скачать книгу бесплатно
Но домой я не поехала. Я просила маму забрать меня в шесть, и пока она, по моим расчетам, находилась в молле или на парковке, у меня оставались два часа личной свободы.
Маму я люблю, но ее постоянная близость порой вызывает у меня непонятную нервозность. И Кейтлин я тоже люблю, правда, но за три года без нормального общения с ровесниками я отдалилась от них, и мост через возникшую пропасть не перекинуть. Школьные подруги, конечно, хотели помочь мне вылечиться от рака, но вскоре убедились, что это не в их власти. Прежде всего рак у меня никогда не пройдет.
Поэтому я отговорилась болями и усталостью, как часто делала при встречах с Кейтлин и другими. Сказать по правде, больно мне всегда. Больно не иметь возможности дышать, как нормальный человек, постоянно напоминать легким выполнять свою работу, принимать как неизбежность дерущую, царапающую, до боли знакомую боль кислородной недостаточности. Поэтому, строго говоря, я не солгала, а просто выбрала одну из истин.
Присмотрев скамейку между магазинчиком ирландских сувениров, «Империей чернильных ручек» и киоском с бейсбольными кепками – в эту часть молла Кейтлин никогда не заглянет, – я начала читать «Полуночные рассветы».
Соотношение трупов и предложений в этой книжке было приблизительно один к одному, и я продиралась сквозь текст не отрываясь. Мне нравился старший сержант Макс Мейхем, хотя в нем было мало индивидуального, мне нравилось, что его приключения продолжаются. Всегда были плохие парни, которых требовалось прикончить, и хорошие, которых нужно было спасти. Новые войны начинались еще до окончания старых. В детстве я не читала серийную фантастику, и жить в бесконечном вымысле оказалось интересно.
За двадцать страниц до конца «Полуночных рассветов» Мейхему пришлось несладко – он получил семнадцать ран, спасая заложницу (американку и блондинку) от врага. Но как читатель я не отчаивалась. Война продолжится и без него. Возможно – да что там, обязательно, – появятся сиквелы о его команде: младшем сержанте Мэнни Локо, рядовом Джаспере Джексе и других.
Я почти дочитала, когда маленькая девочка с бантиками в косичках подошла ко мне и спросила:
– А что у тебя в носу?
Я ответила:
– Это называется канюля. Трубки дают мне кислород, помогая дышать.
Подкатила ее мамаша и неодобрительно крикнула: «Джеки!» – но я заверила: «Ничего, ничего», – потому что и в самом деле ничего в ее вопросе не было.
Джеки попросила:
– Можешь дать мне тоже подышать?
– Не знаю, давай попробуем! – Я сняла канюли с ушей и позволила Джеки сунуть трубки в нос.
– Щекотно, – засмеялась она.
– Я знаю.
– Кажется, мне легче дышится, – сказала она.
– Да?
– Да.
– Ну, – произнесла я, – жаль, что я не могу отдать тебе мою трубку. Мне без нее не обойтись!
Я уже ощущала отсутствие кислорода и дышала с усилием, когда Джеки отдала мне трубки. Я быстро сунула их под футболку, заправила за уши и сунула кончики в ноздри.
– Спасибо, что дала попробовать, – поблагодарила Джеки.
– Нет проблем.
– Джеки, – снова позвала ее мать, и на этот раз я не стала удерживать девочку.
Я вернулась к книге, где старший сержант Макс Мейхем сожалел, что может отдать своей стране всего одну жизнь, но никак не могла позабыть о малышке, которая мне очень понравилась.
Проблема с Кейтлин в том, что я никогда не смогу естественно, как прежде, с ней болтать. Все попытки разыгрывать обычное общение только угнетали. Очевидно, все, с кем мне суждено разговаривать остаток дней, будут чувствовать себя неловко и испытывать угрызения совести, за исключением разве что детишек вроде Джеки, которые еще не знают жизни.
Словом, мне нравится быть одной. Одной с бедным старшим сержантом Максом Мейхемом, который – о, да ладно, не выживет он после семнадцати пулевых ранений!
(Снова позволю себе испортить удовольствие тем, кто еще не читал: он выжил.)
Глава 4
Спать я легла довольно рано. Переодевшись в мальчишеские трусы и футболку, я забралась под одеяло на кровать – двуспальную, с подушкой, одно из моих любимейших мест в мире – и в тысячный раз начала перечитывать «Царский недуг».
В «Недуге» рассказывается о девочке по имени Анна (от ее лица ведется повествование) и о ее одноглазой матери, профессиональной садовнице, одержимой тюльпанами. Мать и дочь ведут нормальную жизнь низов среднего класса в маленьком городке в Калифорнии, пока Анна не заболевает редкой формой рака крови.
Но это не книга о раке, потому что книги о раке – фигня. В книгах о раке больной раком открывает благотворительный фонд и собирает деньги на борьбу с раком. Занимаясь благотворительностью, больной видит, что человечество в принципе хорошее, и купается во всеобщей любви и поддержке, потому что оставит средства на лечение рака. А в «Царском недуге» Анна решает, что болеть раком и учреждать благотворительную ассоциацию для борьбы с раком чересчур отдает нарциссизмом, поэтому учреждает фонд под названием «Фонд Анны для онкологических больных, которые хотят бороться с холерой».
Анна обо всем говорит предельно честно, как никто: с самого начала и до последней страницы она абсолютно правильно причисляет себя к побочным эффектам. Дети с онкологией по сути своей – побочные эффекты безжалостной мутации, за счет которой жизнь на Земле так разнообразна. По мере развития сюжета Анне делается хуже – рак и лечение соревнуются, кто быстрее ее добьет, а тут еще мать Анны влюбляется в голландского торговца тюльпанами, которого Анна называет Тюльпановым Голландцем. У Тюльпанового Голландца много денег и крайне эксцентричные идеи насчет лечения рака; Анне кажется, что он проходимец и даже не голландец, но когда предполагаемый голландец и ее мать вот-вот поженятся, а Анна готова начать новый безумный курс лечения, включающий пырей ползучий и микродозы мышьяка, повествование обрывается на полуфразе.
Я знаю, это литературный прием, и, возможно, отчасти поэтому я так люблю эту книгу, но как-то приятнее читать роман, который чем-то заканчивается. А если не может закончиться, пусть продолжается до бесконечности, вон как приключения отряда старшего сержанта Макса Мейхема.
Я понимаю, что такой финал означает гибель или фатальное ухудшение состояния Анны, а оборванная фраза символизирует безвременно оборвавшуюся жизнь, но в книге есть и другие персонажи, кроме Анны, и мне показалось несправедливым не узнать, что с ними сталось. Через издателя я направила Питеру ван Хутену дюжину писем, спрашивая, что произойдет потом: окажется ли Тюльпановый Голландец проходимцем, выйдет ли за него мать Анны, что случится с глупым хомяком девочки, которого ее мать терпеть не может, закончат ли подруги Анны школу, но ван Хутен не ответил ни на одно из моих писем.
«Царский недуг» – единственная книга Питера ван Хутена. Все, что о нем известно, – после выхода книги он переехал из Штатов в Нидерланды и с тех пор живет затворником. Долгое время я надеялась, что он работает над сиквелом, действие которого разворачивается в Нидерландах, – может, мать Анны и Тюльпановый Голландец переехали туда и начали новую жизнь, – однако после выхода «Царского недуга» прошло десять лет, а ван Хутен не опубликовал ничего, кроме постов в блоге. Я не могу ждать вечно.
В этот раз, перечитывая книгу, я представляла, как Огастус Уотерс пробегает глазами те же слова. Я гадала, понравится ли ему роман, или он пренебрежительно назовет книгу претенциозной. Вспомнив свое обещание позвонить, когда дочитаю «Цену рассвета», я открыла титульный лист с номером телефона и набрала сообщение:
«Резюме по «Цене рассвета»: слишком много трупов и мало прилагательных. Как тебе «Царский недуг»?»
Ответ пришел минутой позже:
«Насколько я помню, ты обещала позвонить, как дочитаешь, а не писать сообщение».
Я позвонила.
– Хейзел Грейс, – поприветствовал он, едва сняв трубку.
– Ну, так ты прочел?
– Еще не до конца. Здесь шестьсот пятьдесят одна страница, а у меня было всего двадцать четыре часа.
– И где ты сейчас?
– На четыреста пятьдесят третьей.
– И?
– Придержу свои суждения, пока не дочитаю. Однако, должен признаться, мне уже неловко, что я дал тебе «Цену рассвета».
– Не стоит, я уже читаю «Реквием по Мейхему».
– А-а, блестящее пополнение серии. Слушай, а торговец тюльпанами – мошенник? От него исходит неприятная вибрация.
– Не скажу, – ответила я.
– Если он не идеальный джентльмен, я ему глаза выдавлю.
– Значит, тебе понравилось?
– Повторяю, пока я придержу свое мнение. Когда я тебя увижу?
– Ну уж никак не раньше, чем дочитаешь «Цар ский недуг», – произнесла я, наслаждаясь непривычным лукавством.
– Тогда я кладу трубку и начинаю читать.
– Давай-давай, – сказала я, и после щелчка линия стала мертвенно-тихой.
Флирт был мне в новинку, но понравился.
Наутро в колледже была лекция по американской поэзии двадцать первого века. Пожилая женщина, читавшая лекцию, умудрилась полтора часа говорить о Сильвии Плат, не процитировав ни строчки из Сильвии Плат.
Когда я вышла из колледжа, мама сидела в машине с работающим мотором напротив выхода.
– Ты что, ждала здесь все время? – спросила я, когда она поспешила помочь втащить тележку с баллоном в машину.
– Нет, я забрала вещи из химчистки и съездила на почту.
– А потом?
– У меня с собой книжка, – ответила она.
– А мне с собой нужна моя жизнь, – улыбнулась я. Мать попыталась улыбнуться в ответ, но улыбка получилась слабой.
Секунду спустя я поинтересовалась:
– В кино хочешь?
– Конечно. Что будем смотреть?
– Давай просто поедем туда, где можно сесть и дождаться следующего фильма.
Мать закрыла за мной дверцу, обошла машину и села за руль. Мы поехали к кинотеатру в «Каслтоне» и посмотрели фильм в формате 3D о говорящих песчанках. Забавный, кстати.
Выйдя из кино, я включила мобильный и получила сразу четыре сообщения от Огастуса:
«Скажи, что в твоей книге не хватает двадцати или более страниц».
«Хейзел Грейс, скажи, что это еще не конец романа».
«Боже мой, да поженились они или нет?! Боже, Боже, да что же это!»
«Я так понял, Анна умерла, и на этом все оборвалось? Жестоко. Позвони мне, когда сможешь. Надеюсь, все в порядке».
Добравшись домой, я вышла на задний дворик, присела на ржавый плетеный уличный стул и позвонила Огастусу. Был облачный день, типичный для Индианы, когда уютная погода словно обволакивает вас. Весь дворик занимали мои детские качели, мокрые и жалкие.
Огастус снял трубку на третьем гудке.
– Хейзел Грейс, – сказал он.
– Добро пожаловать в сладкую муку чтения «Царского…» – Я остановилась, услышав в трубке громкие рыдания. – Ты чего? – опешила я.
– Я-то ничего, – отозвался Огастус. – Но у Айзека, похоже, декомпенсация. – В трубке раздался вой, похожий на предсмертный крик раненого животного. Гас уговаривал Айзека: – Друг, друг, от Хейзел из группы поддержки тебе будет лучше или хуже? Айзек, слушай меня! – Через минуту Гас попросил: – Можешь подъехать ко мне домой минут через двадцать?
– Конечно, – ответила я и нажала отбой.
По прямой на машине от моего дома до Огастуса ехать было бы минут пять, но по прямой ехать нельзя, потому что между нами парк Холидей.
При всех географических неудобствах я люблю парк Холидей. Когда я была маленькой, я плескалась с папой в Уайт-ривер, ожидая чудесного момента, когда он подбрасывал меня в воздух, вот просто отбрасывал от себя, и в полете я раскидывала ручонки, папа тоже расставлял руки, и я видела, что никто меня не ловит, и мне и папе становилось ужасно страшно и весело, и я, болтая ногами, плюхалась в воду и выныривала невредимой, и течение относила меня обратно, и я просила: еще, папочка, еще!
Я остановилась у дома рядом со старой черной «тойотой»-седаном, принадлежавшей, как я поняла, Айзеку. Катя за собой тележку с баллоном, я подошла к двери и постучала. Открыл отец Гаса.
– Просто Хейзел, – сказал он. – Рад тебя видеть.
– Огастус попросил, чтобы я приехала.
– Да, они с Айзеком в подвале, – оттуда донесся вопль. – Это Айзек, – печально покачал головой папа Гаса. – Синди не выдержала и решила проехаться. Эти звуки… – задумался он. – Ну, тебя, наверное, ждут внизу. Поднести тебе, э-э, баллон?
– Нет, я справлюсь. Спасибо, мистер Уотерс.
– Марк, – поправил он.
Я немного боялась спускаться – я не очень люблю слушать безутешные истерики. Но я пошла вниз.
– Хейзел Грейс, – произнес Огастус, услышав мои шаги. – Айзек, к нам спускается Хейзел из группы поддержки. Хейзел, позволь осторожно напомнить: у Айзека как раз приступ психоза.
Огастус и Айзек сидели на полу за игровыми стульями в форме ленивой буквы L, глядя снизу вверх в гаргантюанских размеров телевизор. Экран был поделен между Айзеком слева и Огастусом справа. Они были солдатами и пробирались по современным разбомбленным улицам – я узнала город из «Цены рассвета». Подходя, я не заметила ничего необычного: два парня, освещенные отблеском огромного экрана, притворяются, что убивают людей.
Только поравнявшись с ними, я увидела лицо Айзека. Слезы струились по его покрасневшей щеке непрерывным потоком, лицо стянула гримаса боли. Он даже не взглянул на меня – смотрел на экран и выл, аккомпанируя себе ударами кулаков по пульту.
– Как дела, Хейзел? – спросил Огастус.
– Нормально, – ответила я. – Айзек?
Тишина. Айзек ничем не показал, что знает о моем присутствии. Слезы катились по щеке и капали на черную футболку.
Огастус мельком взглянул на меня, отведя глаза от экрана.
– Прекрасно выглядишь, – заметил он. Я была в старом платье чуть ниже колен. – Девчонки думают, что платья нужно надевать только на торжества, но мне нравятся женщины, которые говорят: я иду к парню, переживающему нервный срыв, к парню, у которого призрачная связь с чувством по имени зрение, и, черт меня побери, я надену для него платье!
– При этом, – сказала я, – Айзек на меня даже не глядит. Он слишком влюблен в свою Монику.
Это вызвало катастрофические рыдания.
