скачать книгу бесплатно
Костя стоял у двери, чувствуя, как воздуха в груди становится мало. Это воспоминание, эта шутка отца… Он даже не вспоминал её раньше. Вспомнил, глядя на дверь и думая о радио.
Была не была. Он провернул ручку, дверь открылась. Он не знал, что ожидал за ней увидеть, но резкий вдох, прерывистый, как у детей, после того как они прорыдали несколько часов, а потом успокоились, вырвался из его груди. Воздуха стало ещё меньше, ноги снова подводили его и теперь казались холодными и чужими. В комнате никого.
Кресло, то самое кресло, скрип которого ему померещился на днях, стояло развернутым от стола к двери. Обычно именно так его встречал отец, когда Костя заходил в комнату. Он поворачивался в кресле, хмуро поправлял очки, вздыхал раздражённо и спрашивал: «Что?». И Костя тут же забывал все слова, которые хотел сказать, все вопросы, которые хотел задать, все просьбы. Тогда взгляд отца становился чуть злым, выжидающим. Сын отвлекал его от работы и это злило. “Возвращайся, когда вспомнишь, а пока не мешай мне” – говорил он в ответ на такое долгое молчание. И Костя уходил, не возвращался потом, просил маму узнать, что нужно. Она соглашалась.
Еле оторвав от кресла взгляд, Костя прошел внутрь кабинет, борясь с ощущением того, что ему сюда нельзя. Будто вот–вот кто–то выйдет и отругает его за то, что он зашел сюда без разрешения и снова отвлекает, мешает, толком не объясняя зачем нарушил покой этого места. Окна, с плотно задернутыми шторами теперь, казалось, специально скрывали свет. В этом месте ему не рады, уходи. Остальная часть дома, может быть, ещё выносит твое существования, но эта без обмана заявляет, чтобы ты катился отсюда куда подальше и ничего и никогда здесь не трогал.
Картины весели на своих местах. Карта города, подаренные друзьями масляные портреты, копии Айвазовского. Евгений Дмитриевич обожал море, грезил о нём. Пару раз они даже выезжали семьей, но чаше он уезжал в один, в командировку, по обмену. На эти два, а иногда три месяца, в доме становилось чуть больше света, а стены казались чуть дружелюбнее, будто тоже выдыхали с его отъездом. Но сейчас все изменилось. Родителей здесь больше нет, но Дом продолжает злиться на него. Может, не может простить ему отъезда? Не может простить одиночества.
В отличие от стола в его «детской», этот был чист. Будто новый. Только обшарпанность дерева выдает его возраст. И длинная прорезанная линия сбоку – Костя как–то со зла оставил её кухонным ножом. Евгений Дмитриевич даже не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Тогда это было бы ещё более стыдно. Несколько недель Костя потом не находил себе места. Ведь если отец заметил – нужно было извиниться, но если нет, то он бы расстроился, разозлился, а так он этого не замечает и проблем ни у кого нет.
Радиоприёмник, другой, новее, стоял на стеллаже с книгами и грамотами. Часть из них – конференции, другая – он даже не знал. Они просто стояли там всегда. Не захотев больше разглядывать это место, Костя схватил радиоприёмник и поспешил выйти из комнаты. Как только дверь за ним закрылась, он услышал знакомый скрип. Будто кресло вернулось за свое место – за стол. Он мог поклясться, что на секунду, всего на одну, ему показалось, что он услышал стук пальцев по клавиатуре. Быстрый, аритмичный и громкий. Костя остановился, затаил дыхание и прислушался. Тишина. Странное щекочущее желание открыть дверь и проверить зародилось где–то в районе лопаток, переместилось в шею, заставив её дернуться в сторону. Эти тики не посещали его со времен школы. Пропали, как только он переехал в Санкт–Петербург. Он тогда, кажется, и не заметил, как они ушли. Их становилось меньше, а затем память о том, что они вообще были безвозвратно стерлась. Оказалось, что нет. Костя сжал пальцы в кулаки, ещё одна забытая привычка, и спустился вниз, в гостиную, не оглядываясь назад. Он затылком чувствовал, как Дом улыбается ему вслед. Издевается, заигрывает, как хищник гоняет жертву перед тем, как поймать и растерзать. Так интереснее.
Костя не верил в существование сверхъестественного. Но это место было исключением, ведь все что здесь происходило, казалось, естественным, свойственным ему и его природе, а значит вполне могло быть реальным. Был ли он таким сразу же, когда его построили? Стал ли он таким после продажи второй части или после возвращения её назад? Чувствовал ли папа, проводя здесь детство, как этот Дом живет, двигается и наблюдает? И если да, то зачем остался здесь после и оставил здесь его?
Гостиная не изменилась. И не должна была, но почему–то это удивило Костю. Его воображение уже нарисовало темные руки, тянущиеся за ним из глубин книжных полок. Но комната оставалась такой же. Все вещи на своих местах. Тишина.
Костя воткнул вилку от приёмника в ближайшую к дивану розетку. Покрутил колесико волн. С шумом, но послышался различимый голос. Подкрутив ещё, он попал на радиостанцию.
«На часах пятнадцать часов пятнадцать минут, а это значит, что с вами программа хит–парад недели и я её ведущий Дмитрий Лебедев, не переключайтесь».
Дима Лебедев? Тот самый, с которым они ходили вместе в школу и дружили с первого класса? Здорово, что он все ещё занимается музыкой. Это погрузило Костю в уже хорошие и более теплые воспоминания о жизни в этом городе. Он никогда раньше не задумывался, что вычеркнув этот Дом и всё, что здесь происходило, он закрыл от себя и всё, что было ему здесь близким. Друзей, первую любовь и отношения, школу, музыкалку, репетиции в актовом зале, первые сигареты за гаражами. Это вызвало легкую улыбку. Успокоившись, погрузившись в воспоминания, он даже не заметил, как уже играла какая–то незнакомая ему музыка с приятной мелодией. Кажется, певица пела строчки «Жизнь была ивой и прогнулась под твоим ветром», по крайней мере, это единственные слова, которые он уловил. Костя не заметил, как прикрыл глаза и уснул. Приятная температурная усталость больше не давила на глаза, она их закрывала.
Он проснулся уже утром, проспав, кажется, все двенадцать часов. Девять тридцать утра. Голова была более ясной, чем вчера, но спину и ноги неприятно ломило. Приятная тяжесть одеяла грела. Костя в ужасе вскочил, поджав под себя ноги. Одеяло не просто лежало на нём, оно было подоткнуто под его ноги. Так делала мама, когда он болел. Осознание того, что засыпал он без него, ударило по голове с размаху, не дожидаясь, когда он проснется и придет в себя. Он пялился на комок ткани в конце дивана так, будто увидел призрака. Это было равноценно в этой ситуации.
– Я проснулся, укрылся, потому что замерз, но не помню этого с утра из–за температуры, – прошептал себе под нос Костя.
Он произносил это снова и снова, как заговор, который должен был снять наложенное на него проклятие. Окончательно убедив себя в правдивости произнесенного, Костя отправился завтракать, стараясь отогнать от себя эти страхи. А это всего лишь третий день здесь. Или четвертый? И кто знает, сколько ещё впереди?
Пропали запахи. Он понял это сразу, как только открыл холодильник. Обычно от него шел еле уловимый аромат старой изношенной техники. Не мерзкий, но и не из приятных. Сейчас – ничего. Он ещё раз проверил, жаря яичницу – ничего. Делать было нечего, поэтому он всё же принялся завтракать. Вкусы, на удивление, остались такими же, разве что чуть более приглушенными. Мама бы даже обрадовалась такому. Он ведь вечно капризничал из–за того, что еда странно пахла.
Закончив завтракать, он сходил в душ. После этого, на протяжении чуть больше получаса, даже казалось, что самочувствие стало лучше. Но знакомая ломота в теле снова вернулась в течение часа. Градусник показал 37.6. Костя тяжело выдохнул. По крайней мере дышал он нормально. Загнанно и чуть рвано, но это было хорошо забытое привычное дыхание в этом месте и не имело никакого отношения к болезни. Казалось, что Дом давил настолько, что контролировал и это, давая вдохнуть ровно столько, чтобы не задохнуться, но не столько, чтобы дышать.
Произошедшее утром то и дело непрошенным гостем всплывало в голове. Будто ища внимания. Капризный Дом. Просто несносный. Эгоистичный и мерзкий избалованный ребёнок. Ему не хотелось уделять внимания. Он не заслужил.
– Хорошо, – согласился Костя на очередную такую мысль, – хорошо. Здесь самые заботливые в мире призраки, которые поправляют мне одеяло. Это ты хотел услышать, Домишко? Спасибо за заботу! Я бы покланялся тебе в ноги, но боюсь, что на убежище Бабы Яги ты все–таки не тянешь, хоть и пытаешься, поэтому простого спасибо, думаю, будет более, чем достаточно, договорились?
Как и ожидалось, Дом, в ответ на эту тираду, молчал.
