скачать книгу бесплатно
. Не спал всю ночь. Растянувшись на полу, крутился из стороны в сторону под солдатским плащом. Строил горячечные планы. Все мечты врывались в мою голову: видеть Св. Софию, мозаики, минареты, завуалированных турчанок, услышать дивные песни, нежную, унылую музыку, жить в фееричной столице, которая столетиями притягивала моих предков. Я чувствую её пульсацию в мельчайших деталях. Вчера молодой художник, мой ученик, сказал, что один из его приятелей поедет в Царьград и, может, привезёт мне краски.
Итак, я покинул Москву, одетый только в мой плащ. Картины, краски, холсты, манускрипты, книги, типографские клише – всё добро моё осталось там, до последней кисти и карандаша. Я запер мою дверь на деревянный засов и написал на ней мелом: «Нет оружия, прошу сохранить!»
Поехал на станцию в летней одежде. Чудом заскочил в пригородный поезд, позже путешествовал на платформе вагона с красноармейцами, которые прямо со школьной парты шли воевать с Деникиным.
Долго мерещились мне колоссальные афиши, расклеенные на стенах дворца: «Кто едет из Москвы без специального разрешения, того расстрелять». Спас меня только мой плащ. Во время всей дороги ни один большевик не спрашивал меня о бумагах (носа не высовывал на станциях). Теперь голый, как дитя, что только родилось. Был профессором искусств в «Государственных мастерских», членом Комиссии музеев и, в конце концов, имел свою «жилу»…
Жгучая жажда бродяжничества и путешествий перевернула всю мою жизнь.
16 ноября
Блуждал, не находя успокоения, внутренне сломанный, больной. А так хотел бы работать! Никакой развязки, никакого выхода. Чувствую себя как в тюрьме. Царьград – фантастический, пугающий, и именно к нему мой путь и в нём моя судьба.
Этим утром, после того как всю ночь пережёвывал мои мысли и надежды, я сказал Николаю:
– Решил ехать в Царьград! Как – сам не знаю. Но оставаться мне здесь дольше невозможно!
– Давай подумаем, ты же погибнешь там! А.А.
рассказывал тебе, что там только купцы, ищущие наживы, и спекулянты. В Царьграде никого не будет волновать твоё искусство.
– Там всё создано для меня. Смотри: этот Золотой Рог, Босфор, дворцы, минареты, турчанки… Я устрою выставку и, может, справлюсь.
Море и простор особенно захватывали мою душу, исполненную до краёв не знаю какой тревогой. Вчера в сумерках я заметил на горизонте полосу пара и узкие пряди дыма на чистом осеннем небе. Корабль пробивался прямо на юг, вероятно, к Константинополю.
21 ноября
Каждое утро во время заморозков, одетый в свой плащ, бегу к чайной, где извозчики пьют чай. Нет угля. Наша хозяйка не хочет больше подавать нам самовар. Невозможно раздобыть спирт или керосин. Не выхожу совсем на улицу. В конце концов, нечего на себя надеть. В холодной комнате работаю допоздна над своими акварелями.
22 ноября
Ура! Еду! Вчера, вернувшись очень поздно с морской базы, Николай сказал мне несмело:
– Ты знаешь, твой план осуществится. Завтра в три часа «Николай 119-й» отправляется в Яффу, где примет груз яблок. Он заедет в гавань в Царьграде. Хотел бы ты ехать кухонным помощником? Будешь чистить картошку, помогать повару Возможно, что поедешь как матрос. Объявишься завтра в морской базе, тебя запишут.
Я онемел перед таким чудом. Без паспорта, бесплатная поездка в такие страшные времена! Газет не читаю, но это спокойствие и тишина таят в себе «исторические» события.
24 ноября
В течение 24 часов на палубе. Ночь провёл на помосте. Едем не прямо в Царьград. Делаем остановку в Новороссийске. Море шёлковое, сияющей черноты. Слышно, как бьют в борта его широкие, ленивые волны. В душе царит покой. Можно было бы сказать, что кто-то снял верёвку, которая давила мне горло.
Но вчера сколько драматических моментов! Никогда не забуду той минуты, когда овладело мной сомнение.
Бежал в порт, распрощавшись с Николаем (может, навсегда). Внезапно останавливает мысль о моём будущем. На углу одного дома остановился, возвращаюсь. Потом плетусь снова в порт. Будет, что будет…
Беда! Корабль уже отплыл? Нет, узнаю, что он сменил причал. Внизу лестницы дружески встречают меня матросы. Еле успел втиснуть в какой-то угол мой узел, как появилась комиссия военного контроля… Сколько страха! Наконец с грохотом поднимается якорь. Издали уже рассматриваем маяк на Херсонесе: первые огни Севастополя теряются в величественной картине ночи. Никогда и ни один из моих выездов не наполнял меня такой радостью жизни! Еду в Царьград! Моя мечта осуществляется. Чувствую, что меня ведёт рука Провидения.
Новороссийск. Эстакадная пристань. Открытка. Нач. XX в.
Вчера в полночь мы плыли вдоль берегов Крыма. По огням я распознавал незабываемые окрестности, вспоминал незабываемые путешествия. Это там случились мои первые художественные пробы, мои блуждания и моя работа на скалах и в пещерах
. Форос, Кикенеиз, вершины, которые поднимаются над Алупкой, многочисленные, неизвестных имён полуострова.
В.Д.
живёт здесь! Сколько воспоминаний! С ним делил я первую радость обретения солнца, цвета. Радость, которую сопровождали бунт и пантеизм памятной эпохи импрессионизма. Той ночью какая-то странная особа – поэтесса – погадала мне… Молодая, бледная, с загадочными, как у кота, глазами.
«Линия искусства очень у вас заметна, вы – художник», – добавила она, бросая удивлённый взгляд на мой плащ. – Вы поедете в Париж, станете знаменитым во всей Европе, женитесь в 1927 году и будете жить до 91 года»
.
25 ноября
С утра укладывают сено. Большие пахучие шары летают в воздухе. Коловорот для подъёма груза грохочет, заикаясь, и издалека слышны могучие сильные удары: бум! бум! бум…
Пенные гребни забегают на мол, за которым глухо бунтует море. Трагические отблески прожекторов погружаются совсем в тёмную ночь, как если бы они были живыми существами и двигали своими гигантскими плавниками. За ними взбаламученное чёрной зелени море, тёмно-синим пятном на нём какой-то остров.
Вокруг меня в тёмном, что вызывает отвращение, трюме, господствует темень. Этим утром мне выдали книжечку матроса второй категории. Охраняемый ею, я проскользнул между отрядами стражи, чтобы осмотреть Новороссийск – его молодой и цветущий порт, который охватил обширным полукругом море.
На рынке грязь непредставимая. Всюду кишат спекулянты. Белый хлеб, всяческая еда. У меня осталось из денег четыре «катеринки» по 25 рублей и один «колокольчик» Деникина (сто рублей)
. Я купил большой круглый хлеб и ещё кое-что, чтобы перебиться первые дни в Царьграде.
Вернулся на корабль в шлюпке, переплывая рейд – зелёный, как ящерица, и широкий, как озеро. Вокруг везде мрачные горы, выщербленные сердитым норд-остом. У их подножий придавленные хатки, огромные здания элеватора и белые трубы цементного завода.
Как это всё живёт в моей памяти! Когда я был студентом, побывал здесь проездом в Красную Поляну
. Там она поднимается на высоту среди эпического пейзажа, узких русел рек, ледников, девственных лесов (помню, в дупло одной сосны я всадил палку размером в два аршина), логовищ медведей, оленей и барсуков. Никогда не забуду рогатых туров, их боёв на недосягаемых горных вершинах. Тут я почувствовал впервые могущество и чары Кавказа, этот единый мир в горах.
26 ноября
Море совсем спокойное. Ноябрьское солнце светит без лучей. На куполе неба застыли неподвижно в полном зените тонкие листочки облаков.
Вчера ночью покинули мы Новороссийск, чтобы вырваться в беспокойное и чёрное море. Тихий месяц светил, окружённый облаками, сильные волны вздымались. Но не было никакого ветра. Высокий мыс проступал бесформенной массой. Будто копья, торчали из воды мачты затопленных кораблей. Эскадра Чёрного моря обрела там в 1918 году свой покой
. Трагическая картина будто пригрезилась мне во сне.
Сегодня – всё спокойное, ясное, улыбающееся. Издали догоняет нас стая дельфинов. Сначала они плывут рядом, позже рассыпаются во все стороны, гоня рыбу к бортам корабля (об этом рассказывал мне один «морской волк»). Они плавно подпрыгивают, плескаются, разбрызгивают радостно струи воды кристальной прозрачности. Один подпрыгивал до высоты ватерлинии корабля: большой, солидной эластичности, будто рессора из железа. Его спина в чёрных спиральках, живот белый. Пробивает, будто сверло, компактную массу воды и, кажется, улыбается, вжимаясь в белую шумную пену.
Какая-то татарка вылезла на палубу. Целая родня едет из Бахчисарая в Стамбул. Бабушка одета в юбку, которая спадает к ногам. На голове у неё светло-красная повязка, удерживающая концы её белой чадры, бахрома которой, вышитая золотом и серебром, развевается с каждым дуновением ветра. Она прикрывает ладонями лицо и смотрит долго вдаль.
Повсюду, куда ни глянь, море бежит и простирается в бесконечность.
Заплываем в сердце Понта Эвксинского
. Ни одного острова, ни чайки, ни лодки. Вода и небо дышат нетронутой свежестью.
Со вчерашнего дня начал учить у татар турецкий язык. Люблю медлительность и жёсткость этой странной речи с её гортанным бормотанием и поющими звуками, часто – неуловимой тонкости.
27 ноября
Ночь была холодная. Одна русская, завёрнутая с ног до головы в шотландский плед, всю ночь не смежила глаза.
– Невозможно спать на холодных досках.
Она сидит, как чёрная статуя, на сундуке с книгами, которые везёт своему сыну в Царьград.
С торсом, опущенным на колени, и головой, сжатой мозолистыми руками, дремлет один моряк. Его измятая феска мигает в темноте, словно фонарик.
Широкий, просторный трюм почти пуст. Столько людей спит! Евреи, греки, армяне – эти путешествуют с выгодой.
Толстые женщины исчезли в пуховых перинах, матрасах и подушках. Бесцветные лица, уставшие черты.
Никто не говорит о Царьграде, о «золотых», зашитых в мешочки.
Босфор
29 ноября
Что за день! Спешу записать в моём дневнике то, что я видел. Холод разбудил меня поздним утром. Очень счастливые турки бродят по палубе. Кто-то вскричал: «Земля!» В море сверкает багровое и огромное солнце. Влажно и холодно. Слева от оборонительного вала чуть вырисовывается пологий хребет Анадолу
, как называют его турки. Чувствую, как душа содрогается. Приближаемся.
Внезапно погода меняется. От Севастополя в течение шести дней было солнечно. Сегодня впечатление, будто бы кто-то погасил свет. Небо омрачается, и всё море покрыто маленькими синеватыми романтическими волнами. Можно увидеть узкие ворота Босфора. Слева, на высоком, более возвышающемся мысе едва проступает, словно белый маяк, столб какого-то минарета. Справа второй, нижний мыс без какого-либо следа населения. Между этими двумя полуостровами простиралась когда-то цепь генуэзцев, которой они запирали вход в Босфор, подобно другой цепи, которой византийцы закрывали вход в Золотой Рог
.
Нежная, синеватая дымка заслоняет горизонт, на котором едва можно заметить несколько спиралей дыма. Корабль берёт направление на Чаталджу
. Из ворот выдвигается рыболовецкое судно с треугольным парусом. Так Европа и Азия разделены с праисторических времён толчками вулкана. Перед нашими глазами разворачивается теперь картина эпического величия. Берега возвышаются, и мы проплываем совсем близёхонько около грозных скал красно-медного цвета. Краски налиты зеленью, пурпуром и синью-индиго. Величавая византийская мозаика. Небо становится мрачнее и суровее. Всё здесь дикое, тяжёлое, угрожающее…
Проплываем ещё несколько вёрст. Показывается первое село. Мои жадные глаза не устают. Малюсенькие азиатские силуэты. Хатки с усложнёнными крышами, украшенные балконами, покоятся на сваях. Румели-кавак
– первая пристань для кораблей, плывущих из Чёрного моря. Здесь надо пройти карантин.
На пароход поднялся первый турок: высокой осанки, одетый по-европейски. Его новая, чистая феска сидит аккуратно на голове. Он говорит свободно по-французски.
Румели Кавагы (Румели-кавак). Открытка. Нач. XX в.
Всех нас собрали на палубу. Османский эскулап прописал нам четыре дня карантина. Какая драма! Ожидать четыре дня, пока сможем въехать в Царьград. Но даже совсем скупой бакшиш всё устраивает. Собрано по двадцать четыре пиастра
с человека, и турок отошёл довольный. Но несчастливцы, которые не могли оплатить карантин, должны побывать в бараках, искупаться и отдать для дезинфекции одежду.
Возвращаясь на борт корабля, толстые, шумные женщины громко рассказывали, как во время купания появился среди голых «красавиц» (россиянок, армянок, гречанок, евреек) какой-то турок..
Женщины принесли первый запах страны: зелёные веточки рододендрона с красивыми розовыми торчащими ягодами, как клубники. Маленькое, тихое село расположено словно сокровище среди буйного пейзажа. Между мощными раскидистыми тополями стройно высятся минареты и кипарисы. На берегу лежат опрокинутые курносые лодки. Облака плывут над густо-синими горными хребтами. А на первом плане холмы – изумрудно-зелёные.
Окраины Константинополя. Берег Босфора. 1919
И вот я в Турции! Никогда не испытывал такого прилива умиления. Спешу в трюм, беру бумагу и начинаю рисовать. На борт взбирается лоцман, корабль поднимает якорь. Пассажиры собрались на верхней палубе. Многие смотрят через бинокль. Они не могут оторвать глаз. Берега то расходятся, открывая долины и холмы с пологим спуском, то внезапно поднимаются.
На широких склонах, которые простираются у подножия гор, появляются сады, виллы, дворцы, замки. Вдоль хребтов, выше и ниже, чёрные сосны, будто нарисованные углём, раскрывают густые зонты. Всё вместе образует необычный вид: серый, синий, чёрный, грозный. Начинают падать крупные капли дождя (под ними моя бумага морщится). Тучи прядут. Вода обретает цвет тёмно-зелёных изумрудов. Корабль движется медленно в полной тишине.
Берега разворачиваются феерической панорамой. Мимо нас движутся с поднятыми мачтами флотилии лёгких шаланд (какой ритм!). Вода, растрёпанная пеной, совсем белая.
В Бюйюкдере, в столетнем парке, стоит дворец российского посольства
. В заливе причалены две лодки. Делаем поворот, и неожиданно вырастают, словно из-под земли, унылые очертания башен, которые восходят по косому склону гор. Одна из них поднимается над самой водой. Крепкие средневековые стены прорезают зубцами горизонт. Чёрные кипарисы и тополя оформились фалангами: крепость Мохаммеда – Гюзельгисар
, – подсказывает мне какой-то турок, мой проводник.
Вид на Босфор и Скутари. 1915
Проплываем самую узкую часть Босфора. Здесь проходил старейший путь, соединявший два континента. Из седины истории всплывают имена Дария, Ксенофонта, Олега, Готфрида Бульонского
. Сколько прошло тут азиатских и европейских войск!
Вид на мечеть Сулеймание и Золотой Рог. 1910-е
Любопытство усиливается. Берега расширяются… Бегаю как сумасшедший с одного конца парохода на другой, с листками бумаги, увлажнёнными дождём. Не успеешь задержать взгляд на горе или мечети, как она уже исчезает, уступая место белому дворцу, окружённому водой. Надо бы руки старого японского мастера, который схватил бы на лету эти формы и краски.
Облака опускаются очень низко, медленно опускается ночь. Дым и мощные силуэты военных кораблей заслоняют бледную линию горизонта. Выплываем на широкие воды. С одной и другой стороны возникает панорама бесконечных поселений. И прежде всего ищу (всё мерещится мне растушёванный рисунок) Св. Софию. Мой турок показывает на четыре минарета и купол, установленный на оранжевом кубе – «бу Айа София…»
Вот знаменитая церковь! Наш пароход – русский, поэтому нам не позволено приближаться к пристани. «Николай 119» быстро плывёт к Скутари
. С высокого красного берега смотрят на нас вблизи мечети, величественные жёлтые казармы, малюсенькие хатки. Над нашими головами появляется и исчезает целая масса минаретов. Глаз не может объять такой широкий простор. Синий воздух наполняет грудь. Корабль замедляет свой ход и вдруг бросает якорь. Мы сделали 60 километров по Босфору, остаётся ещё восемь до Царьграда.
Слева Стамбул, справа Галата
. Не видно моста. Он закрыт башней Вавилона
. Дымоходы печей, мечети, флаги – еле видно. Серые грязные клочья дыма, чёрные точки, белые шары, которые светятся, – всё это смешивается в широком рейде и прекрасном узоре. За мостом купола и минареты, лёгкие, высокие, прозрачные, достигают неба. Над Галатой и побережьем размещается Пера
: посольства, большие дома-казармы, небоскрёбы с рябыми стенами. На крутой башне Галаты величественно развевается французский флаг
.
Будто картина в синеве – невозможно оторвать глаз. Выстаиваю часами на палубе. Недалеко от нашего корабля показывается башня Леандра
. За ней Босфор простирается в бесконечность Мраморного моря. На горизонтах мерцают покрытые синим туманом острова. Корабли появляются как чёрные точки. Возникают сине-голубые глыбы, тянутся гирляндами и зажигаются то тут, то там в разбросанных окрестностях. А за ними молчаливая восточная феерия, за которой можно угадать людей, движение, жизнь. Их шум и вздохи растушёваны ночью и издали доходят и до нас.
Какую встречу готовит мне завтра Константинополь?
Галатская башня. Кон. XIX в.
II. Царьград
В еврейском приюте
