора идти в школу.
Йозеф пытался удержать ее руку на щеке, но мать ушла, не сказав больше ни слова. Только ее прикосновение, мягкое, теплое, влажное задержалось на его лице.
Йозеф открыл глаза и прямо перед собой увидел пару желтых собачьих глаз. Собака, оставленная геологами, слизывала снег с его лица, смотрела на Йозефа и молча ждала, чтобы он встал и пошел в тепло, в дом, который был всего в паре шагов.
– Похоже, еще один крупный снег идет сюда, – сказал Фишер, уверенный, что собака понимает его. – Надеюсь, что наша крыша удержит его, – он поглядев в небо, и благодарно потрепал псину по мохнатой холке, достал кусок рыбы из кармана, отдал его собаке и пошел к дому.
Его голова была легкой, и колокольчики все звенели в ушах легко, празднично, не по-зимнему. Он постоял некоторое время перед низкой дверью, не решаясь открыть ее. Не было никакого желания возвращаться в голод и холод, к стойкому запаху немытого человеческого тела, к склизким, промерзшим стенам хижины и темноте пространства за этой дверью. Он был счастлив здесь под небом и хотел умереть с радостью в сердце. Тяжело и неуклюже он протиснулся в дверь. Несколько человек сидели возле печки, пытаясь вобрать в себя как можно больше тепла, прежде чем ложиться спать. Они прервали разговор и посмотрели на Йозефа.
Он прошел к сооруженному из жердей и покрытому тряпьем лежаку, привычно обернул голову тем, что осталось от талеса, прикрыв нос, рот и глаза. Материя была старой и грязной, но Йозеф ее не стирал, боясь, что исходящий от нее дорогой ему запах прошлой жизни, в которой были его любимые жена и маленький сын, может исчезнуть. Вначале этот запах был очень слабый, почти неуловимый, но со временем стал сильнее, и Йозеф считал это чудом. Этот запах примирял его с гнетущей действительностью и ограждал от всяких звуков общежития, словно за этой тканью Йозеф всегда был вместе со своей семьей.
Легкая улыбка тронула его губы, и Иосиф заснул.
* * *
За пять лет, проведенных среди ссыльных поселенцев, Йозеф Фишер сблизился с немецкими крестьянами, простыми и трудолюбивыми людьми. Особенно он ладил с их детьми.
Фишер организовал школу, где обучал ребятишек математике, тому, как отличать полезные растения от вредных и плохих и как распознавать планеты и созвездия на небе. Вместе с детьми он разбил небольшой сад за школой, которая временно помещалась в многосемейном бараке, где жил Йозеф. Каждый день, начиная с ранней весны и кончая поздней осенью, реб Фишер и его ученики были заняты в саду, выращивая разные овощи и растения из семян, привезенных геологами из больших городов, где они работали зимой.
Нетронутая девственная земля с благодарностью отзывалась на заботу о ней. В саду, укрытом от холодных северных ветров крепкой стеной дома и согреваемом солнцем с раннего утра до позднего вечера, красовался цветник – их общая гордость. Цветы и растения, которые Фишер и его питомцы принесли из леса, сохраняли свою декоративную прелесть от начала весны до глубокой осени.
Раньше всех сквозь еще не растаявший снег пробивались крокусы, усевающие цветник пестрыми мушками, и подснежники с кристально-белыми цветками. За ними торопились синие пролески и многоцветные примулы-баранчики, желто-белые львиные зевы и дикие гвоздики с бело-розовыми лепестками. Королевская лилия, прозванная в народе «рябчиком» за множество черных точек и штрихов, покрывающих оранжевые и желтые лепестки, выбрасывала ввысь вывернутые наружу кудри. Цветы и цвета сменяли друг друга: отцветали одни растения, зацветали другие, и так до самых морозов.
По границе сада струился маленький родничок, и ребята сделали запруду, превратив ее в небольшой водоем, куда запустили мальков хариуса, пойманных в ручьях и речушках, которых было премного в лесу. Мальки выросли, но в первое же лето их выловила прилетевшая с реки серая цапля. Но зато незабудки и ирисыкасатики, посаженые вокруг прудика, оказались удивительно жизнестойкими и из года в год радовали всех жителей деревни своей небесной голубизной. Весь сад был обрамлен кустами диких пионов и роз, цветущих до первых заморозков громадными розовыми цветами.
Йозеф интуитивно понимал и чувствовал каждое растение, знал, какой земли и сколько света нужно каждому кустику. Он часто разговаривал с растениями. Дети смеялись и ласково шутили над стариком, говоря: – Наш учитель любит цветы, а цветы любят его.
Он тоже с нежностью относился к своим «киндерлэх», которые следовали за ним всюду: когда он шел в лес или копался в саду. В своей выбеленной дождем и солнцем одежде, самодельной шляпе, сработанной из длинных стеблей осоки, с длинными волосами и спутанной бородой, Йозеф напоминал бы пугало посреди огорода, если бы не дети, роящиеся около него. Йозеф всегда светился улыбкой и глаза его искрились под мохнатыми бровями, когда он говорил с детьми о цветах, травах, птицах и всякой живности.
Поселенцы восхищались яркими красками цветов, удивлялись размерам и урожаям овощей, которые он и его ученики получали с небольшого участка.
– Мой отец приучил меня с детства к деревенской жизни – отвечал Йозеф, когда жители деревни открыто в глаза хвалили его. В эти минуты в нем трудно было признать прибитого жизнью еврея, который потерял свою семью.
Йозеф был также и счетоводом. Однажды Вальтер Бош попросил помочь ему составить сводки о выращенных продуктах и количестве их расходования за месяц: – Нам нужна ваша помощь, чтобы вести учет нашей жизни: сколько у нас людей, как долго мы работали в огороде и лесу, что мы сделали, сколько и чего израсходовали. Вы понимаете, реб Фишер, насколько это поможет нам планировать нашу жизнь и потребление зимой.
– Ну почему только зимой? Если все делать с умом, то можно будет планировать и следующий год, – сказал Йозеф и напомнил Вальтеру библейскую историю Иосифа, сына Якова, как тот жил у фараона и вел хозяйство всей империи.
После этого разговора, в конце каждого месяца, после обязательных работ в лесу и в поле, они садились за бухгалтерские записи. Деревня была маленькой, для Йозефа бухгалтерия не была утомительна.
* * *
Сегодня его жизнь снова делала поворот, уводя в неизвестность, тот великий мрак.
Все поселенцы от мала до велика вышли попрощаться с ребе Фишером. Одна из старших девочек приблизилась к старику, неловко поцеловала его в щеку и с глубоким книксен дала ему букет. Мокин узнал в них незабудки, что растут около бочажин, но эти были особенно непорочными, какими-то невзаправдашне-крупными и удивительного нежно-голубого цвета.
Йозеф взял цветы и ласково посмотрел на девушку:
– Заботьтесь о нашем саде, Ольга! – По-русски он говорил хорошо, хотя и с заметным акцентом.
– Мы обязательно будем, учитель! – ее голос дрожал, она была готова расплакаться.
– В классе я оставил инструкции, как ухаживать за растениями, – он нежно коснулся соломенных волос девушки.
– Теперь я совершенно одна! – девушка не смогла сдержать слез. Это была девочка-сирота, потерявшая своего единственного брата в первый же месяц их пребывания в этом месте.
