Прозрачный

скачать книгу бесплатно

Прозрачный
Евгения Олеговна Пушкина

RED. Fiction
Элла – восемнадцатилетняя девушка, обладающая даром читать мысли. Она пытается найти свое предназначение среди обычных людей, чьи беды, проблемы, эмоции видны ей как на ладони.

Артем – семнадцатилетний юноша, больной шизофренией. Он скрывает свой недуг от окружающих, чтобы иметь возможность учиться, работать, жить.

Оба героя вынуждены бороться с собой, с обстоятельствами, с чувствами. Их терзают кошмары, иногда им тяжело понять где реальность, а где фантазия. Мир снов Эллы сводит ее с ума и тесно переплетается с образом Артема. Так появляется некто «Прозрачный», кто незримо входит в жизнь Эллы и оставляет без ответа ее самые сокровенные вопросы.

Евгения Пушкина

Прозрачный

Художественное оформление: Редакция Eksmo Digital (RED)

* * *

Прозрачный

Глава 1. Комар

Я проснулся от ощущения, что все мое тело пронизывают слабые электрические разряды, затрагивающие каждую ниточку нервных волокон. Неприятное раздражение проникало сквозь сон в сознание, заставляя его, вопреки желанию спать, анализировать происходящее. Вглядываясь в густую темноту, я не мог понять, где нахожусь. Хотя лежал я под одеялом на кровати, вероятно, даже в своей постели, но не в своей квартире, а, судя по запаху, в сыром подвале.

Я не чувствовал страха, хотя абсолютные тишина и темнота создавали атмосферу ожидания какого-то действия. Рассудок полностью пробудился ото сна и пытался судорожно искать выход из сложившегося положения. Постепенно темнота вокруг стала проясняться, откуда-то сверху стал спускаться тусклый, едва уловимый свет, напоминающий свет хмурого утра. Я увидел вокруг слабое очертание голых стен, я находился в просторном помещении, где позади меня и сбоку от меня зияли темнотой проходы в соседние комнаты.

Обстановка напоминала недостроенное заброшенное здание с очень высокими потолками, тонущими в какой-то мерцающей дымке, выступающей источником света, постепенно увеличивающим свою яркость. Я привстал с кровати и осторожно опустил ноги на пол, вздрогнув от неприятного ощущения – весь пол был усеян осколками битого стекла, как будто бы разбили тысячи и тысячи стеклянных бутылок из-под минералки. Именно неровные изогнутые осколки с кругляшками горлышек полностью покрывали всю поверхность. Я вновь засунул ноги под одеяло и сел поперек кровати, подоткнув под спину подушку, чтобы не касаться телом стены.

Яркость света плавно увеличивалась, я стал озираться по сторонам: бетонные стены, никакой краски или следов присутствия жизни, кроме бесчисленного множества битого стекла на полу, которое было и в других комнатах. Напротив меня комната переходила в другую, а та в следующую, соединяясь проемами. Я насчитал шесть переходящих друг в друга комнат, остальные уже тонули во мраке. Сбоку от меня был такой же коридор комнат, залитых неясным светом и засыпанных битым стеклом.

Я попытался отогнать мысль, что мне придется встать и пойти в одном из направлений по битому стеклу голыми ногами, хотя можно попробовать порвать одеяло и сделать из него защиту. Потом я начал разглядывать кровать, на которой лежал. Постельное белье, одеяло и подушка были моими – простыня и пододеяльник в зеленом витиеватом узоре, перьевая подушка и тканевое одеяло. Я находился на металлической кровати с пружинами, как в больницах, я только заметил, что каждое мое движение вызывает противный скрип пружинистой нижней поверхности о металлический каркас. Помимо этого скрипа я начал различать звуки, доносившееся из бокового коридора, что-то медленно двигалось по нему, пробираясь сквозь озеро битого стекла, пока я не видел никакого силуэта, но до меня стал доноситься новый запах. Этот запах напоминал дезинфицирующее средство типа хлорки.

Странно, но я совсем не испытывал страха, мой организм и разум были абсолютно спокойными, как будто бы происходящее – само собой разумеющийся ход событий, не предрекающий никакой опасности. Меня даже скорей поражало испытанное чувство ясности, то, как внимательно и четко я смотрю на вещи, и они мне кажутся даже более реальными, чем вся моя обычная размеренная жизнь. И когда я закончил свои долгие размышления о ясности, шум стал слышен совсем рядом, я увидел очертания странного существа уже буквально в соседнем помещении. Два огромных сферических глаза с торчащими из центра ворсистыми усиками приблизились ко мне почти вплотную.

Существо напоминало исполинского комара ярко-бурого цвета, только вместо крыльев у него на спине были воткнуты в тело два кривых и неодинаковых осколка стекла. Существо не вызывало во мне ни малейшего ужаса, я испытывал лишь огромную бескрайнюю тоску, безнадежность, печаль и сострадание к этому созданию. Мне казалось, что происходящее вот-вот раздавит мою душу, что я настолько одинок, что весь мир, вся вселенная так безумно одиноки, и все умопомрачительное одиночество вылилось в комара с кривыми окровавленными крыльями.

В оцепенении я смотрел на существо и мне захотелось как-то помочь ему, облегчить его страдания, я осторожно протянул руку к одному из его крыльев, комар не шевелился. Я решил вытащить стекло из его спины, но при прикосновении к крылу меня пронзила дикая боль, как от удара током, и я услышал невыносимый громкий звон от тысяч и тысяч разбивающихся стекол.

Со стола на мою грудь упал будильник. Я лежал на спине в своей постели, было утро, время подъема, будильник трепыхался на моей груди, а ведь вещица достаточно большая и тяжелая. Я любил пользоваться старым советский будильником с механическим заводом, доставшимся мне от бабушки. Хотя если признаться честно, то все другие будильники, которые у меня были, я давно разломал.

Элла

Глава 2. Детский дом

Я никак не могу нормально спать, каждую ночь меня мучают жуткие кошмары, и каждое утро я просыпаюсь с ощущением того, что мои тело и душу пропустили через мясорубку. Я чувствую постоянную усталость и разбитость, и очередная попытка поспать лишь усиливает эти состояния. Проблемы со сном стали возникать постепенно. Сначала я просто просыпалась посреди ночи от легких толчков в области солнечного сплетения. Потом эти толчки начали сопровождаться тревогой, ощущением, что меня будит чей-то пристальный взгляд, чье-то навязчивое присутствие.

Я ночевала не одна в комнате, другие дети иногда вставали ночью, могли шуметь, мешать спать, но мои ночные пробуждения совсем не походили на те, которые могли провоцировать соседи. Меня будило словно что-то изнутри меня самой, и это что-то, вылезая наружу, заполняло всю реальность, становилось этой реальностью, пристально смотрящей на меня. Другие дети спали, как и раньше, их могли будить мои вскрики по ночам, но никто этому не придавал значения, у детей случаются кошмары – это казалось естественным.

Через какое-то время толчки в области солнечного сплетения стали усиливаться и причинять почти физическую боль. Мне казалось, что меня бьет током, утягивает куда-то в омут, внутрь какого-то бездонного водоворота, и в конце разрывает на части. Я пыталась проснуться, но у меня не хватало сил на это, и напуганный разум в какой-то момент пробуждался и ничего не помнил.

Состояние сна порой напоминало бред больного: в ушах стояли голоса, перед глазами мельтешили пляшущие образы с кривляющимися лицами, а тело пребывало в беспокойном ознобе. Иногда меня сковывал паралич, и я не могла пошевелиться и продолжала видеть неприятные картинки перед глазами. Иногда мне казалось, что я с кем-то сражаюсь, от кого-то убегаю, пытаюсь спастись. Сюжет ускользал от меня, но оставлял ощущение, что ночью во сне я видела что-то очень важное, очень значительное, какое-то откровение невероятной глубины, но я, увы, ничего не помнила. Иногда, когда утром перед подъемом солнце проникало сквозь занавеску и будило меня своим светом, возникало чувство, что я проснулась в другом мире или, наоборот, облегчение от того, что я вернулась в этот мир из далеких и неведомых краев.

Еще появлялось ощущение, что лампа или стена на меня нападают, что это вовсе не лампа или стена, а лишь иллюзия, морок, что под их личиной на самом деле скрывается нечто потустороннее. Конечно же, утром я смеялась над этими мыслями, но в моменты ночных пробуждений, когда еще мозг балансировал на грани между сном и реальностью, была абсолютно уверена, в том, что лампа – не лампа, а стена – не стена.

Мне исполнилось четырнадцать лет, когда все это началось. Нина Ивановна, мой воспитатель и самый близкий человек, объясняла мне, что мои кошмары связаны с переходным возрастом. Мол, организм взрослеет, из девочки превращается в девушку, а происходящие изменения влияют на самочувствие и сон. На самом деле Нина Ивановна сама была очень обеспокоена моим состоянием. Она боялась, что у меня может развиться какое-то сложное психическое заболевание на фоне моего дара.

Дело в том, что я умела видеть мысли людей. Я могла посмотреть человеку в глаза и за доли секунды его память становилась частью моей памяти. Я знала все, что было в его жизни, то, о чем он думает и, что его беспокоит. Ребенком я считала, что это могут делать все, это нормально и естественно для каждого человека, но мне быстро объяснили, что это не так и что лучше всего скрывать такие умения.

Этот страшный дар значительно осложнял мою жизнь и жизнь окружающих. За такое могли забрать в соответствующее учреждение. Уникальный ребенок, умеющий читать мысли, живущий в детдоме, находка для шарлатанов или спецслужб. Повод изъять ребенка найти легко, родителей нет, кто поручится. Можно и на опыты сдать, а можно и деньги на нем зарабатывать. Нина Ивановна прикладывала все силы, чтобы этого не произошло. Ее тридцатилетний стаж педагога и дипломата помогали держать оборону, чтобы меня не изъяли из детдома.

Время было непростое, и система помощи одаренным детям просто отсутствовала в стране. Тем более что дар касался чего-то экстраординарного, не знаний математики, склонности к языками или музыки, а таких серьезных вещей, как умение видеть людей насквозь. Нина Ивановна объясняла мне, как правильно нужно вести себя с людьми, чтобы не шокировать их своим даром. Я и сама со временем поняла, что лучше держать это в тайне, и далеко не всем рассказывать об этом.

Слухи все же появились, что в одном детдоме живет девочка, которая может угадывать болезни людей, что она чуть ли не излечивает всех от недугов одним взглядом. Но слухи, они всего лишь слухи. Как доказать их? Никто из сотрудников не хотел шума вокруг маленького районного детдома, который в любой момент могли закрыть, реорганизовать, упразднить. Всем хотелось иметь работу и получать хоть какую-то зарплату в стране с плохой экономической ситуацией.

Персонал детдома не стал отправлять меня в другое учреждение, хотя в какой-то момент об этом встал вопрос. Но после долгих баталий между Ниной Ивановной, руководством и другими работниками, часть из которых встала на сторону Нины Ивановны, было принято решение оставить меня и максимально не распространяться о моем даре. Тем более что всем сотрудникам без исключения я помогала.

Я благодаря своему дару умела находить общий язык со всеми. Я могла знать о человеке то, что он сам давно о себе забыл: боли, радости, травмы, события. Мне было легко подобрать ключи к любому взрослому человеку, дать ему совет или от чего-то отговорить. Я видела то, что с ним было, то, что он есть. Единственное, чего не знала ни я, ни персонал, это как меня воспитывать, как помочь мне вырасти. Ведь воспитатели были ориентированы на помощь обычным детям без каких-либо особенностей. А как правильно работать с таким ребенком, как я, никто не знал. Нина Ивановна пыталась найти нужную литературу, но, увы, практикум по воспитанию детей с экстраординарными способностями отыскать не удалось. Вариантов было немного: религиозная литература, эзотерика или пособия по психическим отклонениям, общая педиатрия и этика воспитания подростков здесь не помогали.

Нина Ивановна очень любила меня, она даже хотела меня удочерить и забрать домой, но бюрократические проволочки не позволили ей это осуществить. Она приглашала меня к себе на выходные. Нине Ивановне было чуть-чуть за шестьдесят, больше тридцати лет она работала в детском доме как воспитатель-психолог. Ее очень уважали, за эти годы ей удалось сделать маленький детский дом одним из лучших в городе. У нее была кандидатская степень, она входила в районную комиссию по оценке качества педагогической деятельности в городе. Ее стаж и авторитет помогали оберегать меня от напастей со стороны желающих «помочь» особенному подростку. Дети Нины Ивановны давно выросли и жили отдельно, обзаведясь своими семьями, с мужем что-то не сложилось, он ушел от нее лет пятнадцать назад.

Она раньше часто брала к себе детей из детского дома на выходные или каникулы и курировала выпускников, чтобы они смогли справиться со всеми трудностями взрослой жизни. Все это она делала только для того, чтобы им было легче. А потом ей становилось все тяжелее и тяжелее ни к кому не привязываться из этих детей, потому что любая привязанность вредила им и ей нарушением правил успешного воспитания детдомовцев.

Главное правило – не давать детям ложных надежд и обещаний. А ведь каждому ребенку хочется, чтобы нашелся взрослый, который полностью возьмет на себя все его бытовые и психологические проблемы, будет его направлять, жалеть, решать любые вопросы. В итоге, даже после совершеннолетия такой человек не может жить без чьей-либо постоянной поддержки. И самое трудное, приучить его быть самостоятельным.

Так Нина Ивановна и приучала всех своих подопечных постепенно жить без контроля взрослыми, этого странного контроля, которого было сполна в детском доме. Работники, которые день и ночь наблюдают за детьми, ругают, никуда не пускают, наставляют, говорят, как есть, как спать, что делать. Казенный режим, где за тебя все уже решили. Ни тепла, ни ласки, никаких привилегий, если только не найдется такой воспитатель, который вдруг привяжется к тебе, начнет давать тебе советы, поддерживать, помогать.

Очень немногие из сотрудников брали на себя такую роль, ведь все были разные, как дети, так и взрослые, кто-то относился к другим хорошо, кто-то равнодушно, а кто-то жестоко. Нина Ивановна очень старалась, чтобы плохих воспитателей было меньше, а обозленных детей удавалось смягчить. Она старалась находить подход к особенно тяжелым ребятам, приглашала их в гости, восстанавливала в них утраченную любовь к людям. Иногда это удавалось, но чаще всего возникали привязанности, которые тоже могли травмировать человека, или же пустить всю проделанную работу насмарку. Поэтому со временем Нина Ивановна отказалась от этой затеи.

Возникали конфликты с мужем, которому далеко не всегда нравилось присутствие посторонних детей в их квартире. В какой-то момент муж поставил перед выбором: либо он, либо детдомовские дети. Собственные сыновья к тому времени как раз окончили школу и никогда особо не беспокоились о том, что мама приводит детдомовцев. Им нравилось общение с ребятами, с кем-то из них они даже становились друзьями. Но все-таки семья требовала отдельного внимания, которого порой не хватало из-за преданности своей работе. Это привело к тому, что Нина Ивановна сделала выбор в пользу детдомовцев, после чего муж ушел. Не хватило у нее сил или какого-то чутья, чтобы найти компромисс или больше времени проводить с мужем. После этого она только сильнее ушла в работу.

Для Нины Ивановны я была самым нетипичным случаем в ее многолетней практике, все, что было во мне, шло вразрез с многолетним опытом профессионального педагога, чьи взгляды основывались на классической психологии. Нина Ивановна была абсолютно не религиозным человеком, никогда не верила ни во что, кроме науки и фактов. А я со своим даром противоречила всем фактам и наукам.

Меня перевели из какого-то областного далекого дома малютки, в котором то ли обрушилась крыша от обветшалости, то ли случился пожар, потому что кто-то позарился на землю, на которой располагалось учреждение. Вместе со мной перешло еще несколько детей дошкольного возраста. Я была очень симпатичным ребенком с большими голубыми глазами, казалась всем красивой и доброй девочкой. Все стали замечать, что я как маленький супергерой приходила на помощь к слабым детям, спасая их от забияк и хулиганов, предугадывая драки и конфликты. Я помогла нескольким детям избежать воспаления легких, диагностировала переломы, ушибы, истерики, психологические травмы.

Разумеется, верить мне стали не сразу, но, когда на четвертый или пятый раз мои предсказания подтверждались, дети и воспитатели начинали прислушиваться к моим советам. Многие даже сами подходили и спрашивали что-нибудь о себе. Никто ничего не мог скрыть от меня. Любые интриги и козни становились явным, а мне достаточно было просто поговорить с зачинщиками, чтобы не случилось беды. Хотя не все меня слушались, многие дети продолжали ссориться, хулиганить и причинять кому-то боль, ведь за всеми в детдоме не уследить, но все же общее поведение детей стало меняться в лучшую сторону. Я была судьей всех конфликтов и размолвок, ко мне прибегали дети из разных групп и разных возрастов, требуя защиты и помощи. Я очень быстро определяла, кто был не прав и в чем заключалась суть конфликта.

Но несмотря на мой столь необыкновенный дар и частое обращение за помощью, в основном дети меня сторонились и испытывали чувство неловкости рядом со мной. А как еще можно себя чувствовать рядом с человеком, который видит тебя насквозь, это пугало и отталкивало. Меня не приглашали в игры, не шептали мне секреты на ушко, не общались так, как принято общаться со сверстниками или приятелями. Да и как со мной можно было поделиться секретом, если я и так его узнаю, как можно играть в игры с ребенком, который легко определяет каждый твой следующий ход и шаг. Мне даже нельзя было устроить темную, я все предугадывала заранее. Им было неинтересно со мной, от меня ничего не скроешь, они чувствовали себя несовершенными рядом со мной, многие стыдились своих мыслей.

Нина Ивановна хорошо это видела, ей хотелось как-то помочь мне, скрасить мое одиночество рядом с другими детьми. Может быть, ее саму очень привлекала моя безропотная чистота и безупречность, когда ты с детских лет видишь людей насквозь, видишь их страсти и боль, их мысли, желания. Нина Ивановна спрашивала меня: «Как ты все это видишь, как это происходит?» Я отвечала, что это как безусловное знание, я вижу человека как наполненный сосуд, не как лицо, руки, оболочку, а как внутренности этой оболочки. Это не похоже на обычный механизм восприятия, это похоже на некое мерцание, вспышки с информацией, которые возникают в голове. Ты начинаешь смотреть на человека, а потом видишь все, что в его разуме. Я считала, что так происходит у всех, но потом, поняла, что ошибалась. Это понимание пришло ко мне в возрасте пяти-шести лет, когда дети уже начинали со мной играть как-то по-особому.

Я просто стала замечать, что дети сторонятся меня, потому что от меня невозможно ничего утаить. Как учиться быть лучше, умнее, хитрее, выносливее кого-то, если этот кто-то заранее знает все о тебе? Еще я удивлялась, что взрослые испытывают неловкость и страх рядом со мной. Я очень рано поняла, что это не мне у взрослых надо просить помощи и совета, а им у меня. Поняла, что взрослые тоже хотят что-то скрывать от других, чтобы быть уверенными в том, что они в чем-то лучше и сильнее. Я поняла, что именно какое-то тотальное, общечеловеческое, общемировое несовершенство заставляет людей кого-то не любить, кого-то боятся, обманывать себя или других. А мне выпала доля знать все это заранее и быть немного в стороне от этого всего. А что с этим делать мне никто не объяснял.

Вот такие сложные думы появились в голове у меня еще в дошкольном возрасте. Но гибкий живой и энергичный ум смог эти знание пустить на пользу, не обозлиться, не замкнуться, а продолжать познавать этот мир пусть в своем необычном ключе, не так, как это делают все простые ребята.

Нина Ивановна долго училась не стесняться своих мыслей при мне. Она много разговаривала со мной об этом. Она пыталась «дорасти» до моего уровня, открывая мне все свои потаенные уголки души. Основные знания Нины Ивановны были связаны с педагогикой и детской психологией. Чтобы быть хорошим специалистом в этой области, нужно уметь выкидывать из головы лишние мысли, обрубать ненужные сведения и информацию. Нина Ивановна была человеком дела, она воспитывала детей так, как того требует долг воспитателя. Она старалась не жалеть очень сильно тех, кого обижают или кто пережил серьезные психологические травмы. Она старалась не хвалить тех, кто обладал талантами или достижениями в учебе. Она старалась сильно не переживать, когда кто-то болел или умирал.

Излишние эмоции мешают и вредят не только самому специалисту, но и его подопечным. Так всегда считала Нина Ивановна, и ей это помогало быть одним из лучших педагогов в районе. Она не читала книжек по философии и по религии, не размышляла о мироздании и о сверхъестественном. Она не знала, куда направить меня, как помочь мне освоиться в этом мире и найти свой путь. Она брала меня к себе на выходные. Учила меня простым житейским мудростям, рассказывала о своей семье, об ее истории, об истории страны. Она старалась передать мне простые навыки и знания, которыми обычно обделен любой ребенок из детдома. Она рекомендовала мне книги о нравственно сильных людях, книги о подвигах и героях. Она учила меня готовить, вязать, шить, собирать грибы, разбираться в травах и животных, музыке, живописи. Ей хотелось, чтобы я нашла и выбрала ту область, которая будет интересна мне, чтобы развиваться и не зацикливаться на своем даре.

Я была дисциплинированным и любознательным ребенком, старалась вникнуть во все, что мне рассказывала Нина Ивановна. Я была усердна в любом деле, не все у меня получалось легко, не было у меня каких-то особенных сверхспособностей к обучению, но я была очень благодарным учеником, почти безупречным. Я умела держать себя в равновесии, бывало, что и злилась, и расстраивалась, но никогда не выходила из себя настолько, чтобы это казалось неуправляемым. Я была очень любознательной, интересовалась всем, не ленилась читать книги, изучать рукоделия или природу. Но у меня не было какой-то особой тяги к чему-то. Анализируя все это, Нина Ивановна пришла к выводу, что мне следует развивать навыки, связанные с моим даром.

Был период, когда я не хотела касаться этой темы, считая, что это мой крест, мое проклятье. Я думала, что вокруг – сложное непривлекательное людское общество со слабостями, эмоциями, пороками, которое не видит очевидные вещи, не понимает сути происходящего, даже не умеет анализировать свою жизнь, осознавать мир вокруг, но при этом отлично умеет сетовать на обстоятельства и портить свой организм вредными привычками.

Я считала, что все болезни у человека, приобретенные во время жизни, возникают от неумения познавать себя, слушать себя, слышать себя, любить себя. Люди укутаны в оболочку воспитания и страхов. Быть не хуже других – основной лозунг жизни. Следовать традициям и стандартам поведения – главные аспекты бытия. Люди теряют себя за ширмой искаженных идеалов, все с детства привыкают к словам «должен», «обязан», забывая о словах «хочу», «люблю». Даже дети в детском доме, еще дети, с избытком энергии и отсутствием опыта, уже привыкали к мысли, что жизнь очень тяжелая, в ней очень много «должен» и очень мало «выбирай».

Мне не удавалось переубедить ребят, что живется им здесь и сейчас не так уж и плохо. Да, у них нет родителей, да они живут в казенном доме, многие из них пережили что-то неприятное. Но их кормят, одевают, учат, им помогают, помогают неплохие воспитатели, специалисты. Все беды и озлобленности у этих деток возникают в первую очередь от мыслей, что они в чем-то хуже других. Именно это сравнение и ощущение ожидания, что все потом будет хуже и труднее, дают им дополнительный толчок быть жестокими и разочарованными. Эти направленные потоки мыслей ломают характер, ломают психику, имеют огромную силу и влияние на детей.

Я делилась своими размышлениями с Ниной Ивановной, та, в свою очередь, в чем-то соглашалась со мной, а что-то пыталась объяснить со стороны своего опыта и знания, чего я никак еще не могла понять. Но часто Нине Ивановне приходилось гнать от себя мысли о моей правоте, о том, что многие мои суждения так беспощадно крошат и точат эту фундаментальную систему человеческих ценностей.

Нина Ивановна начала подсовывать мне книги по медицине, намекая, что профессия врача могла бы мне подойти. Может, суть моего дара именно в том, чтобы помогать людям. А самое правильное – помогать людям, хорошо разбираясь не только в том, о чем они думают, но и в том, как устроен их организм. Возможно, это даст какие-то дополнительные ответы на сложные вопросы, например, зачем мне этот дар.

Мне понравилась эта идея, хотя я сама к ней не пришла. Может быть, из-за какого-то детского протеста против себя и всех остальных. У меня была попытка закрыться от всех, испытывать неприязнь к людям, но Нина Ивановна вовремя выследила это. Опытное чутье педагога подсказывало ей, что нужно сформировать какую-то цель, которая потянет за собой. Медицина действительно заинтересовала меня, я решила, что пойду учиться на врача. Эта цель сделала меня веселее и активнее, помогла мне принимать людей такими, какими они были.

Я на чужом опыте увидела, что зачастую в основе многих проблем лежит желание уйти, отгородиться от реальности, желание не видеть ее именно такой, какая она есть. Иллюзии, кирпичные стены, которые человек возводит вокруг себя, не давая никому проникнуть за их пределы, все это делает мир еще более сложным и запутанным.

Я решила поступать в медицинский колледж после девятого класса. При колледже существовало общежитие, в которое можно было переехать при удачном поступлении. Нина Ивановна лелеяла мечту, что ей удастся оформить опекунство надо мной и я перееду к ней. Но мне эта идея не нравилась, я считала, что буду нужнее там, где больше людей. Мне хотелось помогать другим, меня захватила идея самопожертвования, чтобы быть рядом в трудную минуту с теми, кто действительно в этом нуждается. Мне казалось, что так правильнее, что это моя роль. Нине Ивановне никак не удавалась переубедить меня, объяснить, что всем себя по кусочкам не раздашь, что можно быстро сгореть от такого сильного самопожертвования. Лучше делать хорошее по чуть-чуть, чем растратить себя на людей. Ведь силы тоже должны восполняться. Но я ничего не хотела слушать, я продолжала помогать всем детям детдома, детям в школе, воспитателям и сотрудникам.

Меня прозвали за это блаженной. Но как ни странно вопросы религии меня не интересовали. Нина Ивановна была тоже не сторонницей религиозного воспитания, очень скептически относилась к вопросам веры, была атеисткой. Но в попытках найти для меня наиболее полезную и интересную сферу знаний она рассказывала мне о религиях, водила меня в соответствующие музеи, храмы, знакомила с литературой на эту тему. Но я не захотела сделать шаг в этом направлении. Я не стала к этому тянуться, не пыталась углубиться в эту область. Я не задавала лишних вопросов: а зачем, а почему, а для чего, откуда эти обычаи, откуда те. Я лишь внимала ту информацию, которую мне давала Нина Ивановна.

С каждым годом скрывать дар было сложнее, все больше и больше людей обращалось ко мне за помощью, подкарауливали на улице, приходили в детдом, в школу. Нина Ивановна с трудом отговаривалась от замечаний со стороны высшего начальства, с трудом отбивалась от претензий к чрезмерной популярности девочки. Никому не хотелось привлекать слишком много внимания ни к школе, ни к детдому.

Пару раз даже приезжали журналисты. Однажды поставили ультиматум: либо толпы людей перестают приходить на встречу со мной, либо меня переводят в другой детдом, подальше от этого. Поступали предложения меня забрать, было много желающих за большие деньги выкупить меня, как вещь, как источник дохода, как сувенир или объект для опытов. Я почувствовала угрозу от людей. Мне пришлось полностью отказаться от помощи другим вне своего дома. Я просто проходила мимо, не отвечая ни на какие просьбы. Просто никак не реагировала.

Нина Ивановна очень удивлялась такой смене моего поведения, она не думала, что у меня найдутся силы просто проходить мимо тех, кто просить помочь, рассказать о своих болезнях и прочее. А мне было очень легко это делать, словно сработал какой-то переключатель, после которого я могла не замечать больше «лишних» людей.

Слухи о местной мессии стали таять, сначала превратились в нечто гневное, мол, шарлатанка, обманщица, потом тихо рассеялись. Я никогда не брала ничего от людей, которые ко мне обращались. Люди часто хотели как-то поблагодарить и оставить деньги или подарки, но я не брала, возвращала назад или просила оставить детскому дому, мне ничего не нужно было. Я не знала, что делать с материальными вещами.

Говорили, что я была очень красивая. Выше среднего роста, что у меня длинные тонкие пальцы, аристократические пропорции тела, светлая кожа, большие выразительные серо-голубые глаза, русые, немного волнистые волосы. Если бы я была обычной девочкой, то пользовалась огромной популярностью среди детей, мальчики бы мне прохода не давали. Но я была слишком другой, чтобы иметь возможность вовлекаться в простые человеческие отношения. Я даже никогда не задумывалась о том, что люди испытывают потребность кому-то нравиться, кого-то любить. Я видела это все в них, в их мыслях, но я сама никогда не хотела примерить эти мысли на себя, это все было в стороне от меня.

Вот так я росла, и к девятому классу у меня начались проблемы со сном. Я как раз готовилась к поступлению в колледж, к основательным переменам в своей жизни. Кошмары продолжали меня посещать, как бы я ни старалась это скрывать от Нины Ивановны, та понимала, что со мной что-то происходит, она видела мои испуганные глаза и бледное лицо. И теперь даже она совсем не знала, как мне помочь.

Прозрачный

Глава 3. Утро

Все начинало развиваться по знакомому сценарию. Я пробудился ото сна, если так можно назвать сумбурное восприятие мельтешащих образов, мучивших меня всю ночь. Звук будильника вызвал неприятный судорожный спазм по всему организму. Я воспринимал себя как сосуд, наполненный водой, тяжелый и неуклюжий и, возможно, совершенно бесполезный в окружающей меня обстановке. Софа, комод, два шкафа, книги, занавески, я в этой комнате живу с самого рождения, и здесь почти ничего за это время не менялось, но какой чужой и далекой порой она мне кажется. Как будто это всего лишь копия моей настоящей родной комнаты, подозрительная, пугающая копия, повисшая в каком-то ином пространстве, из которого мне никак не выбраться.

Я потянулся и сел на постель, предметы испускали зловещее мерцание, создавая вокруг себя легкий желтоватый туман. Чувство тревоги прорывалось сквозь водянистую пелену моего просыпающегося организма. Было солнечное утро, комната заливалась светлым ярким сиянием. Но что-то было не так, все вещи на своих местах, стопки книг на полу, посуда на полках буфета, одежда на стуле, погожее утро. Где-то за окном чирикали осенние птицы, где-то в параллельной вселенной было весело и радостно, но здесь была лишь проекция реального приятного начала дня, лишь сценические декорации с солнечными бликами и пением птичек.

Я знал, что для меня ничего хорошего этот день не предвещал. Мама уже ушла, если бы она была дома и разбудила меня с собой на работу, может, все и обошлось бы. Я пошел на кухню, услышал тихое бормотание из радиоточки. Выключил звук, поставил на плиту чайник, там было совсем мало воды, но мне не хотелось доливать еще – из крана шла ржавая вода.

Таблетки кончились, забыл напомнить маме, чтобы достала еще. Самое трудное – пережить первый день, потом постепенно привыкаешь, и остальные две недели проходят не так мучительно, хотя это только так кажется со стороны. Обычно я принимал таблетку в первый день, и она притупляла восприятие, я ходил очень рассеянным и вялым, но зато почти не обращал внимания на происходящее вокруг, мне было не важно, что я вижу и слышу. Средство это не лучшим образом сказывалось на здоровье и сообразительности, поэтому я приучил себя принимать не больше таблетки за один период приступа. Да и достать их было непросто без специальных рецептов, мама как-то ухищрялась получать их через знакомых фармацевтов. Благо эти люди были надежными и не задавали лишних вопросов. Итак, таблетки, кончились, значит, будет трудно.

Чайник надрывался на плите, я понял, что сижу неподвижно и пялюсь в пустой пузырек уже достаточно времени, чтобы вода выкипела почти полностью. Страх подступил к горлу, пульс участился, времени подготовиться к очередной битве не оставалось. Я уже заметил, как плывет под ногами пол, как он постепенно превращается в белые волокна, напоминающие вату. Потом пол запузырился и начал бурлить, как вода в чайнике, который я так и не выключил. Мебель дрожала и плавилась, постепенно превращаясь в пар. В следующую секунду я осознал, что уже стою рядом с плитой и смотрю в чайник, из которого валит пар. Я закрыл глаза, выключил плиту, переместил чайник в мойку и сел на пол, чтобы ощущать твердую поверхность под своим телом.

Я старался не открывать глаза и держаться за ножки кухонного стола, это помогало не терять ощущение реальности. Просидев так несколько минут, я открыл глаза, вокруг все заливалось сиянием, предметы едва просматривались, как в предобморочном состоянии.

Схватка с реальностью начиналась. Мои уши уловили тихий шум, как будто бы где-то далеко обо что-то ударялись металлические ведра или тазы. Через какое-то время я понял, что это звонит телефон, всего лишь телефон. Наверное, мама или с работы. Звонок теперь уже пронзительно разрывал тишину, настаивая на том, чтобы я взял трубку.

Я аккуратно встал с пола, голова немного кружилась, ноги не совсем слушались, белый морок весело танцевал перед глазами, я мог в деталях рассмотреть каждую его частицу, это была всего лишь пыль, поднятая моими движениями с пола. Откуда дома столько пыли? Я, медленно цепляясь за стену, зашагал к телефону, дверь из кухни вела сразу в прихожую, слева стояла тумба со звонящим аппаратом. Я снял трубку, она была холодной и скользкой, в глаза мне врезались отверстия микрофона, на мгновение мне показалось, что я вижу сквозь них все его устройство, цвет мембраны, проводков, каждый элемент простой схемы.

Я еще не успел сказать «алло», в трубке был привычный сигнал отсутствия соединения – непрерывный гудок. Телефон не звонил. В следующее мгновение я понял, что стою в кромешной тьме, хотя только что было ясное утро, заливающее всю квартиру солнечным светом. Какой-то мусор захрустел у меня под ногами, когда я попытался сделать шаг назад. Трубка до сих пор была в моей руке, хотя не мог ее видеть, нащупав провод, я попытался проследить, куда он ведет. Мои глаза начали привыкать, и я стал немного различать обстановку вокруг. Помещение напоминало заброшенное после строительства здание – на полу что-то вроде строительного мусора, голые стены, пустые проемы дверей. Провод от трубки тянулся в один из таких проемов.

Я не знал, что ждет меня там, но ничего не оставалось, как идти за соединительным проводом. Я повернул и зашел как бы в соседнюю комнату. По размерам она напоминала нашу спальню, метра четыре в ширину, пять в длину, потолок тоже как в обычном жилом доме, только не было окон. В противоположном конце комнаты, я увидел голубое свечение, как если бы был включен телевизор. Мое сердце замерло от ужаса, я почувствовал, я осознал, что это был Хранитель.

Элла

Глава 4. Маша-стрекоза

Какой красивый дождь. Я стою у огромного окна-витрины, по которому с обратной стороны льется вода. Из-за ремонта фасада с крыши сняты все козырьки, поэтому струи вертикально скатываются по стеклу непрерывным потоком, словно водопад. Асфальтовая площадка напротив здания колледжа напоминает квадратное озеро, на поверхности которого разбросаны желтые и оранжевые кленовые листья, а капли дождя в отдельных местах создают пузыри. За площадкой лежит узкий участок газона с несколькими деревьями, а за ним блестит широкий проспект, по которому резво проносятся автомобили, оставляя за собой шлейф из капель. Ливень размывает силуэты предметов, заставляя их пританцовывать в своем бешеном барабанном ритме. Я любуюсь этой пляской, вдыхая сырой воздух, которым тянет сквозь межрамные щели.

Я почти счастлива в это мгновение, все, что я вижу – невероятно безупречно, прекрасно, волнующе. Яркие осенние краски, музыка дождя, влажный воздух, причудливое огромное окно – все это словно часть меня. Я стою, и мне не хочется шевелиться, если я пошевелюсь, пропадет все волшебство и пьянящая радость от красоты мира, а я хочу, как можно дольше переживать это мгновение.

Сейчас перемена, все уже столпились возле аудитории, высматривая преподавателя. Рядом стоит Маша – моя соседка по комнате. Она переминается с ноги на ногу в ожидании лекции, ей совсем не интересен вид из окна. Перерыв между занятиями ее раздражает из-за того, что нужно терпеть присутствие шумной толпы учащихся, снующих туда-сюда по коридору. Часто так складывается, что студенты начинают дружить в первую очередь со своими соседями по комнате, а уже потом постепенно сближаются с другими более подходящими по интересам людьми. Мы с Машей держались друг друга именно по причине соседства, а еще ни мне, ни ей не хотелось ни с кем сближаться.

Маша носила огромные роговые очки с очень толстыми стеклами, которые придавали ей специфическое выражение, визуально делая ее взгляд более строгим и пристальным. Она редко улыбалась и плотно сжимала тонкие губы. Дети при первом знакомстве сразу вешали на нее штамп серой мышки или ботанши, моментально теряя к ней всякий интерес и желание подружиться. Она была худой и нескладной, при ходьбе приподнимала плечи вверх, что делало ее сутулой. Свои длинные кудрявые темно-русые волосы она убирала в неопрятный пучок или хвост. У нее было обычное лицо, но из-за излишне серьезного выражения и наличия огромных очков, оно казалось некрасивым и отталкивающим. Ее мало это заботило, она не переживала из-за того, что о ней могут подумать окружающие.

Я была приятно удивлена, обнаружив в ней твердую уверенность в себе, несмотря на тяжелое детство и непривлекательный вид. Я часто видела, что детям, которых обижали в школе или в семье, не хватает уверенности в себе. Откуда она может взяться у ребенка, который часто встречается с насмешками и издевательствами? В какой-то момент этот важный кирпичик совсем выпадает из фундамента характера, оставляя на всю жизнь нелюбовь к себе и чувство вины за все, что происходит с этим человеком. Самое трудное – вернуть этот кирпичик на место, я видела очень много взрослых, кто хотел, но не мог, даже обладая силой воли. Но у Маши был этот кирпичик, и ничто не могло сломить ее уверенность в себе, чувство собственного достоинства.

У нее никогда не было друзей, школьники ее травили за смешные очки и заикание. В пятом классе в учебнике по литературе на обложке была нарисована стрекоза в очках. Кто-то обратил внимание, что Маша очень похожа на эту стрекозу, и с тех пор к ней привязалось это прозвище.

Единственный человек, кто занимался ее воспитанием, следил за ее здоровьем и заботился о ней, была бабушка. Она и жила с бабушкой, а родители совсем не интересовались ее судьбой. Она не плакала, не жалела себя, когда ее обижали сверстники, не бежала жаловаться учителям, но и не лезла драться или огрызаться, она просто молчала, смотря при этом в глаза своим обидчикам. Отсутствие реакции сильнее злило детей, вызывая желание повторить еще и еще раз издевательство, чтобы добиться от жертвы эмоций. Но Маша упорно молчала, она не хотела ничего отвечать, так как любой ответ мог спровоцировать заикание, что вызывало еще больше насмешек со стороны мучителей.

Машу несколько раз даже били, отбирали у нее рюкзак, рвали ее учебники, ломали ручки, пачкали одежду. Били не очень сильно и не по лицу, чтобы не вызывать подозрений у учителей. Но группа школьников могла настигнуть Машу по дороге домой, повалить на землю и несколько раз ударить по ногам и телу, обзывая «стрекозой» или «заикой». Им хотелось, чтобы она как-то отреагировала, закричала, заплакала, начала отбиваться, нападать, злиться, а Маша только прикрывала лицо руками и с ненавистью смотрела на обидчиков. Это очень их злило, но не вызывало желания долго продолжать нападение, стычки были короткими, но частыми. Частыми еще и потому, что Маша никогда никому о них не рассказывала, это делало обидчиков смелее, подстегивая их безнаказанность.

Бабушка молча штопала в очередной раз порванный рюкзак и стирала испачканную курточку, а Маша спокойно делала домашнюю работу, словно ничего с ней и не происходило. Потом Маша узнала, что можно поступить после девятого класса в колледж и навсегда забыть ненавистную школу. Обстоятельства сложились удачно, Машиной бабушке государство выплатило крупную сумму денег, которая бы позволила Маше переехать в большой город и устроиться в общежитии.

Выбирать специальность долго не пришлось, Маше в школе больше всего нравился медкабинет, где всегда загадочно пахло лекарствами и какими-то дезинфицирующими средствами. Она с восторгом и восхищением смотрела на добрую медсестру в белом халате, которая колдовала над инструментальным столиком, готовя шприц для очередной прививки. Маша часто заходила в медкабинет даже без надобности, медсестра и врач охотно болтали с ней о том о сем, угощали ее чем-то вкусным и рассказывали о тонкостях своей профессии. У Маши была масса вопросов о здоровье, гигиене, устройстве организма, о том, как все организовано и устроено. Дружбу с работницами школьного медкабинета Маша завязала в середине восьмого класса, в это же время ее перестали сильно обижать дети.

Было много причин, почему вдруг так поменялось их отношение, во-первых, чаще всего Машу обижали ровесники и одноклассники, в тринадцать лет у них стало меняться восприятие, и они переключились на другие развлечения, в классе появились новенькие ученики, травить которых было интересней. Во-вторых, сотрудницы медкабинета стали присматриваться к девочке и поняли, что ее обижают. Они привлекли внимание классной руководительницы, которую мало интересовали отношения учеников, пригрозили ей разбирательством с директором. После небольшого и незаметного для учеников расследования, удалось определить главных обидчиков. Медработницы решили по-своему провести воспитательную беседу.

При очередном плановом походе всего класса в медкабинет на вакцинацию, медсестра, делая прививку, каждому хулигану усложнила этот процесс, и в тот момент, когда игла уже оказывалась под кожей, останавливалась и произносила:

– Если еще раз поднимешь руку на того, кто слабее тебя, я устрою так, что у тебя в вене окажется такой коктейль, от которого будешь от боли кататься по полу.

Никто из ребят, которым это было сказано, не ответил ни слова, все они побледнели и затихли в момент уколов. Дети боятся иголок, боятся врачей, это подсознательно делает их беспомощными перед ними.

В каждом хулигане живет маленький затравленный ребенок с проблемами и обидами. Он не осознает, что другому плохо, когда нападает, бьет, обижает. Ему кажется это забавным, чем-то незначительным, прикольным, как игра в мяч, в догонялки, как способ развеяться. Он не чувствует разницы между издевательством над другим учеником и непринужденным разговором с приятелем. Возможно, дома на него срывает свою злость отец, или во дворе задирает шпана. Нет плохих или жестоких людей, все качества их натуры относительны, все их поступки – это следствия событий, пережитого опыта, они не беспричинны, за ними всегда что-то стоит.

Маша не знала этого, у нее была озлобленность и недоверие к сверстникам, подросткам, к людям в целом. Она считала, что они жестокие и испорченные, что только единицы из них хорошие и добрые. Ей не хотелось ни с кем сближаться, дружить, тем более заводить романтические отношения. Она не могла даже подумать о том, что у нее когда-нибудь может появиться поклонник, или ей начнет кто-то нравится. Она в свои шестнадцать лет выбрала курс целомудренной жизни, направленной лишь на получение знаний и применение их, исключив из своих целей и представлений простое человеческое общение.

У нее совсем не было примера мужчины отца или мужчины-наставника, хотя бы дедушки или учителя. Обижали ее преимущественно мальчики, поэтому она совсем не представляла своего общения с мужским полом. Переехав в общежитие, настрой у Маши был очень воинственный, всеми фибрами своей души она готовилась к тому, чтобы держать оборону против одногруппников, соседей по общежитию, преподавателей и других людей в этом большом жестоком мире.

Я тоже была настроена решительно, для меня, как и для всех поступивших в колледж, это было началом совершенно нового неизведанного этапа в жизни. Я сильно недосыпала и выглядела изможденной, дикий огонек горел в моих уставших глазах.

В общежитии ко мне сразу отнеслись сочувственно, когда соседки по этажу узнали, что я из детского дома, меня сразу стали уважать и чуть-чуть побаиваться. Комендант была особенно внимательной, выделила мне одну из самых лучших комнат, которую недавно отремонтировали и обновили. Часто заходила ко мне и спрашивала, как я себя чувствую, нашла для меня набор посуды, новую лампу, постельное белье и другие полезные вещи, о которых я не просила. В целом, в общежитии мне нравилось больше, чем в детском доме, сама атмосфера была более спокойной и расслабленной. Да и мне стало чуть лучше, пусть я и недосыпала, но мне не было так тревожно, как раньше. Перемены и дела отвлекали меня от лишних размышлений.

Через пять дней после моего переезда в комнату заселилась Маша. Я читала, когда она вошла. Ее брови были нахмурены, лицо выражало настороженность и недоверие. Она сухо поздоровалась со мной и стала распаковывать вещи, даже не представившись. Каждое движение ее было резким и напряженным. Несколько раз она в нерешительности разглядывала комнату, стесняясь спросить у меня что-либо. Она выходила и долго искала комендантшу, чтобы та ей объяснила, куда класть какие вещи и как пользоваться теми или иными бытовыми предметами. Комендантша удивленно переводила взгляд с меня на Машу, не понимая, почему Маша боится обращаться ко мне по таким пустяковым вопросам. А я делала вид, что полностью поглощена чтением книги и не замечаю ничего неловкого в происходящем. Потом, когда мы остались одни, я отложила книгу и посмотрела на Машу, она перехватила мой взгляд и судорога смущения пробежала по ее лицу.

– Расслабься, Маша, – сказала я, – я совсем не такая, как ты себе меня рисуешь.