скачать книгу бесплатно
– Отменно! – похвалил Ганнибал, проверяя ответ мальчика по книжке. – Что есть авангардия?
– «Авангардия есть часть армии, еже марширует перед корпусом баталии».
– А что есть граната? – спросил по книжке Ганнибал.
– «Граната есть ядро пустое, в которое посыпают порох, в ее же запал кладут трубочку. Употребляют оную для зажигания в местах тесных и узких и чтоб врознь разбить солдат от того места, где бы они ни собралися».
Перебирая страницы, Ганнибал задавал вопросы и, выслушивая ответы Александра, приговаривал:
– Отменно! Отменно! Можно только дивиться…
Василий Иванович сиял, слушая ответы сына, а мать ревниво усмехалась.
– Он и «Юности честное зерцало»[26 - «Юности честное зерцало» – русский литературно-педагогический памятник для обучения и воспитания (1-е изд. – 1717 г.). Написан сподвижниками Петра I.] от слова до слова знает, – решилась она сказать. – Испытайте его, сударь мой.
– Ну что ж, – снисходительно сказал Ганнибал, – отроку не мешает знать правила учтивости. А есть у вас «Зерцало»?
Принесли и эту книгу, и Александр без особой охоты ответил на несколько вопросов о том, «како отроку надлежит быть».
Авдотья Федосеевна, женщина очень набожная, не преминула кстати похвастаться тем, что сын прекрасно знает церковную службу. И Александр прочитал наизусть Шестопсалмие[27 - Шестопсалмие – в православии важная часть утрени, состоящая из шести псалмов.].
Ганнибал, крещенный в семь лет, был беспечен в церковных делах. Ему оставалось принять на веру, что мальчик знает и церковную службу не хуже, чем «Истинный способ укрепления городов».
– Дьячок, прямо дьячок! – похвалил Ганнибал. – Блаженной памяти Петр Алексеевич поцеловал бы непременно отрока вашего. Позвольте мне это сделать в память нашего отца и благодетеля.
Ганнибал достал шелковый платок, вытер губы и, отведя рукой голову Александра назад, поцеловал его в лоб.
Испытание продолжалось. Оказалось, что младший Суворов знает немного по-французски и по-немецки, а по-русски пишет не хуже самого генерала. Считал мальчик быстро, а память у него была отменная.
– Ну, скажи: кем же ты хочешь быть?
Мальчик, потупясь, молчал.
– Матушка твоя, кажись, хочет видеть тебя архиереем?
Александр рассмеялся и, лукаво подмигнув матери, закричал:
– Кукареку!
– Ганнибалом? – продолжал допрашивать генерал.
– С вами, сударь, их уже два. Я не хочу быть третьим.
– Ты хочешь быть первым? Ого! А хочешь быть солдатом?
– Да! – кратко ответил Александр.
– Посмотри-ка ты на себя в зеркало, герой! – воскликнула мать.
Мальчик взглянул на себя в зеркало, и все посмотрели туда.
– Да, неказист! – бросил сквозь зубы отец.
Александр скорчил в зеркало не то себе, не то Ганнибалу рожу и отвернулся:
– Я не такой!
– Когда б он был записан в полк в свое время, то был бы теперь уж сержант, а то и поручик! – досадливо заметил Василий Иванович.
– Время не упущено, – возразил Ганнибал.
– Решено: запишу тебя, Александр, в полк! – стукнув по столу ладонью, сказал Василий Иванович.
Александр быстро взглянул на мать. Она заголосила, протягивая к сыну руки:
– Родной ты мой, галчоночек ты мой! Отнимают первенького моего от меня!..
– Ну, матушка, отнимут еще не сразу. Годика три дома поучится. Полно вопить!.. Достань-ка нам семилетнего травничка. Надо нового солдата спрыснуть. Да и поснедать пора: час адмиральский!
Авдотья Федосеевна, вытирая слезы, ушла, чтобы исполнить приказание мужа.
– Ну, Александр, теперь ты доволен? – спросил сына отец, когда мать вышла.
Ганнибал усмехнулся:
– Да что откладывать – еще передумаешь! Пиши, сударь, прошение, пока государыня Елизавета Петровна в Москве, я и устрою все это дело, – посоветовал гость.
– Сынок, подай перо и бумагу! – приказал Василий Иванович.
Александр быстро принес из спальни ларчик, открыл его и подал отцу чернильницу, песочницу, гусиное перо. Тот, обмакнув перо в чернила, задумался.
– В какой же полк тебя писать? – глядя на сына, спросил Василий Иванович. – В Преображенский? И дядя твой, Александр Иванович, в Преображенском, и я в Преображенском. Выходит, и тебе в Преображенский.
– Батюшка, – тихо сказал Александр, – пишите меня в Семеновский.
– В Семеновский? Почему же?
– Да мне матушку жалко стало: ей трудно со мной сразу расставаться. Преображенский в Петербурге, а Семеновский полк в Москве квартирует… Всё ближе к дому.
– В Семеновский полк не запишут: у нас в Семеновском родни нет.
– А Прошка Великан? – напомнил Александр.
Василий Иванович усмехнулся.
– Кто же это будет – Прошка Великан? – спросил Ганнибал.
– Прошка-то? Вы не знаете? – удивился Александр. – Его батюшка за то в солдаты отдал, что он кобылу огрел оглоблей да спину ей сломал. К тому же озорник. Все дрался: ударит, а мужик и с копыльев долой. Батюшка его и сдал. Царица послала его с другими великанами к прусскому королю Фридриху[28 - Фридрих II (1712–1786) – король Пруссии с 1740 г.]. А у Фридриха пушка в грязи завязла. Велел король своим солдатам пушку тащить – десять вытащить не могут. Отступились. Прошка подошел, крякнул, один пушку из грязи вынул да на сухое место и поставил. Только и сам повалился около пушки: у него жила лопнула. А когда жилу ему срастили, выходили, то отпустили его домой…
– Да как же Прошка с лопнутой жилой в строю?
– Да он ничего еще, только тяжелой работы не может.
– Чудо-богатырь! В Москве непременно погляжу на Прошку, – сказал, рассмеявшись, генерал. – А ты еще не знаешь, Василий Иванович, что Никита Соковнин в Семеновский полк вернулся?
– Неужто? Какой поворот судьбы! Никита Федорович Соковнин мне друг и приятель. Истинно ты, Абрам Петрович, чудесные вести принес!
Глава вторая
Жребий брошен
Морозным утром Василий Иванович Суворов стоял в стеганом ватном архалуке[29 - Архалук – кавказский короткий кафтан с высоким стоячим воротником.] на покрытом инеем крыльце.
В это время во двор усадьбы въехал верховой, соскочил с коня, привязал его к воротному кольцу и, сняв шапку, подал барину письмо.
Взглянув на печать, Суворов понял, что письмо от Ганнибала. Василий Иванович вскрыл пакет, прочитал письмо и велел нарочному идти в приспешную и сказать, что барин приказал поднести ему вина.
Василий Иванович вошел в дом. В горнице Александр читал матери вслух книгу в кожаном переплете – «Житие благоверного князя Александра Невского». На полу возилась с лоскутками Аннушка, наряжая деревянную куклу.
– Оставь читать! – произнес Василий Иванович. – Ты стоишь у м?ты[30 - Мета – цель.] своих желаний.
Он прочитал жене и сыну письмо Ганнибала. Он писал, что премьер-майор Соковнин снизошел к просьбе Василия Ивановича – прошение Суворова уважено. «По сему господа полковые штапы[31 - Полковые штапы – полковое начальство, члены штаба полка.] тысяча пятьсот сорок втором году октября двадцать второго дня приказали недоросля Александра Суворова записать лейб-гвардии Семеновский полк в солдаты сверх комплекта, без жалованья и со взятием обязательства от отца его отпустить в дом на два года. Недоросль Александр Суворов имеет обучаться во время его в полку отлучения на своем коште указным наукам, а именно: арифметике, геометрии планов, тригонометрии, артиллерии, части инженерии и фортификации, тако ж из иностранных языков да и военной экзерциции[32 - Экзерциция – строевое и тактическое обучение войск.] совершенно, и о том, сколько от каких наук обучится, каждые полгода в полковую канцелярию для ведома репортовать».
По-разному приняли известие, полученное от Ганнибала, Александр и его мать.
Едва дослушав письмо до конца, Александр захлопнул книгу, закричал петухом, запрыгал по горнице, затем кинулся обнимать отца, хотел выхватить у него письмо, чтобы самому прочесть, за что получил подзатыльник. Мальчик выпрямился и, стоя с протянутой рукой посреди комнаты, возгласил:
– «Цезарь, стоя на берегу Рубикона и обратясь к приятелям, между коими был славный Азинний Полоний, сказал им: „Мы еще можем вспять возвратиться, но если перейдем сей мосточек, то надобно будет предприятие до самого конца оружием довести. Пойдем же, куда нас зовут предзнаменования богов и несправедливость супостатов наших. Жребий брошен“».
– Ах ты, Аника-воин! – с горестной насмешкой воскликнула мать. – Да ты погляди на себя в зеркало, какой ты есть Юлий Цезарь!
Александр растерянно взглянул на мать и повернулся к зеркалу, откуда ему в глаза глянул не Юлий Цезарь, не римский всадник, а растрепанный, невзрачный мальчишка с рыжеватой челкой, спущенной на лоб. Он отвернулся от зеркала, кинулся к матери и припал к ней, спрятав голову в ее коленях.
Мать, обливаясь слезами, приглаживала вихры сына. Аннушка бросила куклу и громко заплакала.
Василий Иванович приблизился к жене, опустился рядом на скамью, обнял ласково, пытаясь ее «разговорить»:
– Полно-ка, матушка. Голиафа[33 - Голиаф – великан-фелистимлянин, убитый в единоборстве пастухом Давидом, ставшим потом царем (библ. миф.).] мы с тобой не породили. Эка беда! Не все герои с коломенскую версту. Принц Евгений Савойский[34 - Евгений Савойский (1663–1736) – полководец Священной Римской империи германской нации, генералиссимус.] тоже был мал ростом, но совершил великие дела. А звали его «маленький попик». Вот и тебя зовут, сынок, барабошкой. Одно скажу тебе, Александр. У человека два портрета, две персоны бывают – внутренняя и наружная. Береги, сынок, свою внутреннюю персону: она поважней, чем наружная. Будь такой, каков есть. Не для чего нам в зеркало глядеть. Мы не бабы.
Авдотья Федосеевна горестно вздохнула.
– Василий Иванович! Чует сердце мое: сложит Сашенька в поле буйну голову!
Василий Иванович встал со скамьи.
– Не все воины, матушка, на поле брани погибают. Некий филозоф, когда его спросили, что он почитает более погибельным: бездны ли земные, пучины ли морские, хлады несносные, жары палящие, поля бранные или мирные пашни, – ответствовал тако: «Не утлая ладья среди бушующего моря, не скользкий край пропасти, не поле брани, а ложе ночное – самое смертное и опасное место для человека, ибо больше всего людей в кровати своей помирают. Однако мы каждый вечер в постель без боязни ложимся».
– А чего до поры до времени натерпится в учении солдатском? Сам ты Петровой дубинки не пробовал? А Ганнибал? А Головин Василий Васильевич? Чего-чего он не вытерпел! Чуть ума не лишился, горячкой занемог…
– Да, немало Василий Васильевич в Морской академии натерпелся!
– Вышел в отставку, – продолжала Авдотья Федосеевна. – Кажись, ладно. И тут опять поганый немец Бирон[35 - Бирон Эрнст Иоганн (1690–1772) – граф, герцог Курляндии и Семигалии, фаворит императрицы Анны Иоанновны.] его взял. Чего не натерпелся Василий Васильевич в руках палача! На дыбу его поднимали, под ногами огонь разводили, лопатки вывертывали, по спине каленым утюгом гладили, кнутом били, под ногти гвозди забивали… Господи боже мой! И за что?
– Не стращай сына, мать! Сие время перестало. Бирона нет, а у нас ныне царствует дщерь Петрова, кроткая Елисавет. Что до Василия Васильевича, так царь Петр еще отца его не любил, да и как любить, ежели тот был другом царевны Софии? Бунтовщик! Вот ежели ты хочешь в сыне своем угасить ревность воинскую, возьми да свези его к Василию Васильевичу. Пускай-ка он ему и порасскажет, сколь горек корень военного учения. Авось он отговорит Александра. Да кстати спроси, запишет ли Головин и своего Васю в полк.
– И то! – согласилась Авдотья Федосеевна.
– Пошли Головиным сказать, что завтра у них будете. А теперь, Саша, довольно матери платье слезами мочить. Едем в поле. Собирайся.
Александр резво вскочил на ноги. Припрыгивая, он пустился вслед за отцом.
На дворе поднялся радостный лай собак. Егеря седлали коней. Затрубил рог. Суворов с сыном уехал в поле.
Авдотья Федосеевна написала подруге своей, Прасковье Тимофеевне Головиной, записку, что завтра к ней прибудет с сыном, и, послав верхового, успокоилась совсем.
Василий Иванович и Александр вернулись домой в сумерках «с полем» – затравили на озимых двух русаков. За столом Василий Иванович выпил водки и предложил сыну:
– Ну-ка, Александр, выпей первую солдатскую чарку.
Александр не решился.
– Пей, если батюшка приказывает, – поощрила его с насмешкой мать. – Он тебя всей солдатской науке наставит.
Александр отпил глоток из отцовской чарки, поперхнулся и как бы нечаянно пролил остаток водки. Отдуваясь, он высунул обожженный язык и принялся вытирать его краем скатерти.
Отец рассмеялся.
Утром Авдотья Федосеевна нарядилась в свое зеленое платье. Александра одели в нарядный кафтанчик с золотыми пуговицами и белые панталоны.
Василий Иванович распорядился лошадьми. К крыльцу подали возок с лубяным верхом, запряженный тройкой. Авдотья Федосеевна, в салопе[36 - Салоп – верхняя женская одежда, широкая, длинная накидка с прорезями для рук и небольшими рукавами.] и теплом чепце, с помощью Мироныча и сенной девушки долго устраивалась в повозке так, чтобы не помять своего роброна[37 - Роброн – старинное женское платье с круглой, на обручах, юбкой и шлейфом.].
Потом Александр живо забрался в возок и уселся там бочком, стараясь не помять платье матери.
– Трогай! – крикнул Василий Иванович с крыльца.
Тройка подхватила, и возок выкатился за ворота.
Два века
Печальные осенние поля лежали вокруг да колкое жнивье, на котором паслась скотина. Облетевшая листва деревьев местами устилала дорогу богряно-желтым ковром.
Хотя Головины и считались Суворовым роднёй, Александра туда везли впервые. Он и радовался, и боялся – чего, сам не знал, – и торопил время. В одном месте дорогу тройке перебежала тощая, одичавшая за лето кошка. Она мяукала – вспомнив, должно быть, теплую печку – и страдала по легкомысленно покинутому дому.
– Кошка! Уж не лучше ли вернуться? – пробормотала Авдотья Федосеевна.
Александр понял, что мать чего-то боится.
– Кошка, матушка, не заяц! – попробовал Александр успокоить мать.
