Мешочек

скачать книгу бесплатно

Мешочек
Максим Гринкевич

Что такое четыре года в масштабах истории? Мелочи, о которых не стоит и говорить. Но только если не уточнять, что это период с 2018 по 2022 годы. Тогда всё сразу меняется. Это книга о людях, о мире и о том, что я почувствовал за эти четыре года. Про вас там тоже что-нибудь наверняка найдётся.

Мешочек

Максим Гринкевич

Редактор Михаил Комаристый

© Максим Гринкевич, 2022

ISBN 978-5-0056-4758-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

От автора

Моя новая книга «Мешочек» – это своеобразное продолжение самой первой моей книги «Было: не было». Сюда вошли тексты, написанные мной за четыре года. Что такое четыре года в масштабах истории? Мелочи, о которых не стоит и говорить. Но только если не уточнять, что это период с 2018 по 2022 год. Тогда всё сразу меняется. В этот отрезок времени и в мире, и в моей жизни произошло очень много серьёзных определяющих событий. Все мы стали немного другими за такой короткий срок. Именно это можно заметить, читая книгу. Но смысл её, конечно, не в наблюдениях за трансформациями автора, а в том, чтобы получить приятные эмоции: улыбнуться, задуматься, вспомнить, узнать новое. И если это путешествие покажется вам увлекательным, значит, я добился своей цели. Спасибо вам и пусть ваш мешочек всегда будет полон!

13.04.2022

Отпуск

Не знаю, как вы, а я всегда езжу в отпуск с одной лишь целью. Я езжу потому, что по окончании отпуска, на вылете или выезде, каждому отдохнувшему выдают небольшой такой мешочек. В нём содержится спокойствие, жизнелюбие и лёгкость. Нет, не наркотики. И размер мешочка зависит от того, как долго ты отдыхал. Отдыхал ты один день, так тебе и дадут щепоть, а отдыха месяц – можешь рассчитывать на большой пакет. И это главное богатство.

Дело в том, что на самом курорте (или где вы там отдыхали) этого добра в избытке. Оно покрывает собой песчаные пляжи, из него делают сувенирные картинки, подмешивают в утренний кофе, разбрызгивают в воздухе. Можешь брать и использовать сколько тебе влезет. Там никто этого не считает. Пользуйся. Но вот вывозить можно только маленький мешочек. Иначе не приедешь снова. Кому-то это выдают вяленой рыбой, кому-то домашним вином, кому-то магнитиками – по-разному.

А потом ты возвращаешься в родной город: там жара, машины, люди кричат истошно, давление, по велодорожкам разрешили ездить со скоростью 80 километров в час, работа разная. Естественно, всё это тебя не радует, и каждый день ты потихоньку зачерпываешь из заветного мешочка. В какой-то день достаточно совсем немного, а когда и большой пригоршни мало. А в мешочке убывает, как бы ты его ни берёг, как бы ни трясся над ним. Убывает. И настанет день, когда мешочек опустеет. И случится это, судя по всему, сильно раньше, чем ты соберёшься в следующий отпуск. Это и дураку понятно.

Поэтому то, чем ты занимаешься после отпуска – это пытаешься на как можно долгое время растянуть содержимое своего волшебного мешочка. Растягиваешь, не добираешь. И боишься. Боишься, того дня, когда ты увидишь в зеркале себя прежнего – доотпускного. Бледного, усталого и злого. Не хочется этого человека видеть вовсе. Ни тебе, ни окружающим.

И вот мой мешочек – он ещё не опустел, нет. Но уже как-то заметно похудел. И я уже боюсь брать оттуда слишком много. Потому что много кто мне уже сказал: «После отпуска ты вернулся таким замечательным!» Да мне тоже нравится, друзья. Но ресурс этот, увы, не так велик, как хотелось бы. Надо экономить. И не впускать в себя то, чего впускать не следует. Хотя бы пока это возможно.

Дверь в детство

Ездил за город в гости к родным – помогать с огородом. Ну, знаете, полоть вишню, рыхлить редиску, подвязывать укроп, вот это вот всё. Тяпки, грабли, рок-н-ролл. Дышал воздухом, ругался с собаками, ел с куста.

И вот что обнаружил. Если зайти в заросли малины и присесть на корточки, то получается моё детство. У моей покойной бабушки была бескрайняя малиновая плантация, куда мы всей семьёй ездили собирать урожай. Помню, зайдёшь – везде огромные колючие кусты, ягодки розовые висят, букашки ползают. Вокруг слышатся родные голоса, но никого не видно. А ты маленький-маленький, меньше малиновых кустов. Жутковато.

Как-то так в пять лет я и представлял себе новый неизведанный мир. Джунгли не джунгли, но колючий малинник, где можно сладко поесть, но предварительно оцарапаться неплохо. А когда-то мы в таком малиннике лазили на Западной Украине (здесь не про страну, так что «на»). Так вот, там и мишка ревел где-то неподалеку, и осы меня покусали неплохо. Или пчелы, я не помню уже. Больно было, короче. Но сладко. Закарпатская малина особенная.

А ещё у бабушки на лавочке в огороде валялась чья-то шкура, которой я жутко боялся. Но это уже про другое. Малиновая каторга – наша семейная легенда, которой нас пугали ещё долго после того, как малиновая плантация отошла другим людям. А малину я до сих пор люблю. С молоком.

В общем, хорошо провёл время. Размялся. Весь в шрамах теперь, как положено.

Компот

Сегодня со всей однозначной неотвратимостью пришла мысль, что пора закручивать компот. Не тот компот, когда вырезал из гнилого яблока пару фрагментов, добавил горсть сушёных волчьих ягод, замороженного хека и всё вскипятил. Не тот. А тот, который красивый, яркий, ароматный в банке на Новый год радует. Его можно и не делать вовсе, но тогда одна красочка в жизни будет упущена. А красочек не так много, чтобы ими разбрасываться.

Ну и вот, клубника и малина сейчас в самом соку, стало быть, пора варить. Для закупа ягодного материала было решено отправиться на ярмарку «Турксиб», что на проспекте Суюнбая. Я даже обнаружил, что у этой ярмарки имеется свой инстаграм-аккаунт и сайт. А на сайте написано, что помимо собственно разной базарной истории, там есть ещё и бизнес-центр. На ярмарке «Турксиб». А в бизнес-центре есть коворкинг с жизнерадостным названием «Эгрегор». И это я не выдумываю, так написано. Поэтому поехали мы на «Турксиб», чтобы взглянуть на этот их эгрегор.

На месте мы увидели хоть и аккуратный, но вполне обычный базар, где приобрели необходимую нам сельскохозяйственную продукцию. Эгрегора никакого не видели, зато зашли на так называемые «ретро-ряды», а точнее, контейнеры с разным пыльным хламом. И, блин, это нечто.

Слушайте, мне приходилось бывать на развалах старьёвщиков в Италии и Франции. Таких, знаете, где продаются старые дедушкины часы с профилем Наполеона, стул работы известного австрийского мастера, записи кастрата Фаринелли на виниле и массивный подсвечник времен Тюдоров. Это нормально, там даже посмотреть интересно, как в музее. У нас не так. У нас это уголок «Всё из ближайшего бомжатника». Тут тебе и страшные пыльные матрасы, вытащенные дедом в 43-м году из-под мёртвого фашиста, и ржавый утюг без ручки, и телевизор «НАМ», по которому продолжает идти передача «Детский час» с Сергеем Супоневым, и магнитофон «Романтик» со странными брызгами на корпусе, и кран, стоявший 20 лет в хрущёвке. Я никогда не думал, что все эти вещи, которые мы всегда выносили на помойку, можно продавать. Казаны с остатками еды эпохи неолита, мундир лейтенанта стройбата, лыжная мазь и платьице, в каком мама ходила на свидание к папе. Всё, что дома уже не нужно, всё там. Окаменевшая отрыжка мамонта, щипцы для кипячения белья, жестяная банка из-под зелёного горошка «Глобус». Всё там есть, кроме покупателей. Потому что заходить страшно. Такой эгрегор. Хотя после коворкинга заскочить за ржавыми санками – дело святое, конечно.

Ну, а мы отправились оттуда подальше, чтобы приступить к магическому процессу. Помыть и почистить ягоды, вскипятить воды, налить кипятка на ногу, разложить ягоды по банкам, залить кипяток в банки, снова вылить кипяток в кастрюлю, вскипятить, налить на ногу, снова в банки. В общем, там сложно. В итоге получается компот, я проверял. Как это работает – науке неизвестно, нужно просто повторять последовательность действий и укладывать банки под старую тёплую куртку. А зимой будет вкусно и ароматно. И будет что вспомнить. Ибо, эгрегор тот ещё. Ноги вот подлечим и вперёд.

Про социальные сети

Мне кажется, что соцсети – это такой большой эксперимент над человечеством, который призван окончательно доказать, что свобода слова – зло. Попытка дать каждому возможность высказаться превратилась из балагана в настоящий концлагерь и средневековую охоту на ведьм.

Оказалось, что большинство людей, заполучив в свои слушатели бесконечность, не способны выдать ничего вменяемого. Они бормочут, глупо присвистывают и несут околесицу, стараясь заменить качество количеством. Не было ещё в истории мира такого, чтобы каждый раб мог нахамить господину в прямом эфире. Не было, а теперь есть. И никто из нас не был к этому готов. Нас никогда не спрашивали и никогда не слушали, и оказалось, что это было не просто так. Это было где-то правильно.

А теперь повсеместно даже очень раскрученные личности сначала пишут пост, получают фидбек, а потом пишут вдогонку два поста о том, какие клинические идиоты сидят у них в комментариях. То есть, авторитетов не осталось. Звёзд читают миллионы и эти же миллионы им хамят и называют их ничтожеством. Все ненавидят Ольгу Бузову, и поэтому на неё подписаны. Любой алкаш дядя Вася из деревни Пердищево может сообщить самому талантливому писателю, философу и мыслителю на свете, что он, сука, не прав. И писатель это вынужден будет услышать. И оспорить не сможет.

В этой обстановке хаоса стало уже появляться явление, когда отдельные люди начинают практиковать сетевую тишину. Переставать писать в соцсети. К сожалению, чаще всего это умные люди, которых как раз полезно было бы послушать. А те, кто генерирует бред в промышленных количествах, к такой мысли не приходят и едва ли придут в обозримом будущем.

Что тут можно сказать. Люди в своем большинстве глупы, агрессивны и нетерпимы к чужому мнению. И во мне это есть, и я обижал тех, кого обижать совсем не стоило. И меня извратила эта свобода слова. И я понимаю теперь, что за мнимой трибуной кроется невозможность быть услышанным, потому что таких трибун миллионы. Больших и маленьких. И, в конечном итоге, ты говоришь сильно больше, чем нужно, и чем тебе есть что сказать.

Свобода вообще злая и равнодушная тетка. А свобода слова – это ещё и больно. Каждый день мы делаем друг другу больно, потому что можем. И главное, нам это теперь очень сложно запретить. Эксперимент оказался удачным.

Дать рока в этой дыре

Мой старший сын учится играть на гитаре. На электрической такой, знаете, с фузом и прочими древнерокерскими штуками. Так как ребёнку только 11 лет, он ещё пока и сам слабо понимает, зачем оно ему, но старается, репетирует. Я уж не буду рассказывать, сколько его родители потратили денег на такую забаву, опустим этот момент. Играет и играет. Отец у него не лучше был в этом возрасте.

И вот сегодня у него было первое выступление на школьном конкурсе, прости господи, «Стань звездой». По такому случаю я тоже посетил эту юдоль скорби, чтобы помочь подключить его аппарат и покрутить ручки на микшере. Опыт есть какой-никакой, а ребёнок впервые на сцене. В общем, дали мы рока в этой дыре. AC/DC на всю дурь в школьном актовом зале – это всегда хорошо.

Но даже не об этом я хотел рассказать. Я хотел рассказать о том, как меня обожгло до боли знакомой и давно забытой затхлой атмосферой смотра школьной самодеятельности. Знаете, прошло 20 лет, а ничего не изменилось. Всё там, как было у нас. Пыльные кулисы, хрипящие микрофоны, тёмная сцена. И завуч по внеклассной работе – монументальная густо накрашенная и тошнотворно бестактная женщина, покрикивающая на юные дарования. Потерянные дети, которые уже вышли на сцену, а им прерывают номер очень ценными указаниями. И мерзотная старпёрская вкусовщина. Конечно, мы будем до конца слушать воющих мимо нот девятиклассниц, потому что они поют трогательную слезливую попсу. А вот моего ребёнка, играющего рок, мы прервём ещё на первом припеве. Не нравится нам такое. Громко. Вот если бы надел бабочку и сыграл Стаса Михайлова – это бы другое дело. А я специально и сделал громко, я же вижу вас насквозь.

У нас была ровно такая же завуч Ольга Георгиевна. Она взмахивала своими ручищами с кроваво-красными остриями ногтей, колыхала гигантским бюстом и капризно повторяла из раза в раз, что ваш Цой – это музыка для малолетних наркоманов и алкоголиков. Сами такими станете с этой музыкой. Играйте что-нибудь нормальное. Желательно патриотическое.

Есть вещи, которые не меняются никогда. Засратая климактерическая училка, не имеющая даже начальных представлений о том, как делается музыка, как это должно звучать и сколько сил вложено, не слышащая явной лажи – она так упивается этой своей властью, так безапелляционно судит детей, которым и без того жуть как страшно. Ты пой громче, ты сделай музыку тише, а ты вообще иди отсюда. Наверняка же чувствует себя чуть потрепанной Полиной Гагариной, сидящей в жюри шоу «Голос».

Я вспомнил всё. Как мы ненавидели этот душный конформизм, как мы делали всё назло всем завучам на свете, как нас манил рок-протест именно тем, что он ничем не похож на всё это дерьмо. Спасибо вам, Ольга Георгиевна, старая вы бездарная перечница, это вы заставили нас полюбить рок и играть его с таким остервенением. Мне не хватало рядом только моего старого и верного друга Женьки, чтобы залить весь актовый зал своим самым искренним на свете сарказмом.

А что порадовало – сын всё-таки выступил и выступил неплохо. Что его спонтанно поддержала танцем двоюродная сестра, с которой они учатся в одном классе – такая молодчина моя племяшка. И неожиданно порадовала их молодая и улыбчивая классная руководительница, которая с восторгом всё это наблюдала и согревала детей своей искренней лаской. Она так с ними возилась, что даже родители были не нужны. Вот такого учителя у нас действительно не было в нашем детстве. И тут моему сыну очень повезло.

Ну, а рок-н-ролл мы не бросим. Во всяком случае, не сейчас. Не будет вам Стаса Михайлова.

Два мира

Кто-то из моих друзей, вдохновившись предвесенним солнышком, сейчас собирается в отпуск. Аккуратно складывает в чемодан разноцветные маечки, сбоку зарядку, маску для плаванья, скрипучие шлепанцы, пляжную сумку, на дне которой сохранилось немного прошлогоднего песка. Проверяет в десятый раз документы и билеты, подключает роуминг, выдыхает.

А я ем творожную массу.

Он сидит в самолётном кресле, бегло рассматривая инструкцию по выживанию. Стюардессы на острых каблучках с усилием двигают тележку, наполненную напитками, а в иллюминаторе лениво движутся размазанные по небу облака. Курица или рыба?

Творожная масса со вкусом черники.

Он потягивает в баре через соломинку цветную жидкость, не обращая внимания на плохую музыку. Совсем скоро его сухие от солёной воды ладони будут совершать пробег по горячим женским изгибам. Сдавленный смех перейдёт в тихие стоны, заглушая шум невидимого прибоя. Песчинки застрянут в сброшенной одежде.

Я сейчас доем творожную массу и стану работать.

Он проснётся с утра от головной боли, разглядывая палящее в зашторенное окно солнце. Горький кофе добавит организму сил для следующего рывка, а прохладный бассейн встретить расслабляющей тишиной. Планы на день станут складываться в медленную смену кадров знойного ничегонеделанья.

А я закурю кальян со вкусом мяты и шоколада.

Сараи, которых уже нет

Засыпая уже, внезапно вспомнил детство и свой двор, затерянный в трущобах Мехпоселка. И картинка такая реальная, живая перед глазами. А на ней то, чего давно уже нет в реальности. Я помню, кто-то ещё наверняка помнит, а остальным вот как рассказать?

Ну вот, спускаешься ты по лестнице с третьего этажа, выходишь из подъезда. Прямо перед тобой раскалённая асфальтовая спина двора, дальше забор детского сада «Дюймовочка», где и мне пришлось отбывать свой детский срок. Справа ничего интересного – вытянутый пустой двор. Ну, может, бабушки на лавочке сидят. Одна из них моя. А слева – сначала большая электробудка, рядом помойка, а за помойкой уже неизведанное. Туда надо проскочить, пока бабушки не видят. Особенно моя.

Неизведанное состояло из трёх ржавых гаражей и глубокого лога, поросшего высокой травой, за ними. По дну лога бежала вонючая речка, берущая своё начало из очистительных сооружений ТЭЦ-1. На одном берегу лога, том, который нам не был доступен, были огороды домов, выходивших на соседнюю улицу. Мостик к ним был, но ходить туда было незачем – там было обжито и закрыто. Кроме того там жила злая бабка, которая на нас всё время орала.

А вот на нашем берегу всё было необитаемым и поэтому нашим, детским. Здесь высилась двухэтажная громада потемневших от времени деревянных сараев. Не знаю, кто и когда их построил, но были такие в нашем районе и в других местах. Шаткие лесенки, выпавшие из переходов доски, большие амбарные замки на дверях: там мы обожали лазить. Тем более, что хозяева, если они ещё были живы, этими сараями пользовались редко. Помню только, что в один из них изредка загоняли мотоцикл с коляской, а что было в остальных – нам было неизвестно. Всё было закрыто и никогда на моей памяти не открывалось. Сквозь это сарайное сооружение проходила посыпанная гравием дорожка – она выходила аккурат к речке, там и было место наших игр и секретных совещаний. Трава летом доходила нам до шеи, снег зимой – до колена, а что было под травой и снегом, каким хламом всё было завалено, этого мы никогда толком не знали. Но найти там можно было что угодно.

В сами сараи мы проникли всего пару раз, когда два из них оказались открытыми. Однажды мы пытались делать там себе какой-то импровизированный тренажерный зал. И нам очень повезло, что деревянный пол не провалился под тяжестью гантелей. Помню, что обклеили стены портретами Арнольда Шварценеггера, а вот как занимались – не помню. В другой раз мы нашли где-то противогаз и втроём с пацанами сидели в погребе одного из сараев. Почему-то нам казалось это интересным занятием – сидеть в пыльной темноте. Было страшно, но у нас был противогаз, поэтому мы были уверены, что не задохнемся. И не задохнулись.

Между сараями и гаражами был зажат небольшой кусок земли, который тоже вызывал наш большой интерес. Там стоял целый заброшенный дом. Ну как дом – маленькая хибарка на пару комнат, внутри застеленный грязной клеёнкой стол, хромоногие стулья, заваленный старыми газетами и бумагами пол, тряпки какие-то, лежанка, сахарница без крышки. Понятно, что всё ценное оттуда было вынесено задолго до нас, но для нас важней была атмосфера. Говорили, что когда-то в доме жила одинокая безумная старуха, а после её смерти он стал никому не нужен. Остались только выбитые двери, несколько маленьких террасок бывшего огорода, где даже можно было увидеть случайно вылезшую петрушку, да окна без стёкол. В доме этом никогда не было никаких коммуникаций – ни воды, ни электричества, ни канализации. Как в нём можно было жить, об этом остается только гадать. Но мы тогда на такие темы не думали. Нам было очень страшно заходить в этот дом, пробираясь сквозь заросли огромной конопли, но всегда очень хотелось. Хотя родители, конечно, запрещали. Ох, сколько легенд было придумано про это таинственное место. Мы осматривали вещи, воображали себе бывшую хозяйку дома и страшно боялись, что её неупокоившийся дух бродит где-то здесь – на берегу нашей цветной от мазутных пятен речки.

Вот в этих местах мы устраивали свои штабы, играли в войнушку, стреляли из самодельных луков, швыряли самодельные копья, жгли костерки, строили шалаши и обсуждали всё самое важное. А тогда было очень много важного. Сейчас столько важного нет.

Закончилось всё это тем, что наши сараи кто-то поджёг, как и все подобные сооружения в нашем районе. Старое дерево горело радостно, ярко и быстро, а мы потом долго собирали на развалинах какие-то старые журналы. Вместе с сараями сгорел и дом, превратившись в историю, о которой теперь можно только рассказывать. Не осталось ни фотографий, ни артефактов. Как и не было. Всё это сгорело вместе с моим счастливым детством, вместе с моими дворовыми друзьями Васькой, Маратом и Денисом, один из которых плотно обосновался в тюрьме, второй перестал меня узнавать на улице, а третий пропал в неизвестном направлении. Были ещё Берик и Сашка – про них и вовсе теперь ничего не знаю. Остались только ржавые гаражи и заросли травы, которые заботливо обнесли забором. За этим забором я не был уже лет 25, даже не знаю, что там теперь. И речка осталась, и огороды за ней, которые она регулярно затапливает, забивая свои коллекторы. И электробудка – тоже стоит. А больше ничего. Ни скрипучей нашей качели, ни детского сада, ни смысла в этом всём. Там теперь красивая детская площадка, аккуратные горки и чужие мне яркие цвета.

Но ещё остался я, который помнит, как всё это было – достаточно только закрыть глаза. Помнит, что в переходе на втором этаже сараев не хватало двух досок и надо было перепрыгивать, что было очень страшно. Помнит места, где было удобно прятаться во время игр в войнушку, помнит даже, как скрипел гравий, которым была посыпана дорожка, когда на него наступали. А главное – помнит это вязкое ощущение лета, каникул, свободы и ничегонеделанья. Когда выходишь в залитый беспощадным солнцем двор, встаешь в тенёк под дерево и ждёшь, скоро ли выйдет кто-нибудь из пацанов. Потому что одному скучно. Надо же кому-то показать свой новый фонарик. Или садишься на раскалённую качелю, раскачиваешься сильно-сильно и представляешь, как ты сейчас взлетишь и залетишь вон на тот балкон на третьем этаже. То-то баба Катя удивится. А потом резко спрыгиваешь с летящей качели прямо в песок, как можно дальше. Падаешь и чувствуешь, что разбитая коленка саднит до сих пор.